Я - его оруженосец. И, да, я девушка! Принц не в курсе! (СИ) - Луна Кармен

Один из парней — кажется, тот самый Лукас — проходя мимо, смерил меня взглядом. Таким взглядом хозяйка пекарни смотрит на подгоревший пирог, который надо выбрасывать, но жалко потраченных продуктов. Он что-то буркнул насмешливо, обращаясь к соседу, и несколько ребят засмеялись. Я не расслышала слов, но и не хотелось. Смех был густым, плотным, как каша из мачизма и снисходительности, и залипал где-то в районе затылка, оставляя неприятное ощущение.

— Посмотри-ка на нашего Мишеля, — донеслось до меня. — Что-то он сегодня особенно… нежный.

— Может, принц слишком хорошо о нём заботится? — подхватил другой голос, и снова раздался смех.

Щёки полыхнули. Я сделала вдох. Второй. Третий. Воздух был влажный, тёплый и пах чем-то, что я предпочла не идентифицировать — смесью пота, кожи, металла и ещё чего-то органического, возможно, вчерашнего ужина, который кто-то из оруженосцев не переварил должным образом.

Где-то сбоку с громким лязгом ударились мечи — так громко, что моё сердце подскочило, как плохо приклеенный парик на ветру. Звук был резкий, пронзительный, и я инстинктивно дёрнулась, что вызвало новую волну насмешливых взглядов.

В голове — никакого плана. Только желание исчезнуть. Раствориться в утреннем тумане. Стать кочкой на плацу. Или хотя бы ветром, чтобы унести отсюда Снорри, пока он не начал комментировать мою осанку в стихах собственного сочинения.

Но отступать было нельзя. Потому что если я сбегу — это конец всему. Конец маскировке, конец жизни, конец всему, что я пыталась изображать. А если останусь — будет больно. Очень больно. Но, возможно, выживу. Хотя бы до обеда. Хотя бы до следующей едкой реплики Снорри. Хотя бы до момента, когда принц Арно снова посмотрит в мою сторону и снова начнёт подозрительно щуриться.

А пока — вперёд. Меч в руки. Бёдра в строй. Грудь — забыть, что она вообще существует. Ноги — ровно, как положено мужчине. И лицо — только вперёд, с выражением уверенности, как у настоящего оруженосца. Или у той, кто отчаянно пытается сыграть его на бис, не зная ни текста, ни мелодии.

Если бы кто-то решил снимать комедию о том, как не стоит обращаться с мечом, я могла бы претендовать на главную роль и почти наверняка получить премию за лучшую женскую роль в мужском образе. Не потому что хотела такой славы. А потому что у меня всё происходило настолько нелепо, что оставалось только смеяться. Или рыдать. Или кричать: «Отставить! Я сдаюсь!» — и убежать в закат, желательно туда, где нет ни принцев, ни тренировок, ни тяжелых кусков металла, гордо называемых холодным оружием.

Тренер — Маэстро Корвин, как его все называли — был мужчиной, который, казалось, родился с мечом в руке и сразу начал им размахивать. Высокий, широкоплечий, с сединой в тёмных волосах и шрамом через всю левую щёку, он источал ту особую уверенность, которая приходит только к людям, пережившим много сражений и оставшимся в живых не случайно.

— Построение! — рявкнул он, и его голос разнёсся по плацу, как удар грома. — Сегодня работаем с базовой стойкой. Кто забыл — напомню лично. Кто не хочет вспоминать — отправлю к капеллану, пусть помолится за здоровье.

Оруженосцы мгновенно выстроились в ряд. Я попыталась втиснуться между ними, стараясь не привлекать внимания, но это было всё равно что пытаться спрятать слона в букете цветов.

Я пыталась встать в боевую стойку. Слово «пыталась» здесь ключевое. Потому что моё тело упорно не соглашалось подчиняться тому, что требовал от него разум. Ноги уползали в разные стороны, как два обиженных кота, которые не хотят находиться в одной комнате. Руки дрожали — сначала от волнения, потом от тяжести меча, потом просто потому что дрожать стало привычкой.

Меч выскальзывал, как мыло в бане, причём не из-за пота — хотя он уже обильно стекал по лбу, шее, спине и в совершенно неприличные места — а потому что этот проклятый клинок был создан явно не для меня. Он был для воина. Для мужчины. Для того, кто знает разницу между эфесом и гардой. А я… я была парикмахером. Женщиной. Лгуньей. Подделкой с хорошими намерениями, но нулевыми навыками.

