Я - его оруженосец. И, да, я девушка! Принц не в курсе! (СИ) - Луна Кармен

Да-да, именно льдом были его глаза. Синим, холодным, резким, как утренний душ в январе после отключения горячей воды. Не небесно-голубым, не васильковым — именно ледяным синим, с серебристыми прожилками, которые, казалось, светились собственным холодным светом. Он смотрел так, будто перед ним не оруженосец, которого он знал три года, а подозреваемый в покушении на корону. Или на его рубашку. Или, не дай бог, на его доверие.

Одет он был в простую белую рубашку из тонкого льна — не парадную, а рабочую, для тренировок. Но даже в этой простой одежде выглядел так, словно портные всего королевства работали только для него. Чёрные кожаные штаны, высокие сапоги, ремень с серебряной пряжкой в виде геральдического льва — всё строго, функционально и при этом безукоризненно.

Волосы у него были действительно чёрные, но не угольно-чёрные, а с тёмно-каштановым отливом, который проявлялся на солнце. Длинные настолько, чтобы слегка касаться воротника, но аккуратно подстриженные, без единого торчащего волоска. И главное — они лежали так естественно, что было ясно: этот человек никогда в жизни не тратил часы перед зеркалом на укладку. Просто встал, провёл рукой по волосам — и готово.

Я ненавидела его за это.

Я стояла. Нет, я пыталась стоять. Вертикально, ровно, без паники, как подобает верному слуге. Но тело предавало: спина от страха выгибалась дугой, как у кошки, увидевшей огурец, колени превращались в кашу из манной крупы, а в животе завывали сирены всех служб экстренного реагирования одновременно. Сердце стучало так громко, что я была уверена — он его слышит.

Принц, между тем, подошёл ближе, и воздух вокруг стал плотным, как сливки в холодильнике. С ним пришёл запах — не парфюм, а что-то естественное: кожа, чистота, лёгкий аромат того мыла, которым пользуются люди, не нуждающиеся в доказательстве своего статуса. И ещё что-то металлическое — наверное, от меча, который он носил всегда, даже на тренировки.

Хотелось вдохнуть — но лёгкие решили бастовать, требуя немедленного повышения зарплаты и дополнительного отпуска.

Он остановился. Ровно в двух шагах от меня. Посмотрел. Молча. Очень долго. Столько, что я успела перебрать в голове все известные мне молитвы (три штуки), заговоры на удачу (один, и тот сомнительный) и рецепты маскирующих тональных средств (бесполезно в данной ситуации, но мозг цеплялся за привычное).

Его взгляд был тяжёлым. Не физически, конечно, но ощущение такое, словно он положил мне на плечи невидимые гири. Он изучал меня с той тщательностью, с которой ювелир изучает подозрительный алмаз. Глаза двигались от лица к плечам, от рук к осанке, снова к лицу. Задерживались на губах. На волосах под шапкой. На том, как я дышу.

— Мишель, — наконец проговорил он, голосом, в котором можно было свернуть шею сомнениям и заодно парочке надежд. Голос у него был низкий, бархатистый, с лёгкой хрипотцой — видимо, результат многолетних тренировок с мечом и командования людьми. — Ты сегодня выглядишь… иначе.

Слова повисли в воздухе, как петля на виселице. Он не уточнил, лучше или хуже, что, учитывая моё положение, было особенно тревожно. Хуже — это подозрения. Лучше — тоже подозрения, но с другой стороны.

Мои губы дёрнулись в нечто, что, возможно, задумывалось как дружелюбная улыбка, но по итогу больше походило на нервный тик человека, у которого только что сломался кондиционер в разгар лета.

— Я… — начала я и тут же прикусила язык. Голос прозвучал слишком высоко. Слишком мягко. Слишком… женственно.

Из-под лавки, где притаился Снорри, как невидимый приговор, раздался хрипловатый, шепчущий голос. Только он мог шептать так выразительно, словно параллельно чесал когтём по доске дисциплинарных нарушений.

— Не паникуй. Не моргай слишком часто. Не виляй бёдрами. Ты ими виляешь даже просто стоя. И убери эту улыбку — ты выглядишь как торговка цветами на рынке.

