Фридрих Незнанский - Тень Сохатого
Профессор старался быть вежливым и предупредительным, и все равно разговор с этим чужим пожилым человеком в белом халате казался Боровскому унизительным.
— Понимаете, Генрих Игоревич, — с отеческой улыбкой говорил Белкин, — обычно людям это сложно понять. Только недавно ученые нашли некоторые очень тонкие изменения в одном из отделов мозга, гипоталамусе. Там есть маленький нервный центр, который отвечает за половую идентичность, идентификацию себя по половому признаку. Так вот, подозреваю, что в данном случае этот центр, несмотря на то что он в мужском теле, такой же, как у всех женщин, а тело — другое, то есть мужское. Для этого есть специальный научный термин — «транссексуальность».
Профессор замолчал и выжидательно посмотрел на Боровского.
— Значит, вы считаете, что со мной все в порядке? — тихо спросил Генрих Игоревич.
Профессор Белкин ободряюще улыбнулся и кивнул:
— По крайней мере, у меня нет оснований считать иначе. Все, что вы мне рассказали, говорит о том, что сами вы — вполне нормальный человек. А что касается остального… — Он пожал тощими, стариковскими плечами. — У меня только одна рекомендация: как можно быстрее сделать операцию. Поверьте мне, операция решит все проблемы.
— И вы гарантируете, что операция пройдет успешно?
Профессор щипнул пальцами седую бородку.
— Ну стопроцентной гарантии не бывает никогда и ни в чем. Но я бы на вашем месте особо не волновался. Вы знаете, Генрих Игоревич, был у меня один пациент. Вполне приличный и мужественный молодой человек. Так вот, он долго считал себя… э-э… неправильно ориентированным мужчиной. И вот однажды, чтобы проверить это, он сблизился с девушкой. Вроде все было нормально, но его не покидало странное ощущение, что во всем этом… я имею в виду любовный процесс… нет обычного для телесной любви соединения мужского и женского начала. А есть две женщины, отнюдь не лесбиянки, на одну из которых почему-то надето мужское тело. Девушка, с которой он сблизился, тоже заметила это. Она ему так и сказала: «Я чувствую, что ты не мужчина».
— И что потом?
— Он пришел ко мне на прием.
— И как?
— Замечательно! — Профессор добродушно улыбнулся. — Он поверил моим рекомендация, решился, и вскоре все наладилось. Поверьте мне, это единственный способ. Да-да. И, пожалуйста, не смотрите на меня, как на доктора Франкенштейна. На дворе конец двадцатого века, и медицина давно уже научилась претворять в жизнь многие фантастические проекты прошлого.
— Проекты? — Боровский усмехнулся. — Такое ощущение, что я на заводе.
— Что ж, можно сказать и так, — не обиделся профессор. — Есть ведь такая наука — генная инженерия. И этот технический термин в применении к живым существам абсолютно никого не смущает.
И Белкин вновь улыбнулся — добродушно и дружелюбно, как добрый волшебник из старой сказки.
Лицо профессора, которое так выпукло и детально всплыло в памяти Боровского, показалось ему в этот миг противным и фальшивым. Начал накрапывать дождь. Генрих Игоревич, продолжая шагать по тротуару, сунул руки в карманы и ссутулился.
Что ж, по крайней мере, профессор Белкин неплохо соображает в своем дьявольском ремесле. И к его рекомендациям действительно стоит прислушаться. Боровский остановился, несколько секунд стоял совершенно неподвижно, затем сунул руку в карман и достал телефон. Если бы жена узнала, кому он звонил, она бы сильно удивилась.
3. Грести в одном направлении— Ну что, Геня, давай, что ли, дернем за армию? Все-таки, как ни крути, а она сделала из нас с тобой людей.
— Да уж, — усмехнулся Боровский, вытирая потный лоб краем простыни.
Они чокнулись пивными кружками и сделали по доброму глотку.
— Уф-ф, хорошо! — блаженно произнес Риневич и откинулся на спинку плетеного кресла. — Ты, я смотрю, относишься к моему тосту с большим скепсисом, — вновь заговорил он. — А зря. Вспомни, какими мы были до армии. Шпана, шелупонь подзаборная. А из армии пришли двумя здоровыми мужиками, знающими, что им нужно от жизни. А помнишь ту драку? Ну в самом начале службы. Там еще был такой прыщавый… Черт, забыл, как его звали…
— Рябой, — напомнил Боровский.
Риневич усмехнулся и кивнул:
— Точно. Помню, как Розен его метелил. Бросился на плечи и давай башку царапать. Прямо как гарпия! Помнишь?
— Еще бы, — отозвался Боровский. — Такое не забывается.
— Да-а… было времечко.
Риневич отхлебнул холодного пива и принялся разделывать огромного красного рака.
