Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Во имя странного святого
Поставлен их славянский скит.
На бочке пенника простого
Блаженный Кокорев сидит.
Пред ним коленопреклоненный,
Не чуждый также откупов,
Кадит усердно муж почтенный,
Творец «Беседы» Кошелев.
И воскадит ему он паки,
Пока ему не сломит рог
Кабакомудрый Бенардаки,
Продавший дважды Таганрог.

О жертва бедная двух адовых исчадий:
Тебя убил Дантес и издает Геннади!

Я не причастен секте оной,
И в панславическом жару
Перед булгарскою мадонной
Я на колени не паду.
Смешны мне синие чулочки,
Хотя б и в пожилых годах,
Хотя б на министерской дочке,
На камер-фрейлинских ногах.

Вот жизнь афериста.
Уж был человек!
Играл он Эгиста,
Играл и юриста,
Играл журналиста,
Во всё весь свой век
Играя нечисто.

Когда я был Аркадским принцем,
Я также был библиофил,
И свой народ я, как гостинцем,
Статейками не раз дарил.
Но что в статейку ни поставь я,
Я всё лицом ударюсь в грязь!
Проклятая библиографья
Никак, никак мне не далась!

Забыв о милой Каролине,
О прелести ее стихов,
Я уезжал вчера ins Grüne[67]
Послушать майских соловьев.
А бывшие в собранье лица
Единогласно говорят,
Что эдак воет лишь волчица,
Когда берут у ней волчат.

Вчера я видел Соллогуба.
Как он солидно рассуждал
И как ведет себя — ну, любо!
Благодарю, не ожидал!

Когда б я был Аркадским принцем,
В Лугдуне я б шале завел,
Уютный домик с мезонинцем,
Овечки, телки, улья пчел.
Топить и дом и мезонинец
Березы я б не покупал,
На топку получа в гостинец
Березинский «материал»…
                                Карамзин

Случалось ли тебе пускать волчок по гладкому паркету?
              Уж как шумит от пустоты!
               Ни дать ни взять, как ты,
      Природой на́ смех пущенный по свету.

Ах, Филипп Филиппыч Вигель,
Тяжела судьба твоя:
По-немецки ты — Schweinwigel,
А по-русски ты — свинья!
Счастлив дом, а с ним и флигель,
В коих, свинство не любя,
Ах, Филипп Филиппыч Вигель,
В шею выгнали тебя!
В Петербурге, в Керчи, в Риге ль —
Нет нигде тебе житья:
Ах, Филипп Филиппыч Вигель,
Тяжела судьба твоя!

              От света светлость происходит;
             А ныне светлость производит
Такая тела часть, куда и свет не входит.

Увы! я убежден решительно и верно,
Что ты не для меня прекрасна и мила:
Для тела моего ты велика чрезмерно,
А для души моей ты несколько мала.

Мартышка, с юных лет прыжки свои любя,
И дряхлая еще сквозь обручи скакала.
Что ж вышло из того? — Лишь ноги изломала.
Поэт! на старости побереги себя!

Чем эта весь славна, вы знаете ль, друзья?
Здесь сердце русское дрожит невольным страхом:
Здесь Софьей казнены Хованские князья,
Убитые потом у немцев Раупахом.

           Готовяся прилично выдать в свет
Двенадцать важных книг — плоды ума и лени, —
          Послушайся меня, Селивановский!
Не покупай для них бумаги петергофской!
Но знаешь ли? Потешь читающий наш мир,
             Будь друг общественного блага!
Купи-ка ты для них: есть славная бумага
И называется у немцев Arschpapier![68]

Про графа Строганова слава
             Останется одна:
Что им в Москве учреждена
Литературная застава.

Когда мятежные народы,
Наскуча властью роковой,
С кинжалом злобы и мольбой
Искали бедственной свободы, —
Им царь сказал: «Мои сыны,
Законы будут вам даны,
Я возвращу вам дни златые
Благословенной старины»…
И обновленная Россия
Надела с выпушкой штаны.

                  Смотря на лик сего героя,
Кто не прочтет на лбу: свободен от постоя.

             С эпиграфом: «ни то, ни се»
(Загадка всем), не зная по-французски,
             Гильдейкин переводит всё,
                        А пишет не по-русски.

                 «Послушай, Клим, побойся бога!
За взятки сколько раз уж попадался ты —
                  А всё берешь; и так уж много,
Друг милый, накопил! Да, чай, от простоты
И с бедного сорвешь?» — «Беру… от доброты:
                И бедных обижать не должно;
                Отказом ведь обидеть можно».

            Франт парикмахеру сказал:
          «Сегодня еду я на бал;
Поправь мне голову». А тот ответил смело
          (Смышленый малый был, не трус):
«Поправить волосы — вот это наше дело;
А голову, сударь, поправить не берусь».

Его стихи для уха сладки
В твореньях малых и больших;
Они, как пол лощеный, гладки:
На мысли не споткнешься в них.

Меркул старается весь свет переуверить,
Что он заботится о честности одной.
И что же? Всё-таки хоть мыслью, хоть стопой
Читателей в стихах не может не обмерить!

Куда? Зачем? И с кем изволит ездить муж?
На что мне?.. Если он… так хуже ведь ему ж!
Однако же вчера была такая стужа,
А я не дождалась до поздней ночи мужа…
Решусь… осведомлюсь… и выскажу всё мужу:
Скажу: «Сиди со мной! Не то — поверь — принужу…»
Ну, слыхано ль? — жене не сладить с мужем!
Будь всякой шаг его передо мной наруже!..
Но после, думая сама с собой о муже,
Сказала: «Будь, что есть… чтоб не случилось хуже!»