Юлия Латынина - Охота на изюбря
— Пусти, пусти, — бормотал Сляб, — господи, я так хочу тебя, все будет хорошо…
Внизу его живота уже пылала раскаленная жаровня, смесь водки, страха и неуверенности в собственных силах подгоняла директора, и крыша у него отъехала как-то разом и бесповоротно. Теперь Ира билась уже по-настоящему, ей было безумно обидно, у нее было мало опыта, но никакого опыта не было нужно, чтобы понять, что то, что происходит, уже не называется любовью, а целиком подпадает под действие 117-й статьи Уголовного кодекса Российской Федерации.
Ирина выскользнула было из-под Извольского, но директор был тяжел и невероятно силен.
— Не надо! — пискнула Ирина.
Извольский уже пыхтел, как паровой молот. У бедер Ирины ворочалось что-то твердое, горячее, она отпихнула эту штуку рукой. Сляб перехватил руку и сжал так, что Ирине показалось, что он ее сейчас раздавит.
«Он может убить меня, и за это ему ничего не будет, — вдруг мелькнула безумная мысль, — если он может приказать расстрелять спецназовцев, и за это ему ничего не будет, то за меня — тем более».
Она перестала сопротивляться и только тихо плакала. Ирине показалось, что она похожа на заготовку, на которую с размаху опускается гигантский пышуший жаром пресс. Стальная пряжка от ремня (директор так и не удосужился снять брюки, только расстегнул) немилосердно врезалась в бедро, прижатая тяжелым грузным телом. Ира закрыла глаза.
Кошка Маша, испуганная непривычной возней в спальне, сначала жалась у дверей, а потом вскочила на заставленный закусками стол и с урчанием вцепилась в кусок белобокого осетра. На кухне исходила ароматом скворчащая в духовке свиная вырезка.
Потом Извольский как-то переполз с Ирины на кровать, раскинул руки — и захрапел. Белая его рубашка была измята, под мышками желтели пятна пота, и под отлетевшими пуговицами была видна странно белая, почти безволосая грудь с жесткой черной дорожкой волос, спускающейся к пупку. Из расстегнутых штанов болтался член директора, похожий на длинный увядший лист салата. Из глупо раскрытого рта ползла струйка слюны.
Ирина лежала некоторое время, не смея шевелиться. Но пьяный директор действительно спал, и, может быть, от этого и было страшнее всего и тоскливей. Ахтарский хан показал свое истинное лицо. Знатный сеньор некоторое время держался почти совсем как человек, ухаживая за понравившейся ему девушкой из простонародья, даря цветы, конфеты и даже красную, как помидор, «тойоту». Потом ему надоело ломать комедию, он надрался и поступил с ней, как всегда поступали сеньоры с отданной в услужение хорошенькой служаночкой.
Ирина тихонько сползла с кровати, выключила духовку, в которой потихоньку дотлевала вырезка, и прошла в ванную. На ней еще болтались остатки одежды — разорванная кофточка, пропахшая потом Извольского. Почему-то эта кофточка ужасно рассердила Ирину — она была у нее любимой и нарядной, привезенной из Англии, и было совершенно ясно, что вторую такую кофточку Ирина не скоро купит, а от Извольского в подарок — не возьмет.
Ирина залезла в душ и долго и тщательно мылась, отскребывая каждый кусочек своего тела, внутри и снаружи, от того, что произошло между ней и насильником двадцать минут назад. Когда она вышла из распаренной ванной, Извольский по-прежнему спал, только уже перевернулся на бок и сладко сопел, обняв подушку.
Ирина прошла на кухню, включила свет и задумалась. Что делать — она совершенно не представляла. Можно было бы, конечно, подать на Извольского в суд, но Ирина все же не была настолько наивна, чтобы полагать, будто в сегодняшней России миллионера можно засадить за изнасилование.
Ирина вдруг представила, как завтра к ней приходит Черяга — симпатичный Черяга с васильковыми глазами, — и предлагает деньги. Или, наоборот, начинает угрожать. Потому что Черяга — начальник службы безопасности, и наверняка в его компетенцию входит и решение подобных проблем… Ирина подумала, что ее случай — конечно не первый. Просто там, у себя, в Ахтарске, где директор по кличке Сляб царь и бог, к нему девиц привозят на дом, целыми автобусами…
Но даже не будь у Извольского сухощавого Черяги с васильковыми глазами, что скажут в милиции?
Ухаживал? Ухаживал. Цветы дарил? Ах, целую «тойоту» дарил? Пришел в одиннадцать ночи с коньяком и закусками? И после этого вы, гражданочка, утверждаете, что навалился пьяный и изнасиловал форменным образом? А вам не кажется, Ирина Григорьевна, что вы наглейшим образом пытаетесь сорвать куш с соблазненного вами человека?
