Наталья Троицкая - Сиверсия
Подтянутый, темноволосый, с легкой проседью, в дорогом костюме и с вечными янтарными четками в руках, Тагир уже ничем не напоминал того мальчишку на побегушках, которого когда-то пригрел Брюс Вонг. Его взгляд был уверенным и спокойным, как у бойцовой собаки, привыкшей побеждать. Глаза не бегали смущенно, как когда-то, а буравили окружающих, бесцеремонно, насквозь. Его жесты были мягкими, полными достоинства. Может, кто-то и помнил, как Тагир «мельтешил», но помнил про себя, тайно, ни словом, ни мыслью стараясь не выдать свою хорошую память.
– Братва, эту падаль надо медленно убивать, чтобы прочувствовал, какой он нам головняк создал! – сказал Емельянов.
В дверь кабинета постучали.
– Извиняюсь. Там шум какой-то, – доложил вошедший охранник.
– Что за шум?
– Не знаю, – охранник с руки на руку перекинул автомат. – Может, глюк. Кажется, что из тупиковой галереи разбирают нашу кирпичную кладку, преграждающую проход.
– Та-а-ак!
Осадчий отбил пальцами залихватский мотивчик.
– Ты, недостойный потомок Чингисхана! Ты кладку с решеткой сделал или без?
– Никита, зачем решетка? Там же тупик! Я сам проверял. Нет там входа!
– Значит, есть!
Осадчий молниеносным движением выхватил пистолет и всадил пулю в лоб Брюсу Вонгу.
Охранник от неожиданности попятился.
Емельянов вскочил, засуетился:
– Босс, сами-то зачем? Мы бы по-тихому. Скромненько. Под несчастный случай…
– Сядь! – властно выдавил Осадчий.
Ногой он уперся в тело Брюса Вонга и слегка толкнул. Тело упало навзничь, безвольное и покорное под его ногой. Осадчий вновь ощутил, как чувство наслаждения чужой смертью овладевает им, накатывая сладкой, душной волной, заполняя все внутри, без остатка. Он жадно сглотнул слюну. Сердце дало сбой, затрепетало. Захотелось убивать, жестоко, без разбору, без повода.
Он изобразил на лице улыбку, больше напоминавшую нервный оскал.
– Пойдем, посмотрим, кто к нам в гости пожаловал!
В помещении, похожем на пещеру, в тусклом свете дежурного освещения лица были едва различимы.
– Вы кто такие? – спросил Тагир.
– Морозы мы, деды. Е-моё! Глаза-то разуй! – огрызнулся Володя Орлов. – На куртках видишь надпись? «Центроспас».
Он, Хабаров, Лавриков и Скворцов стояли лицом к стене с поднятыми руками. Тыча в спасателей автоматами, охрана производила обыск.
– Кто старший?
– Я старший, – ответил Хабаров.
– Вашу бабусю! – выругался Володя Орлов. – Спасай людей после этого!
– Замолчи! – потребовал Хабаров. – Я старший! – громче произнес он. – Нам поручено в связи с пожаром на заводе проверить, остались ли люди в подземных коммуникациях.
Емельянов рассмеялся.
– Тоже мне, чипы с дейлами!
– Если у вас все в порядке, мы возвращаемся, – сказал Хабаров.
Тагир обернулся к Осадчему, стоявшему поодаль.
Осадчий тяжело дышал, его лицо было мокрым от пота, исподлобья, с вызовом он смотрел на людей. Казалось, еще мгновение и он пустит в ход пистолет, зажатый в опущенной руке.
– В расход? – Тагир был уверен в положительном ответе.
– В подсобку, к остальным!
Развалившись в кресле, водрузив ноги на стол, Емельянов изучал содержимое бумажников. Время от времени он подхихикивал и корчил рожицы ложного умиления, разглядывая семейные фотографии.
– Никогда не понимал тех, кто таскает за собой мамочку, папочку, сыночка, дочку! Смотри, Тагир, живут же люди! Размножаются… А тут ничего, кроме проблем с уголовным кодексом!
Деньги, что находил, вплоть до монет, Емельянов прятал в свой карман.
– Не боишься брать вещи покойников?
Вошел Осадчий. Быстрым, стремительным шагом он пересек комнату, сел во главе стола.
– Так! Мы в полном порядке. У нас все хорошо. Нам нечем занять себя, кроме как разглядывать и воровать чужие вещи! Нам не надо пускать в расход тринадцать человек. Перед нами нет мерзкой опасности уличения в незаконном бизнесе, как нет и мерзкой перспективы потери миллионов и собственных шкур!
Емельянов удивленно уставился на Осадчего.
– Босс, это аутотренинг такой?
Осадчий врезал кулаком по столу.
Емельянов тут же убрал ноги со стола, сгреб бумажники, пододвинул их Осадчему. Из кармана выгреб деньги и высыпал поверх бумажников.
