Я - его оруженосец. И, да, я девушка! Принц не в курсе! (СИ) - Луна Кармен
Фехтование? Никогда. Я даже в школе прогуливала физкультуру. Верховая езда? Только если это кресло мастера с подъёмом и массажем. Военная дисциплина? Я с трудом вставала по будильнику и считала большой победой, если успевала позавтракать. А тут — режим, строевая, форма, субординация, и не дай бог не туда посмотрела или слишком мягко ответила на вопрос.
И всё это — на фоне лжи. Настолько глобальной, что если бы ложь была тканью, то я сейчас носила бы платье с подъюбником из целой вселенной. Я не Мишель. Не юноша. Не сын опального герцога. Я — девушка из XXI века, затаившаяся внутри чужого имени, тугих бинтов и мужской шапки, с ежеминутным страхом, что кто-то вдруг посмотрит слишком внимательно.
А один такой уже смотрит. Принц. С глазами, которые режут до костей, и интонацией, от которой хочется выпрямиться, даже если ты и так уже в стойке «я не виноват, честно, это не я разбил вашу любимую вазу».
Он не просто смотрит. Он замечает. Чувствует. Его инстинкты, наточенные как клинок годами придворных интриг и борьбы за власть, уже чуют во мне неладное. Не того. Не того Мишеля, которого он привык видеть каждый день на протяжении трёх лет. И не того оруженосца, которого можно без страха подпустить к себе ближе, доверить секреты, позволить спать в соседней комнате.
Он слишком близко. Слишком быстро разберётся в том, что происходит. А я слишком слаба, чтобы не дрогнуть под его взглядом, слишком неопытна, чтобы играть роль убедительно.
Нельзя раскрыться. Нельзя сказать правду. Нельзя влюбляться. Особенно в него. Тем более в него. Потому что он — угроза номер один. Он — тот, кто может спасти. Или выдать. Или… притянуть к себе так, что даже воздух в лёгких станет предательски сладким, а мысли окончательно перестанут слушаться разума.
А я уже чувствовала, как что-то внутри откликается на его присутствие. Что-то глупое, иррациональное, совершенно неуместное в данной ситуации. Как будто тело помнило о том, что оно женское, несмотря на все бинты и мужскую одежду.
Я сижу на краю койки, жёсткой, неудобной, пропитанной запахами чужих тел и чужих страхов. Руки стиснуты в узел. Снорри тихо дремлет у стены, но даже во сне ухом ведёт, как локатор, улавливающий малейшие изменения в окружающей обстановке.
За окном — замок. Башни из серого камня, увитые плющом. Острые крыши, покрытые тёмной черепицей. Узкие окна-бойницы, через которые пробивается раннее утреннее солнце, рисуя на стенах причудливые узоры света и тени. Оно такое тёплое, мягкое, настоящее… И всё равно не греет.
Потому что всё здесь — красиво. И страшно. И слишком нереально, чтобы поверить, что это — моя новая жизнь. Что я больше не Татьяна, которая спешит на работу в салон красоты. Что я теперь Мишель, который должен служить принцу и не выдать себя.
А в голове, несмотря на всё — страх, ложь, принца с его пронзительными глазами и возможную казнь — вертится один простой, человеческий, абсолютно отчаянный вопрос:
Что за чёрт? Почему я? Почему именно моя жизнь должна была превратиться в какой-то безумный средневековый квест на выживание?
И главное — кто, ну вот кто, в этой проклятой истории вылил мой латте? И можно ли как-то вернуться назад, к нормальной жизни, где самой большой проблемой было то, что у меня закончился любимый шампунь?
Но глубоко внутри, в самом потайном уголке души, крошечный голосок шептал нечто совсем другое: «А может быть, это и есть твоя настоящая жизнь? Может быть, ты наконец стала той, кем должна была быть?»
Я прогнала эту мысль прочь. Но она всё равно осталась, как осадок на дне чашки, который невозможно отмыть.
Солнце ещё не успело окончательно проснуться и потянуться за горизонт, а меня уже гнали на плац — вон туда, где пахнет потом, сталью, мужской злостью и амбициями, распухшими до размеров боевых топоров. Воздух здесь был густой, как будто в нём растворили всю мужскую агрессию королевства и приправили запахом кожи, металла и того особого аромата, который источают люди, уверенные в своём превосходстве.
