Игорь Губерман - О выпивке, о Боге, о любви

Любовных поз на самом деле

намного меньше, чем иных,

но благодарно в нашем теле

спит память именно о них.

Любил я днём под шум трамвая

залечь в каком-нибудь углу,

дичок еврейский прививая

к великорусскому стволу.

Давным-давно хочу сказать я

ханжам и мнительным эстетам,

что дама, падая в объятья,

душой возносится при этом.

Я слишком, ласточка, устал

от нежной устной канители,

я для ухаживанья стар —

поговорим уже в постели.

Всего лишь семь есть нот у гаммы,

зато звучат неодинаково;

вот точно так у юной дамы

есть много разного и всякого.

К нам тянутся бабы сейчас

уже не на шум и веселье,

а слыша, как булькает в нас

любви приворотное зелье.

Весна – это любовный аромат

и страсти необузданный разлив;

мужчина в большинстве своём женат,

поэтому поспешлив и пуглив.

Переживёт наш мир беспечный

любой кошмар как чепуху,

пока огонь пылает вечный

у человечества в паху.

Это был не роман, это был поебок,

было нежно, тепло, молчаливо,

и, катясь восвояси, шептал колобок:

до свиданья, спасибо, счастливо.

В устоях жизни твердокамен,

семью и дом любя взахлёб,

мужик хотя и моногамен,

однако жуткий полиёб.

Подумав, я бываю поражён,

какие фраера мы и пижоны:

ведь как бы мы любили наших жён,

когда б они чужие были жёны!

Не раз наблюдал я, как быстро девица,

когда уже нету одежды на ней,

от Божьего ока спеша заслониться,

свою наготу прикрывает моей.

Цветы на полянах обильней растут,

и сохнут от горя враги,

когда мы играем совместный этюд

в четыре руки и ноги.

С той поры не могу я опомниться,

как позор этот был обнаружен:

я узнал, что мерзавка-любовница

изменяла мне с собственным мужем.

Везде, где вслух галдят о вечном,

и я, любуясь нежной птахой,

печально мыслю: где бы лечь нам,

послав печаль и вечность на хуй?

Мы лето разве любим за жару?

За мух? За комаров? Намного проще:

за летнюю повсюдную игру

в кустах, на берегу и в каждой роще.

Судьбы случайное сплетение,

переплетенье рук и ног,

и неизбежное смятение,

что снова так же одинок.

Беда с романами и шашнями,

такими яркими вначале:

едва лишь делаясь вчерашними,

они тускнели и мельчали.

Мы все танцуем идеально,

поскольку нет особой сложности

напомнить даме вертикально

горизонтальные возможности.

Всюду плачется загнанный муж

на супружеский тяжкий обет,

но любовь – это свет наших душ,

а семья – это плата за свет.

Идея найдена не мной,

но это ценное напутствие:

чтоб жить в согласии с женой,

я спорю с ней в её отсутствие.

Девушка, зачем идёшь ты мимо

и меня не видишь на пути?

Так ведь и Аттила мимо Рима

мог однажды запросто пройти.

У бабы во все времена —

жара на дворе или стужа —

потребность в любви так сильна,

что любит она даже мужа.

Мне часто доводилось убедиться

в кудрявые года моей распутности,

что строгая одежда на девице

отнюдь не означает недоступности.

Занявшись тёмной девы просветлением

и чары отпустив на произвол,

я долго остаюсь под впечатлением,

которое на деву произвёл.

Я не стыжусь и не таюсь,

когда палюсь в огне:

я сразу даме признаюсь

в её любви ко мне.

Мужику в одиночестве кисло,

тяжело мужику одному,

а как баба на шее повисла,

так немедленно легче ему.

По женщине значительно видней,

как лечит нас любовная игра:

потраханная женщина умней

и к миру снисходительно добра.

