Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть
— Ходил в море.
— Далеко?
— Каботаж. В основном Малаккский пролив.
— Я волновался... Там, где ты находился, говорят, происходили ужасы.
— Так сложилось...
Тунг нежил в достатке. Цементный пол застилали циновки. В углу балкона стоял солдатский примус. Одежда висела в подобии шкафа из деревянных перекладин и пластиковой пленки. У порога резиновые сандалии. Туфельв доме не водилось. В квадратный, обитый фанерой ящик, с какими ходят мороженщики, засыпали лед, который покупалив соседней супной. Жена брата вытащила из этого «термоса» два пакетика с черным кофе, пермешанным с кристалликами льда. Палавек отказался, понимая, что его не ждали и второй пакетик предназначался для невестки. Что-то удерживало от того, чтобы предложить им деньги из тех, которые лежаливпакете, перевязанном бамбуковым лыком, с меткой фирмы Лю Элвина.
— Надолгов Бангкок? Какие планы?
Брат был моложе Палавека на четыре года, но в пышной шевелюре поблескивала седина.
— На день-два, пока не ясно. Завтра сделаю кое-какие визиты и, вероятнее всего, снова уйду в море... Возможно, будет неплохо оплачиваемый рейс. Возможно, ты согласишься, если я пришлю деньги... Отдашь, когда эта вакансия в «Меркантайл бэнк» откроется.
— Напиши сначала, хорошо? Виправан постелит тебе на балконе... Хорошо?
Из радио с хрипами, вызываемыми, наверное, помехами от посверкивающих над городом зарниц, понеслось:
Жалко тех, кто всю жизнь копит деньги.
Я-то люблю, я-то люблю тратить все на то,
Что по сердцу сейчас.
Так много дурней, жаждущих вечной любви.
Я-то люблю, я-то люблю всегда, как приспичит...
Не копи время! И тогда все — бесплатно!
Ое-е-е-е...
Тунг повертел ручку настройки. Двухдиапазонный приемник едва принял вторую станцию с городской рекламой. Расхваливали растворимый кофе в гранулах, потом стиральный порошок «Два лебедя» и грамзаписи фирмы «Счастливые звуки». Ничего из этого семья пока покупать не собиралась.
Разговора не получалось. Догадывался брат о делах Палавека?
Сославшись на необходимость повидаться со старым приятелем на ночном рынке Пратунам, Палавек ушел, сказав, что вернется часа через два. Он не решился на глазах Виправан перекладывать «беретта-билити» в атташе-кейс, оставил за поясом под рубашкой. Взял пачку банкнот из пакета.
На Рачждамри-роуд ощутил забытое удовольствие неторопливой бесцельной прогулки. Зарницы, становясь реже — дождь так и не пришел, — еще вспыхивали. Закончился сеанс в кино «Парамаунт», и потоки людей обтекали Палавека в направлении автобусной остановки. У гостиницы «Ферст» он действительно завернул на ночной Пратунам, заставленный лотками, передвижными прилавками с грудами съестного, табуретками и столиками временных закусочных, окутанных ароматами и парами пищи. Вошел в писчебумажный магазинчик, который оборотистый хозяин на ночь сдавал под ресторан.
Заведение пользовалось известностью. Свободных столиков не оставалось. Палавек извинился перед девушкой в шелковом вечернем платье, которая смешивала палочками и фарфоровой ложкой специи в супе. Сел напротив. Повар кивнул от плиты и крикнул:
— Вам, господин?
— Суп, — сказал Палавек, опершись спиной на стеллаж с блокнотами, прикрытыми временно хламидой. — Вот такой же...
Девушка, склонившись над чашкой, улыбнулась глазами. Сухие пальцы продолжались выпуклыми жилками, идущими к тонким запястьям. Густые волосы скользили с плеч и шеи, распадаясь на два крыла. Нос покрывала полоска светлого крема — обычное ухищрение, чтобы сделать его подлиннее. Широко поставленные глаза с уголками, притянутыми к вискам, оставляли странное впечатление. Если он смотрел на них, его взгляд как бы проскальзывал, не задерживаясь, мимо. Шелк как-то необычно топорщился вокруг шеи.
«Наверное, актриса из китайского балаганчика», — подумал он. Меланхолически шнурует в уголке сцены поставленную на пуфик красную туфельку — высший символ сексуальной привлекательности для онемевших с открытыми ртами хуацяо. Не поет, не говорит, не кувыркается через голову, только шнурует и вздыхает, поглядывая в воображаемую даль, в которой скроется возлюбленный манадарин восьмого разряда...