Я брела, как обречённая на казнь, за остальными оруженосцами, будто в торжественном шествии идиотов к собственным похоронам. Мои ноги двигались автоматически, но каждый шаг давался с трудом. Ботинки — слишком большие, мужские, грубые — натирали пятки. Бинты под рубашкой сдавливали рёбра так, что дышать было трудно. А шапка, под которой были скрыты волосы, уже начинала создавать ощущение парника на голове.
Только тут вместо гроба был меч — холодный, тяжёлый, скользкий от утренней росы, как упрёки судьбы, материализованные в железе. Я держала его в руке, как человек, никогда в жизни не державший ничего тяжелее фена или профессиональных ножниц. Металл был незнакомым, чужим. Рукоять — обмотанная кожей, потемневшей от пота предыдущих владельцев — казалась слишком толстой для моих ладоней.
А в голове… в голове гуляли ветра отчаяния, паники и полной, безоговорочной профнепригодности. Мысли метались, как испуганные птицы: «Что я здесь делаю? Как держать эту штуку? Что, если меня заставят с кем-то драться? А что, если я кого-то случайно поранию? А что, если поранят меня?»
На плацу кипела жизнь. Если под «жизнью» понимать хриплые выкрики тренеров, удары железа о железо, облака пыли, поднимающиеся от топота ног, носки, пахнущие, как предательство человечности, и парней, которые смотрели на меня как на новенького кролика, случайно зашедшего в клетку к голодным, очень голодным волкам.
Плац был большим — размером с добрых полфутбольного поля. Вокруг стояли деревянные чучела для тренировок, на некоторых ещё красовались следы вчерашних ударов. В углу лежали горы щитов, шлемов, учебных мечей. У дальней стены располагались лавки для отдыха, но судя по тому, как на них лежала пыль, отдыхать здесь было не принято.
Оруженосцы были грубыми, широкоплечими, шумными. Они орали друг на друга, смеялись над чужими ошибками, сталкивались плечами, как бы играючи, но я чувствовала — в этих «играх» можно лишиться зубов, самооценки, а заодно и нескольких рёбер. Большинство из них были моего возраста или чуть старше, но выглядели так, словно провели детство не за книжками, а за тем, что колотили друг друга палками «для закалки характера».
Был там Гарет — рыжий, веснушчатый, с руками, как у грузчика, который почему-то считал, что каждая его шутка достойна королевского двора. Был Бруно — тёмноволосый, мрачный, говоривший только когда его спрашивали, и то односложно. Был Лукас — блондин с ангельским лицом и дьявольским характером, который умел улыбаться так, что хотелось проверить, не спрятал ли он нож за спиной.
И все они, абсолютно все, время от времени поглядывали в мою сторону. Не дружелюбно. Не с интересом. А так, как смотрят на слабое звено в цепи, которое вот-вот лопнет и подведёт всех остальных.
Я была одна. Среди них. И я была не просто одна — я была фальшивка. Копия. Пародия на то, кем должен быть оруженосец. Девушка в теле «юноши», с перетянутой грудью, больной от непривычного положения спиной и мечом, который грозился вырвать мне плечо, если я не перестану держать его, как цветочную корзинку на выпускном.
— Ты выглядишь, как будто пришла с пикника, а не на утреннюю бойню, — раздался снизу ехидный голос Снорри, который трусил следом за мной, глядя снизу вверх с выражением вечного разочарования в человеческой расе вообще и в моих способностях в частности. — Поправь стойку, ты снова стоишь, как балерина на первом свидании. И хват покрепче. Это не кисточка для румян, это — меч. Оружие. Штука, которой убивают людей.
Снорри устроился рядом с плацом, под тенью небольшого навеса, где обычно хранился инвентарь. Отсюда ему было прекрасно видно все мои будущие провалы, и он явно собирался наслаждаться представлением.
Я стиснула рукоять сильнее, едва не выронив её на сапоги. Боже мой. Что я здесь делаю? Кто вообще додумался, что женщина с дипломом по стрижке горячими ножницами и сертификатом колориста сможет быть оруженосцем? Я даже маникюр себе не доверяю делать, предпочитаю ходить к мастеру.