Я покраснела. Да так, что почувствовала — бинты на груди сейчас задымятся от жара. Я что, правда виляю? Боже, да я просто стою! Ну, может, немного переносила вес с ноги на ногу… ну может, чуть развела стопы в стороны, как учили на курсах йоги…

Так, стоп. Соберись. Ты — юноша. Простой, ничем не примечательный оруженосец. С серой кожей. Обычной. Без блеска. Без намёка на хайлайтер, которого у тебя, к счастью, здесь нет.

Я попыталась встать более по-мужски: ноги пошире, плечи квадратнее, подбородок выше. Получилось что-то среднее между солдатом на плацу и манекеном, у которого заржавели шарниры.

Принц щурился. Смотрел внимательно. Подозрительно. Как охотник, вышедший на след зверя, который вроде как похож на зайца, но почему-то носит стразики и пахнет французскими духами. Что-то в моей осанке, в движении, в дыхании, в том, как я держала руки — а может, и во всём сразу — настораживало его.

Тишина затягивалась. Я слышала, как где-то за стеной кто-то точит меч — ритмичный звук металла о камень. Как капает вода с потолка в углу казармы. Как Снорри сдерживает дыхание, притаившись под лавкой. Как бьётся моё собственное сердце — громко, неровно, предательски.

— Ты плохо спал? — вдруг спросил он, и в его голосе прозвучала нота, которую я не смогла определить. Заботы? Подозрения? Просто вежливого интереса?

— Да, ваше высочество, — каркнула я. Нет, я не ответила — я именно каркнула, как ворона с больным горлом. Мой голос предал меня и звучал так, будто я только что откашлялась сосновой шишкой, запив её песком.

Принц нахмурился. Совсем легонько, но я заметила — между бровями появилась маленькая складка, а уголки губ чуть опустились.

— Странно, — пробормотал он, скорее себе, чем мне. — Голос у тебя… — Он не закончил фразу, но продолжал смотреть. Изучать. Вычислять.

Я стояла, как статуя, и молилась всем богам, каких знала, плюс ещё парочке, о которых слышала краем уха. Пусть он отвернётся. Пусть уйдёт. Пусть забудет об этом разговоре и вообще о моём существовании.

Он кивнул. Слегка. Медленно. И развернулся — резко, как военный, приученный к чёткости движений. Ушёл — так же молча, как пришёл, но теперь его шаги звучали задумчиво. Каблуки сапог стучали по камню не торопливо, а размеренно, словно он о чём-то думал.

Но в воздухе остался след. Осталась угроза. Или просто… ощущение, что он ещё вернётся. И в следующий раз будет смотреть ещё внимательнее.

Снорри подполз ближе, высунул морду из-под лавки, посмотрел на меня снизу вверх и изрёк с видом врача, сообщающего неутешительный диагноз:

— Если он тебя раскусит, я сразу делаю вид, что впервые тебя вижу. Я — всего лишь собака. Невинная, пушистая, ни в чём не виноватая собака. Меня — никто не спрашивал о твоих криминальных авантюрах.

— Спасибо за поддержку, — проворчала я, опускаясь на край койки. Ноги всё ещё дрожали.

— Кстати, — добавил Снорри, укладываясь рядом, — у тебя действительно подозрительный голос. И манера держаться. И вообще ты слишком… чистая для оруженосца. Мишель всегда была немного измазана — краской от доспехов, маслом от кожаных ремней, пылью от тренировочного поля. А ты выглядишь, как будто только что вышла из купален.

Он был прав. Теперь, когда адреналин схлынул, я заметила, что действительно выглядела слишком аккуратно для человека, который должен был вставать на рассвете и заниматься грязной работой.

И я, дрожа на всех уровнях существа, поняла: добро пожаловать, Татьяна. Ты в игре. И ставки — выше, чем стоимость салонной укладки с ламинированием и восстановлением кератином.

Я — девушка. Под прикрытием. Без опыта, без подготовки, без малейшего понятия о том, как ведут себя мужчины в этом мире. С нервами, натянутыми до такой степени, что ими можно было бы играть на лютне. Только никто бы не рискнул — слишком звонко звучал бы страх.

С каждой секундой я всё яснее осознавала: моя жизнь, уютно уместившаяся в расписании между окрашиваниями, укладками и мечтами о нормальном отпуске на море, умерла где-то там, на заднем сиденье вагона подземки, уткнувшись в книгу с гербом и золотыми завитушками. А теперь я — оруженосец. При наследном принце. В замке, полном заговоров, железа, каменных коридоров, теней и взглядов, которыми можно препарировать человека до самых потайных мыслей.