Бизнесмены были уже изрядно под градусом. За годы, прошедшие с армии, о которой Риневич так любил вспоминать, оба друга мало изменились. Риневич остался таким же худым и белобрысым. Вот разве что волосы чуть поредели, да бородку себе отрастил. Что касается Генриха, то лицо его стало еще круглее и приятней, а под носом появились аккуратные темные усики. Его черные волосы уже стали серебриться на висках, но это Боровского нисколько не старило, наоборот, придавало его красивому лицу еще больше изящества и благообразия.
— Да-а… — снова произнес Риневич. — Помню, Геныч, как мы с тобою начинали… Как и все в этой жизни — вместе.
— Вместе, но по-разному, — заметил Боровский. — Мне, в отличие от тебя, пришлось здорово попотеть.
Риневич вяло махнул ладонью.
— Да брось ты прибедняться. В залоговых аукционах ты получил побольше меня.
Боровский покачал головой:
— Ты говорил о самом начале. А начал я с малого, и деньги мне дал совсем не Хозяин. Ты просто получил свой бизнес в подарок.
Риневич, которому эта тема совсем не нравилась, пожал плечами:
— Какая разница, кто как начинал? Главное, что мы преуспели. И до сих пор живы. Как говорится, иных уж нет, а те далече, а мы с тобой — вот, сидим в простынях, как греческие патриции, и пьем себе пиво.
— Римские, — поправил Генрих.
— Что?
Боровский повторил:
— Римские патриции. И сидели они не в простынях, а в тогах.
Риневич кивнул:
— Вот именно. Кстати, экспромт: «О том, что мы сидели в тогах, покажут в пятницу в „Итогах“. — Он улыбнулся своей шутке и спросил Генриха: — Как тебе?
— Здорово, — кивнул Боровский. — Родись ты на десять лет раньше, стал бы поэтом.
Риневич хмыкнул:
— Я и в своей шкуре неплохо себя чувствую.
Он допил пиво, затем протянул руку и достал из холодильника новую бутылку.
— И вообще, Геня, кончай гнать негатив. Я же знаю, ты человек необидчивый. Да и членами меряться нам с тобой не пристало, мы ведь друзья со школы, чего нам делить?
Ответить Боровский не успел. Тихо скрипнула тяжелая дубовая дверь, и в предбанник вошел красный, распаренный, приземистый и толстый человек с растрепанными рыжеватыми волосами и рябоватым лицом.
— О! — воскликнул, завидев его, Риневич. — А вот и наш Лось!
— За лося ответишь, — шутливо отозвался толстяк, подходя к столу. — Ну что, мужчины, пивком балуемся?
— Присоединяйся, Аркадий, — сказал ему Боровский.
Аркадий Владимирович Лось, а именно так звали распаренного толстяка, раскрыл дверцу холодильника, вынул бутылку пива, затем уселся за столик и присоединился к приятелям.
— Ух, хорош парок! — сказал Лось. — Думал, Богу душу отдам.
— Ага, ты отдашь, — весело возразил ему Риневич. — Да у тебя снега зимой не выпросишь.
Лось засмеялся:
— Ну почему не выпросишь? Если дашь хорошую цену — забирай. Еще и с погрузкой помогу.
Риневич хохотнул, а Генрих Боровский отхлебнул пива и сказал с иронией в голосе:
— Да нет у нашего Лося никакой души. Он ее давно дьяволу заложил. За нефтяную вышку.
— Вот в это поверю, — смеясь, кивнул Риневич. — И весьма охотно!
— Злые вы, — «обиделся» Аркадий Владимирович. — А между тем банк, на котором я завязан, от нефтяного бизнеса оттеснили. И не поморщились. Так кто из нас акула? Кто продал душу дьяволу?
— Это бизнес, Аркаша. Кто не успел, тот опоздал. В конце концов, у тебя тоже есть сильные позиции там, где мы с Генрихом еще только-только начинаем разворачиваться.
Боровский отпил пива, поставил кружку на стол и сказал недовольным голосом:
— Ребят, мы же договаривались: о бизнесе сегодня ни слова. Еще немного, и у меня появится ощущение, что я сижу в офисе.
— Вы первые начали, — напомнил Лось.
Риневич кивнул:
— Что было, то было. Мы начали, мы и закончим. Давай, Аркаша, выпей с нами за наши армейские подвиги.
— Вот за это выпью с удовольствием, — кивнул Лось. Насмешливо покосился на Боровского и уточнил: — А что, и правда были подвиги?
— Что ты! — весело отозвался Риневич. — Видел бы ты, как мы расправились с дедами! Ей-богу, никогда больше так не расслаблялся!
— Это ты потом расслаблялся, в госпитале, — насмешливо напомнил ему Боровский. — Пока доктора тебе макушку чинили.