Дух весенний полон сострадания

к тёмным и таящимся местам:

всюду, где углы у мироздания,

кто-нибудь весной ебётся там.

Липла муха-цокотуха

на любые пиджаки,

позолоту стёрли с брюха

мимолётные жуки.

Ведём ли мы беседы грустные,

ворчим ли: всюду прохиндеи,

а в нас кипят, не зная устали,

прелюбодейные идеи.

Привязан к мачте, дышит жарко

плут Одиссей. И жутко жалко

сирен, зазря поющих страстно

в неодолимое пространство.

Будь гений ты или герой,

мудрец и эрудит —

любви сердечный геморрой

тебя не пощадит.

У девушек пальтишки были куцые,

и – Боже, их судьбу благослови —

досадуя, что нету проституции,

они нам отдавались по любви.

Мужья по малейшей причине

к упрёкам должны быть готовы:

изъянов не видеть в мужчине

умеют одни только вдовы.

В острые периоды влюблённости —

каждый убеждался в этом лично —

прочие порочные наклонности

ждут выздоровления тактично.

Живёт ещё во мне былой мотив,

хотя уже я дряхлый и седой:

красотку по соседству ощутив,

я с пылкостью болтаю ерундой.

Многим птицам вил я гнёзда

на ветвях души моей,

только рано или поздно

пташки гадили с ветвей.

Профан полнейший в туфлях, бусах —

эстетской жилки я лишён,

зато сходился я во вкусах

с мужьями очень разных жён.

Семья – устройство не вчерашнее,

уже Сенека замечает:

мужик – животное домашнее,

но с удовольствием дичает.

Любовь – не только наслаждение:

и по весне, и в ноябре

в любви есть самоутверждение,

весьма присущее игре.

Глубоким быть философом не надо,

повсюду видя связи и следы:

любовью мир удержан от распада,

а губят этот мир – её плоды.

Наукой все границы стёрты,

на днях читал уже в печати я,

что девки делают аборты

от непорочного зачатия.

Весной зацвёл горох толчёный,

влюбился в рыбу крокодил,

пошёл налево кот учёный

и там котят себе родил.

Меняются каноны и понятия,

вид мира и событий, в нём текущих,

одни только любовные объятия —

такие же, как были в райских кущах.

Не назло грядущим бедам,

не вкушая благодать,

а ебутся бабка с дедом,

чтобы внуков нагадать.

Судьбе не так уж мы покорны,

и ждёт удача всех охочих;

в любви все возрасты проворны,

а пожилые – прытче прочих.

Любое знает поколение,

как душу старца может пучить

неутолимое стремление

девицу юную увнучить.

Былое пламя – не помеха

натурам пылким и фартовым,

былых любовей смутно эхо

и не мешает песням новым.

Когда мы полыхаем, воспаляясь,

и катимся, ликуя, по отвесной,

душевная пленительная связь

немедленно становится телесной.

Пасутся девки на траве,

мечтая об узде;

что у мужчины в голове,

у женщины – везде.

Из массы зрительных явлений

люблю я девок на экране:

игра их нежных сочленений

бодрит меня, как соль на ране.

Любви жестокие флюиды

разят без жалости и скидок:

весною даже инвалиды

себе находят инвалидок.

Исконным занимаясь женским делом

и полные законной женской гордости,

девицы всех мастей торгуют телом,

жалея, что товар – со сроком годности.

Я начисто лишён обыкновения

в душе хранить события и лица,

но помню я те чудные мгновения,

когда являлась разная девица.

Хоть неизменно розы свежи,

но мысли сгинули охальные,

и я уже намного реже

теперь пишу стихи двуспальные.

На склоне лет мечты уже напрасны,

уже душе и в том довольно лести,

что женщины ещё легко согласны

со мной фотографироваться вместе.

Как жаль, что из-за гонора, и лени,

и холода, гордыней подогретого,

мы часто не вставали на колени

и женщину теряли из-за этого.