Александр Иванов - Пегас - не роскошь (литературные пародии)

В Лондоне на Пикадилли
Я испытала экстаз.
Если вы там не ходили
- я побывала за вас.

Эрос на тоненькой ножке
Вечно стоит не у дел.
Милому, хрупкому крошке
Выпал печальный удел.

Мальчик мечтает о чуде,
Мальчику холодно тут...
Мимо надменные люди
Веры британской идут.

Каждый безжалостно брошен
В свой разлагающий быт...
В Лондоне Эрос заброшен,
В Англии Эрос забыт.

Тщетно взывает к участью,
Слабых надежд не тая...
Все бесполезно! Но, к счастью,
В Лондон приехала я.

Вся потрясенная, боком
К Эросу я подалась,
Словно пронзенная током,
В Эроса взглядом впилась.

И поубавилась серость
Сирых британских небес...
Мертвый, заплеванный Эрос
Мне подмигнул
И воскрес!

Как ни суди и ни ряди,
Мой друг,
Боюсь эстрадной славы
- модной, спорой...

Я как-то выступал с поэтом е.
Сначала я читал спокойно, веско.
Зал скорбно слушал. Муха на
Стекле
Жужжала. И шуршала занавеска.

Я кончил. Поклонился. В тишине
Звук трех хлопков, как
Выстрелы, раздался.
Но вот на авансцену вышел е.
И зал аплодисментами
Взорвался.

Овация текла лавиной с гор.
Служа ему поддержкой и
Опорой...
Я очень был расстроен. И с тех
Пор
Боюсь эстрадной славы - модной,
Спорой...

И вот я иду дорогой,
Не чьей-нибудь, а своею.
К друзьям захожу под
Вечер,
Не к чьим-нибудь,
А своим.

Я меряю путь шагами,
Не чьими-то, а моими,

Ношу я с рожденья имя,
Не чье-нибудь, а свое.
На мир я смотрю глазами,
Не чьими-то, а своими,
И все, как поется в песне,
Не чье-нибудь, а мое.

Вожу я знакомство с музой,
Не с чьей-нибудь, а моею,
Бывает, стихи слагаю,
Не чьи-нибудь, а свои.
Иду в ресторан с женою,
Не с чьей-нибудь, а своею,
Друзья меня ждут под вечер,
Не чьи-нибудь, а мои.

Я потчую их стихами,
Не чьими-то, а своими,
Я им открываю душу,
Не чью-нибудь, а свою.
Стихами по горло сыты,
Не чьими-то, а моими,
Они вспоминают маму,
Не чью-нибудь, а мою...

Не пойму, куда мне
Деться!
У реки, как дивный дар,
Ты в траве сидишь
С младенцем,
Лена Лишина, маляр.
И простит Буонаротти
Эту вольность или нет
- я тайком пишу напротив
Твой задумчивый
Портрет.

Становлюсь я, видно, старше,
Налит силою мужской.
Вот уж прелести малярши
Мой нарушили покой.

Увидал ее босую,
Начал голову кружить.
Я тайком ее рисую,
Нарисую - буду жить.

Мы с ней встретились на
Каме,
С дамой сердца моего;
Обращаюсь к ней стихами
- этот путь верней всего.

Это дело упрощает,
Только вот душа грустит:
Микеланджело прощает,
Муж малярши не простит...

Но поэту риск не страшен,
Поздно пятиться назад.
Будет славно разукрашен
Мой задумчивый фасад.

Впрочем, муж - такая туша...
Вновь тревожится душа,
Потому что штукатурша
Тоже дивно хороша!...

Я видел раз в простом
Кафе нарпита,
Как человек корпел
Над холодцом,
Трагическую маску
Эврипида
Напоминая сумрачным
Лицом.

Я видел, как под ливнем
Кошка мокла
Хотел поймать ее, но
Не поймал...
Она напоминала мне
Софокла,
Но почему его - не понимал.

И видел, как из зарослей
Укропа
Навстречу мне однажды
Вылез крот,
Разительно напомнивший
Эзопа
И древний, как Гомер и
Геродот.