— Извините, госпожа. Меня зовут Палавек. Я — моряк, в городах бываю редко. Могу ли я спросить — вы артистка?
Ответила просто:
— Нет. Почему вы решили?
Улыбаясь, она кривила губы.
— Ваше платье необычно для Пратунама... Вы извините мои слова?
— Что вы! Это — признание. Я работаю модельером...
— Вы шьете платья?
— Изобретаю платья.
— Изобретаете — что?
— Модели. Модели платьев. Наступит же время отказаться от экстравагантности и вульгарности, которые присущи западным фасонам в наших условиях...
«Не покажись назойливым, потихоньку», — сказал он себе. Что сказать вслух, еще не знал. Она поняла: он хочет слушать. Улыбнулась, покривив губы. Ей шло.
— Понимаете, платье не может считаться красивым само по себе, если женщина не выглядит в нем единственной.
— Я, кажется, догадываюсь... Как ваше?
Она опять поняла его: это не комплимент. И то, что она поняла, разволновало больше.
— Ну да... Ателье, которое я задумала открыть, будет работать, как лаборатория. Торжество наступит, когда мода перестанет служить униформой для женщин, станет нечто таким, что придаст каждой значение и индивидуальность. Понимаете?
— Вы хотите заставить мечтать?
У нее обрадовались глаза.
— Да... Но не заставить, а призвать...
Он засмеялся. Впервые за много дней.
— Вам нужен первоначальный капитал.
— Ох, кажется, нашелся один человек, готовый рискнуть. Начинаю путь в неизвестность...
Повар принес ему чашку с лапшой.
— Не опасайтесь неизведанного пути. Это всегда интересно. Мы, моряки...
— О, это заметно по вашим старомодным любезностям! Моряки — народ непредсказуемый... Я читала в одной книжке... В океане вам приходит в голову слишком много отвлеченных мыслей, и поэтому на берегу, столкнувшись с действительностью, моряки устраивают сумятицы.
— Сумятицы?
— Да... Нечто вроде переворотов. Мой бедный брат так говорил... Ой, кажется, вам делает знаки вон та женщина!
С растрепанным шиньоном, в домашней саронге Виправан делала ему какие-то знаки в нескольких шагах от двери магазинчика. Палавек извинился перед соседкой по столику и подошел к невестке.
— На вас лица нет...
— Я прибежала разыскать вас, сказать, чтобы вы не позорили нашу семью! Слава Будде, я разглядела вас здесь... Минут через пятнадцать после вашего ухода налетела полиция. Все перевернули. Напугали... Некто Лю Элвин, как сказали агенты, заявил, что вы — гангстер, обобрали его в собственной лавке. Элвин даже назвал марку вашего пистолета... номера банкнот... Все подтвердилось. Нашли сверток с деньгами. Номера банкнот указаны в бухгалтерской книге этого Элвина... Как вы докатились до такой жизни? Лучше вам явиться с повинной... Они так сказали. Прощайте!
Накатила слабость. Он безучастно смотрел перед собой. Кто-то тронул его за плечо.
— Да, — сказал Палавек, — да... Я только вышел на минуту. Сейчас расплачусь...
— Монет не хватит, — сказал глумливый голосок из-за спины.
Выхватывая парабеллум, Палавек обернулся. Абдуллах!
Малаец присел, расставив руки, готовый схватиться за крис.
— Вот тебе и спасибо, — сказал он
— Что нужно?
— Я ходил к дому твоего брата, Красный, чтобы убедиться и доложить хозяину Цзо, как ты будешь убит, отстреливаясь от полиции... Будь ты у брата, ты ведь не знал бы, что тебя обвиняют в грабеже ювелирной лавки. Ты бы подумал, что к тебе привел след от трупиков Пратит Тука и его хахалицы, и бился бы до последнего. Ведь при сдаче тебя все равно ждал бы фанерный ящик, по твоему мнению, и отделение солдат. А после твоей гибели — все шито-крыто. Ни Пратит Тука, ни тебя. Ревность... И падение этих... ну, нравов. Ловко? Я пристроился на хвосте этой истеричной госпожи, когда она полуголой бросилась из дома после ухода полиции. Не трудно было догадаться, что бежит она к тебе, Красный...
![Росс Томас - Смерть в Сингапуре [сборник]](/uploads/posts/books/13740/13740.jpg)