Ирина села за стол на кухне, сжала голову руками и невидящими глазами уставилась на обои в розовый поблекший цветочек. Часы над ее головой пробили двенадцать. В комнате заворочался Извольский, всхрапнул, перевернулся на живот и умолк. «Убить бы тебя», — отстранение подумала Ирина. Ее голова была как гироскоп, мысли болтались как-то отдельно от мозга.
В кухню прошла кошка Маша, вспрыгнула на колени хозяйки и свернулась клубком. Маша довольно урчала: ей понравилась осетрина и понравился гость, который осетрину принес.
Ира выпила чаю, вытерла непонятно как выступившую слезу, и тихо начала одеваться. Спустя пятнадцать минут дверь квартиры защелкнулась, оставив где-то далеко, на развороченной кровати, одиноко сопящего Извольского.
На улице было холоднее, чем она ожидала. Нехорошая снежная поземка дула прямо в лицо, кошка Маша в сумке начала жалобно мяукать, и Ирина побежала, спрямляя дорогу, через сквер, чтобы успеть на метро, пока не ушел последний поезд.
В припаркованной за углом дома машине водитель ткнул локтем дремлющего седока:
— Слышь, Мишун! Смотри, соска эта побежала!
— Какая соска?
— Та, которую Сляб в кабак водил. Поехать за ней, что ли?
— Отхлынь. Тебе не за соской велели смотреть. Вот сейчас объект за ней выскочит, тогда и поедем…
— Ну, как знаешь, — невозмутимо сказал водитель, откидываясь в кресле.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ИЛИ ПРАВИЛА ИГРЫ БЕЗ ПРАВИЛ
Вячеслав Извольский проснулся от настойчивого чириканья мобильника. Он буркнул что-то и перевернулся на другой бок, отмахиваясь от телефона, как от мухи, но тот звонил, не переставая, и наконец Извольский, не открывая глаз, нашарил и взял трубку. Телефон зачирикал голосом Черяги.
— Слава…
— Который час? — простонал Извольский.
— Уже десять, Слава! Нам в одиннадцать надо быть в банке!
— Я приеду, — пробормотал Извольский, — или нет, пришли водителя.
— Куда?
— Сам знаешь куда, — хмыкнул Извольский. Он бросил трубку и окончательно открыл глаза. Башка болела невыносимо, лучи солнца били по постели прямой наводкой, и Вячеслав долго не мог вспомнить, где он и что. Потом он вспомнил, что он у Иры, и что вчера… Он, кажется, ужасно боялся, но все было хорошо. Господи, как все было хорошо. Черяга может утереться. Теперь не придется думать о том, что он, Вячеслав Извольский, может только с проституткой, и только, извините, в общем, неважно как…
Память медленно колыхалась, как снулый карп в приправленной хлоркой воде. Десять утра. Два пополудни по ахтарскому времени. Кошмар… Нет, кажется, все было не так уж хорошо. Он был пьян… где она? Извольский пошарил рукой, почти уверенный, что Ирина спит рядом, но никого рядом не было, и простыни с другой стороны неширокой постели были холодные и почти не смятые. «Встала, — подумал Извольский, — кажется, я как-то не очень себя…»
Извольский окончательно разлепил глаза и уставился на ворох развороченных простынь. С ворохом что-то было не так. Нет, не с ворохом. С ним… Сляб помотал головой и уставился на собственное тело. Он был почему-то одет. Белая рубашка была смята от сна, из-под задравшихся брюк торчали ноги в носках с синими строками. Ни фига себе! Память стремительно возвращалась. «Боже мой, — мелькнуло в голове, — да она меня тряпкой отхлестает и права будет…»
— Ира! — позвал он, — Ира!
Ни звука в ответ.
Извольский поднялся с дивана и принялся оправлять рубашку. В ванне Иры не было и на кухне тоже. Часы пробили десять. Ну да, она пошла в институт. У нее же лекция. Черт возьми, какая лекция! Какая, на хрен, лекция…
Он прошлепал по пустой квартире, открыл в ванной кран и сунул голову под холодную воду. Голова потихоньку прояснялась, а вот настроение оставалось прежним, гадким. Что-то было ужасно не так — в этой пустой залитой солнцем квартире. В прошлой ночи. Ирины нет. Но ведь кот… кошка же здесь?
Извольский опрометью кинулся на кухню.
Под батареей, там, где раньше стояли все три мисочки для кота, было пусто. И самого кота не было. Извольский, похолодев, кинулся к окну. Его собственный «БМВ» стоял внизу, поблескивая темно-вишневыми отсветами. А рядышком стояла канареечно-красная «тойота». Если она уехала в университет — почему она уехала не на ней?
Извольский трясущейся рукой схватил телефон. На кафедре было занято, он дозванивался минут пять, прежде чем ленивый женский голос сказал:
