Игорь Губерман - О выпивке, о Боге, о любви

Приснилась мне юность отпетая,

приятели – мусор эпохи —

и юная дева, одетая

в одни лишь любовные вздохи.

Не всуе жизнь моя текла —

мне стало вовремя известно,

что для душевного тепла

должны два тела спать совместно.

Любым любовным совмещениям

даны и дух, и содержание,

и к сексуальным извращениям

я отношу лишь воздержание.

В те благословенные года

жили неразборчиво и шало,

с пылкостью любили мы тогда

всё, что шевелилось и дышало.

Даже тех я любить был не прочь,

на кого посмотреть без смущения

можно только в безлунную ночь

при отсутствии освещения.

Она была задумчива, бледна,

и волосы текли, как тёмный шёлк;

со мной она была так холодна,

что я оттуда с насморком ушёл.

Красотки в жизни лишь одно

всегда считали унижением:

когда мужчины к ним давно

не лезли с гнусным предложением.

С таинственной женской натурой

не справиться мысли сухой,

но дама с хорошей фигурой —

понятней, чем дама с плохой.

Теряешь разум, девку встретив,

и увлекаешься познанием;

что от любви бывают дети,

соображаешь с опозданием.

В моей судьбе мелькнула ты,

как воспалённое видение,

как тень обманутой мечты,

как мимолётное введение.

Чтобы мерцал души кристалл

огнём и драмой,

беседы я предпочитал

с одетой дамой.

Поскольку женщина нагая —

уже другая.

Волнуя разум, льёт луна

свет мироздания таинственный,

и лишь философа жена

спокойно спит в обнимку с истиной.

Если дама в гневе и обиде

на коварных пакостниц и сучек

плачет, на холодном камне сидя, —

у неё не будет даже внучек.

Вселяются души умерших людей

в родившихся, к ним непричастных,

и души монахинь, попавши в блядей,

замужеством сушат несчастных.

Вон дама вся дымится от затей —

она не ищет выгод или власти,

а просто изливает на людей

запасы невостребованной страсти.

Я знание собрал из ветхих книг

(поэтому чуть пыльное оно),

а в женскую натуру я проник

в часы, когда читать уже темно.

Обманчив женский внешний вид,

поскольку в нежной плоти хрупкой

натура женская таит

единство арфы с мясорубкой.

Во сне пришла ко мне намедни

соседка юная нагая;

ты наяву приди, не медли,

не то приснится мне другая.

Дуэт любви – два слитных соло,

и в этой песне интересной

девица пряного посола

вокально выше девы пресной.

Как женской прелести пример,

в её глазах такой интим,

как будто где-то вставлен хер

и ей отрадно ощутим.

Всё, что женщине делать негоже,

можно выразить кратко и просто:

не ложись на прохвостово ложе,

бабу портит объятье прохвоста.

Когда года, как ловкий вор,

уносят пыл из наших чресел,

в постели с дамой разговор

нам делается интересен.

Всегда готов я в новый путь,

на лёгкий свет надежды шалой

найти отзывчивую грудь

и к ней прильнуть душой усталой.

Есть явное птичье в супружеской речи

звучание чувств обнажённых:

воркуют, курлычут, кукуют, щебечут,

кудахчут и крякают жены.

Про то, как друг на друга поглядели,

пока забудь —

мир тесен, повстречаемся в постели

когда-нибудь.

У той – глаза, у этой – дивный стан,

а та была гурман любовной позы,

и тихо прошептал старик Натан:

«Как хороши, как свежи были Розы!»

А жаль, что жизнь без репетиций

течёт единожды сквозь факт:

сегодня я с одной певицей

сыграл бы лучше первый акт.

Когда к нам дама на кровать

сама сигает в чём придётся,

нам не дано предугадать,

во что нам это обойдётся.

Когда я не спешу залечь с девицей,

себя я ощущаю с умилением

хранителем возвышенных традиций,

забытых торопливым поколением.

Забав имел я в молодости массу,

в несчётных интерьерах и пейзажах

на девок я смотрел, как вор – на кассу,

и кассы соучаствовали в кражах.

Когда ещё я мог и успевал

иметь биографические факты,

я с дамами охотно затевал

поверхностно-интимные контакты.

В разъездах, путешествиях, кочевьях

я часто предавался сладкой неге;

на генеалогических деревьях

на многих могут быть мои побеги.

Меж волнами любовного прилива

в наплыве нежных чувств изнемогая,

вдруг делается женщина болтлива,

как будто проглотила попугая.

Наука описала мир как данность,

на всём теперь названия прибиты,

и прячется за словом «полигамность»

тот факт, что мы ужасно блядовиты.

Спектаклей на веку моём не густо,

зато, насколько в жизни было сил,

я жрицам театрального искусства

себя охотно в жертву приносил.

Молит Бога, потупясь немного,

о любви молодая вдовица;

зря, бедняжка, тревожишь ты Бога,

с этим лучше ко мне обратиться.

Не знаю выше интереса,

чем вечных слов исполнить гамму

и вывести на путь прогресса

замшело нравственную даму.

В дела интимные, двуспальные

партийный дух закрался тоже;

есть дамы столь принципиальные,

что со врага берут дороже.

Петух ведёт себя павлином,

от индюка в нём дух и спесь,

он как орёл с умом куриным,

но куры любят эту смесь.

Подушку мнёт во мраке ночи,

вертясь, как зяблик на суку,

и замуж выплеснуться хочет

девица в собственном соку.

Какие дамы нам не раз

шептали: «Дорогой!

Конечно, да! Но не сейчас,

не здесь и не с тобой!»

Затем из рая нас изгнали,

чтоб на земле, а не в утопии

плодили мы в оригинале

свои божественные копии.

Семья, являясь жизни главной школой,

изучена сама довольно слабо;

семья бывает даже однополой,

когда себя мужик ведёт как баба.

Увы, но верная жена,

избегнув низменной пучины,

всегда слегка раздражена

или уныла без причины.

Чтобы души своей безбрежность

художник выразил сполна,

нужны две мелочи: прилежность

и работящая жена.

Логикой жену не победить,

будет лишь кипеть она и злиться;

чтобы бабу переубедить,

надо с ней немедля согласиться.

А та, с кем спала вся округа,

не успевая вынимать,

была прилежная супруга

и добродетельная мать.

В семье мужик обычно первый

бывает хворостью сражён;

у бедных вдов сохранней нервы,

ибо у женщин нету жён.

Глаза ещё скользят по женской талии,

а мысли очень странные плывут:

что я уже вот-вот куплю сандалии,

которые меня переживут.

Природа женская лиха

и много мужеской сильней,

но что у бабы вне греха,

то от лукавого у ней.

Смотрит с гвоздика портрет

на кручину вдовию.

А милёнка больше нет —

скинулся в Жидовию.

Добро со злом природой смешаны,

как тьма ночей – со светом дней;

чем больше ангельского в женщине,

тем гуще дьявольское в ней.

Была и я любима,

теперь тоскую дома,

текут мужчины мимо,

никем я не ебома.

Душа болит, свербит, и мается,

и глухо в теле канителится,

если никто не покушается

на целомудрие владелицы.

Старушка – воплощённое приличие,

но в память, что была она лиха,

похоже её сморщенное личико

на спёкшееся яблоко греха.

Всё переменилось бы кругом,

если бы везде вокруг и рядом

женщины раскинули умом,

как сейчас раскидывают задом.

Мечты питая и надежды,

девицы скачут из одежды;

а погодя – опять в одежде,

но умудрённее, чем прежде.

Носишь радостную морду