А раз видал, как с кружкою
Эсмарха
Старушка из аптеки шла
К метро.
Она напоминала мне
Плутарха,
Вольтера, Острового и Дидро.

Я мог бы продолжать. Но
Почему-то
Не захотел... Я шницель
Уминал,
Сообразив - но поздно!
- Что кому-то
Кого-то же и я напоминал!

И все же я спросил урода,
Который сам себе не мил:
"Ты был ли счастлив,
Квазимодо?
Хотя б однажды
Счастлив был?"

Хотя и вежливо, но твердо
Я собеседника спросил:
"Ты был ли счастлив, Держиморда?
Хотя б однажды счастлив был?"

Ответил Держиморда гордо:
"Я так тебе, сынок, скажу:
Я счастлив, только если морду
Хоть чью-нибудь в руке держу!"

Оно б и дальше продолжалось,
Свидание на коротке...
Но вдруг расплющилось и смялось
Мое лицо в его руке...

Не повинуясь жалкому
Капризу,
Как жертвой моды
Гибнущий моллюск,
Я медлю, тщась
Произнести репризу
В сиротском свете
Стосвечовых люстр.

Судьба, я твоему
Покорна знаку,
Как вьюга, что угодна
Декабрю,
Я говорю - о чем?
- Сама не знаю,
Я счастлива уж тем,
Что говорю.

Теперь,
Когда меж днем
И ночью резче
Открылась грань
И сведена гортань,
Сумятицей своей
Невнятной речи
Я, как дитя
Младенчеством,
Горда.

Озябшая
В хрустальном горле
Фраза,
Мечтающая,
С кем ей быть
Вдвоем,
Как дивный блеск
Убогого алмаза
На безымянном
Пальчике моем.

О, снизойди и окажи
Мне милость,
Я все скажу, но после,
Не теперь....
Довольно, хватит!
Я остановилась,
Читатель мой,
Алаверды к тебе!

Все пути-дорожки
Замело опять.
Я хочу немножко,
Капельку сказать.

Много ль толку
В тосте!
Тосты не едят.
Если в доме гости,
Пусть уж посидят...

Вот моя родная
В кофте шерстяной.
Я сижу, сияя,
Сам себе родной.

Все довольно просто,
Если я хочу.
Значит, вместо тоста
Лучше помолчу.

Шел вчера я в толпе городской
Показалось мне, трезвому,
Грустному,
- в разношерстице речи людской
Разучился я русскому устному...

Сердцем чувствую:
Что-то не так.
Стало ясно мне,
Трезвому,
Грустному,
- я по письменной части
Мастак,
Но слабею
По русскому
Устному.

В кабинетной работе
Я резв,
И заглядывал
В энциклопедии,
Но далек от народа
И трезв
- вот причина
Подобной трагедии.

Нет, такого народ
Не поймет.
Не одарит улыбкою
Теплою...
И пошел я однажды
В народ
С мелочишкой
В кармане
И воблою.

Потолкался в толпе
У пивной,
Так мечта воплотилась
Заветная;
И, шатаясь, ушел:
Боже мой,
Вот где устная речь
Многоцветная.

Что ни личность
- великий знаток,
И без всякой притом
Профонации.
Слов немного
- ну, может,
Пяток,
Но какие из них
Комбинации.

Каждый день
Я туда зачастил,
Распростясь
С настроеньями
Грустными,
Кабинетную речь
Упростил
И украсил словами
Изустными.

У пивной мне отныне
Почет,
А какие отныне
Амбиции.
И поставлен уже
На учет.
На учет в райотделе
Милиции.

У меня нахальством плечи скошены
И зрачки вылазят из углов.
Мне по средам снится критик Кожинов
С толстой книгой "Тютчев и Щуплов"

Сегодня я - болтун, задира, циник
- земную тяжесть принял на плечо,
И сам себе - и Лев Толстой, и Цыбин,
И Мандельштам, и кто-то там еще.