— Мишель! — рявкнул Маэстро Корвин. — Что ты там изображаешь? Танец лебедей?

Я вздрогнула. Все взгляды снова обратились ко мне. Я попыталась исправить стойку, расставив ноги пошире и подняв меч выше. Получилось что-то среднее между чучелом на огороде и пугалом в музее восковых фигур.

Снаряжение натирало нещадно. Кожаные наручи были слишком жёсткими и царапали запястья. Дышать было тяжело — не только от волнения, но и от тугих бинтов под рубашкой, которые давили на рёбра при каждом вдохе. Бинты под рубашкой создавали ощущение, что меня сдавили в тисках. Волосы под шапкой зудели и липли от пота так, что хотелось сорвать с головы всё и дать коже головы подышать.

И тут — кульминация моего позора — я наступила себе на ногу. Да, именно так. Сама себе. На свою собственную ногу. Как такое вообще возможно? Не спрашивайте. Возможно, в какой-то момент мой мозг решил, что мои ноги — это две отдельные сущности, которые должны конкурировать за право находиться на земле. А возможно, просто координация окончательно покинула меня, гордо воскликнув: «Мне стыдно быть частью этого балагана!»

Меч, не выдержав такого циркового номера, со звоном выпал из рук. Упал на землю, предательски громко, подняв облачко пыли. Звук разнёсся по плацу, как погребальный колокол по моей репутации.

И все головы, которые до этого были заняты своими тренировками, собственными упражнениями и мыслями о завтраке, разом повернулись ко мне. И — как по команде невидимого дирижёра — раздался смех. Густой, колючий, наполненный снисхождением и плохо скрываемой насмешкой. Как если бы римский сенат увидел, как их величественный император надел розовые панталоны и начал танцевать канкан.

— Ой-ой-ой, — протянул кто-то из задних рядов. — Мишель сегодня особенно грациозен.

— Береги ноги, нежинка, — прошипел голос справа от меня. Я обернулась и увидела усмехающееся лицо Гарета, рыжего парня с веснушками и злорадным блеском в глазах. — А то синяки будут видны сквозь стыд.

Ещё несколько оруженосцев подхватили смех. Кто-то свистнул. Кто-то изобразил реверанс. Лукас, стоявший неподалёку, покачал головой с видом человека, которому жаль тратить время на такое зрелище.

Я не знала, кто именно сказал про нежинку, и, наверное, это было к лучшему. Потому что если бы узнала, могла бы попытаться что-то сделать в ответ. Правда, убить у меня бы не получилось. Максимум — поцарапать. Или случайно уронить на обидчика тяжёлый шлем. Или попытаться съязвить в ответ и окончательно выдать себя голосом, который становился выше при волнении.

Маэстро Корвин — огромный мужчина с руками, как дубовые корни, и голосом, от которого дрожали лавки у стены — посмотрел на меня так, будто хотел предложить мне пересдать жизнь заново, но с самого начала и более внимательно. Он не кричал. Он даже не ругался, хотя я видела, как у него дёргался левый глаз — верный признак внутренней борьбы между профессиональным долгом и желанием послать все к чертям.

Он просто закатил глаза. Медленно. Величественно. Театрально. Так, как закатывают глаза только люди, которые были свидетелями всех возможных катастроф человечества — от всемирного потопа до вот этой трагикомической сцены с падающим оруженосцем, который умудрился подставить подножку самому себе.

— Поднимай, — сказал он устало. — И попробуй не убить себя в процессе.

Снорри, как всегда, не подвёл и не упустил возможность прокомментировать происходящее. Его голос, насыщенный едкой иронией, донёсся откуда-то снизу, как совесть, принявшая форму пушистого шарика на коротких лапках.

— Ну, хоть не укусила себя за меч. Можно считать это прогрессом, — философски заметил он. — Хотя день ещё только начался.

Я зажмурилась. Не для того, чтобы не видеть реакцию остальных оруженосцев. А чтобы не видеть себя. Потому что в этот момент я больше всего на свете хотела исчезнуть. Раствориться в утреннем воздухе. Стать тенью. Или хотя бы грязным носком в углу казармы — главное, чтобы никто, ни один человек в этом проклятом замке, не вспомнил, что я существую.