– Тагир, упакуй сырье и товар. Пусть власти ищут. Пусть сюда лезут. Здесь ничего нет. И не было. Никогда…
Тагир кивнул, сказал:
– Уходить верхом нет возможности. «Наружка» докладывает, на выходе какая-то непонятная канитель. Тоннелем опасно. Не знаем мы подземелья.
– Не беспокойся, Тагир. Есть тот, кто нас выведет без риска.
– Ты о спасателях?
– Нам все не нужны. Одного вполне хватит. Их главного. Давайте его ко мне!
– А рабочие?
– Что рабочие?
– Никита, может быть, правильнее будет сначала ликвидировать рабочих?
– Босс, я готов! – вскочил Емельянов. – Прикажите!
Осадчий усмехнулся.
– Я что, тебя с Емельяновым за огранку посажу или сам за огранку сяду? Тагир, никто не будет вдаваться в причины задержки поставок. Нам просто продырявят черепа.
– Босс, я – как вы скажете! – поторопился поддакнуть Емельянов.
– Цех заминируем. Этого будет более чем достаточно.
– Никита, рискуешь, – настаивал Тагир.
– Каждого, кто будет обсуждать мои решения, я банально шлепну!
В тесной подсобке было душно, смрадно и абсолютно темно. Зацепившись ногами за что-то мягкое, живое, они упали внутрь. В ответ послышалась недовольная брань. Чьи-то руки помогли сесть.
Олег Скворцов щелкнул кнопкой фонарика. Плавающий электрический луч резанул по привыкшим к темноте глазам, заставил зажмуриться.
На пространстве в пятнадцать квадратных метров девять человек, сидящих на ледяном бетонном полу. Изможденные чумазые лица, настороженный блеск в глазах, грязная обгоревшая одежда. Среди грубых мужских тел голые женские коленки, сбитые в кровь, и рука, трогательно одергивающая коротенький, бывший когда-то белым халатик.
– Спокойно, братцы. Мы – свои! – сказал Женя Лавриков.
– Вот что, «свои». Слева от двери, в углу, не наступите. Мы рубахами прикрыли. Нас в туалет не выводят.
– Кто вы? – спросили сразу несколько голосов.
Хабаров фонариком осветил форму.
– Спасатели. Вас ищем.
– Считай, нашел… – подытожил насмешливый голос.
По интонации было ясно, что говоривший утратил интерес к вновь прибывшим.
– Потрепало нас маленько, сынок, – сказал сидевший возле Хабарова дед. – У кого руки обожжены, у кого лицо. У Тихона рана на спине, его балкой зацепило. У Маришки лоб разодран. Даст бог, выживет. Нам бы домой. Ты бы поговорил. Ты же власть!
– Ой, Сан Саныч, умолкай. Умолкай совсем! – едва сдерживаясь, произнес сосед деда. – Что они могут? Нас вместе с этими твоими спасателями похоронят! Сиди и не бухти! Без тебя тошно.
Другой голос убежденно и резко сказал:
– Я говорил вам, надо эту дверь ломать! Говорил?! Нас же много. Мы их голыми руками передушим! Братцы, неужели же мы так и будем сидеть, словно телки на пляже?! Иван Николаевич, бригадир, ты чего молчишь?!
– Отстань, Овсянкин! – сказал бригадир Иван Николаевич Чащохин. – Я не буду портить с ними отношения. У них автоматы. Я жить хочу. Мы должны тихо сидеть. Будем тихо сидеть, никто нас не тронет.
– Шкура ты, чащохинская!
– Я сейчас от жажды сдохну. Во рту все пересохло, – пробубнил плотный мужик, сидевший в дальнем левом углу. – Овсянкин правильно говорит. Надо ломать, к чертовой матери! Все ломать и крушить!
– Правильно, Тихон! Пусть трусы тут подыхают. Мы вдвоем пойдем! Мы их по одному вылавливать будем! И голыми руками… Голыми руками… – Овсянкин растопырил дрожащие пальцы, потом с хрустом сжал их в кулаки.
– Правильно!
– Правильно, мужики!
– Мы с вами пойдем!
Полгода назад, работая на ликвидации последствий землетрясения на Сахалине, спасатели слишком хорошо, не понаслышке, узнали, что такое состояние острого психоэмоционального шока.
Эта стадия психоэмоциональной травмы, как правило, длится у пострадавших от трех до пяти часов, сопровождается психическим напряжением, обостренным восприятием событий, склонностью к панике или, наоборот, проявлением безрассудной смелости при одновременном снижении критической оценки ситуации. В таком сложном состоянии люди могли, что называется, наворотить дел.
Поэтому сейчас было необходимо дать почувствовать людям, что контролировать ситуацию и направлять их поведение будут не случайные лидеры, а только спасатели.
Хабаров по опыту знал, что для работы спасателей эти первые три-пять часов самые тяжелые. Потом будет легче. Пострадавшие не будут проявлять активности. У них появится чувство истощения, когда даже самые активные могут впасть в состояние, близкое к ступору. «Стадия психофизиологической демобилизации» – называют ее психологи. Но это будет потом.
Именно поэтому их общение началось так, а не иначе.
