Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

Устав от дела, бюрократ
Раз, вечером росистым,
Пошел в лесок, а с ним был штат:
Союзник с октябристом.
             Союзник нес его шинель,
             А октябрист — его портфель…
             Лесок дрожал в печали,
             И звери чуть дышали.

Вдруг бюрократ достал пирог
И положил на камень:
— Друзья! Для ваших верных ног
Я сделаю экзамен —
             За две версты отсель, чрез брод,
             Бежите задом наперед.
             И кто здесь первый будет,
             Пирог себе добудет.

Ушли. Вот слышен конский топ,
И октябрист, весь в мыле,
Несется к камушку в галоп —
Восторг горит на рыле!
             — Скажи, а где наш общий брат? —
             Спросил в испуге бюрократ.
             — Отстал. Под сенью ветел
             Жида с деньгами встретил…

— А где пирог мой? — Октябрист
Повел тревожно носом
(Он был немножко пессимист
По думским ста запросам).
             Но бюрократ слегка икнул,
             Зачем-то в сторону взглянул,
             Сконфузился, как дева,
             И показал на чрево.

Я видел в карете монаха,
Сверкнула на рясе звезда…
Но что я при этом подумал —
Я вам не скажу никогда!

Иду и — наткнулся на Шварца
И в страхе пустился бежать…
Ах, что я шептал по дороге —
Я вам не решаюсь сказать!

Поднялся к знакомой курсистке.
Усталый от всех этих дел,
Я пил кипяченую воду,
Бранился и быстро хмелел.

Маруся! Дай правую ручку…
Жизнь — радость, страданье — ничто!
И молча я к ней наклонился…
Зачем? Не скажу ни за что!

И мы когда-то, как Тиль-Тиль,
Неслись за Синей Птицей!
Когда нам вставили фитиль —
Мы увлеклись синицей.

Мы шли за нею много миль —
Вернулись с Черной Птицей!
Синицу нашу ты, Тиль-Тиль,
Не встретил за границей?

Роза прекрасна по форме и запах имеет приятный,
Болиголов некрасив и при этом ужасно воняет.
Байрон, и Шиллер, и Скотт совершенны и духом и телом,
Но безобразен Буренин, и дух от него нехороший.

Тихо приветствую мудрость любезной природы.
Ловкой рукою она ярлыки налепляет:
Даже слепой различит, что серна, свинья и гиена
Так и должны были быть — серной, свиньей и гиеной.

Видели, дети мои, приложения к русским газетам?
Видели избранных, лучших, достойных и правых из правых?
В лица их молча вглядитесь, бумагу в руках разминая,
Тихо приветствуя мудрость любезной природы.

У меня серьезный папа —
Толстый, важный и седой;
У него с кокардой шляпа,
А в сенях городовой.

Целый день он пишет, пишет —
Даже кляксы на груди,
Подойдешь, а он не слышит,
Или скажет: «Уходи».

Ухожу… У папы дело,
Как у всех других мужчин.
Только как мне надоело:
Все один, да все один!

Но сегодня утром рано
Он куда-то заспешил
И на коврик из кармана
Ключ в передней обронил.

Наконец-то… Вот так штука.
Я обрадовался страсть.
Кабинет открыл без звука
И, как мышка, в двери — шасть!

На столе четыре папки,
Все на месте. Все — точь-в-точь.
Ну-с, пороемся у папки —
Что он пишет день и ночь?

«О совместном обученье,
Как вреднейшей из затей».
«Краткий список книг для чтенья
Для кухаркиных детей».

«В Думе выступить с законом:
Чтобы школ не заражать,
Запретить еврейским женам
Девяносто лет рожать».

«Об издании журнала
„Министерский детский сад“.
„О любви ребенка к баллам“.
„О значении наград“.

„Черновик проекта школы
Государственных детей“.
„Возбуждение крамолой
Малолетних на властей“.

„Дух законности у немцев
В младших классах корпусов“.
„Поощрение младенцев,
Доносящих на отцов“».

Фу, устал. В четвертой папке
«Апология плетей».
Вот так штука… Значит, папка
Любит маленьких детей?

С тех пор, как помчалась Земля,
Бесцельно пространство сверля,—
            Летает летучая мышь,
            Комар и летучая рыба,
            Москит, и ворона, и чиж —
            Один человек, как гранитная глыба,
            Последнее чадо Земли,
            Дряхлел и томился в пыли.

            С незапамятных времен
            Человек тянулся к небу:
            Кто под мирный, лирный звон
            Подымался к богу Фебу,
            Кто, как пламенный Икар,
            Делал крылья и срывался,
            И ничтожнейший комар
            Над несчастным издевался.
Сам великий Леонардо
Много бился и страдал,—
Но летать… Увы, ни ярда
Леонардо не летал!

            От мыса Капа
И до Тарифа — Hip! Ура!!
            Снимайте шляпы!
Пришла желанная пора:
            Ах, от потопа
Едва ль приятней был сюрприз —
            Уже в Европе
Летают вверх… и даже вниз!
            А мы из чести
Пока на месте все сидим,
            Лет через двести
Мы лучше немцев полетим!
…………………………………….
Грандиозная картина:
Вон над крышами парят
Пресыщенные кретины
Из «мышиных жеребят»,
Содержанка с фокстерьером,
Цуг жандармских офицеров,
Густопсовые шпики,
Золотые барчуки,
Бюрократы, шулера,
Биржевые маклера
И, как толстые вампиры,
Мягкотелые банкиры.

Тьма людей, задравши скулы,
Смотрят снизу, как акулы,
Дирижабли и бипланы
Им, увы, не по карману!
Сверху корки и плевки
И ликерные бутылки
Попадают им в затылки.
В довершение тоски
Те вверху закрыли солнце!
            С утра до ночи
Кто будет строить дирижабли?
            Не раб ли?
            О, нет — рабочий.
Зачем? Чтоб есть и пить.
А сам он будет ли парить?
Едва ль. Покуда руки не ослабли,
Он будет строить дирижабли —
Когда же тут парить?

Волк как-то драл с барана шкуру.
Баран, конечно, верещал.
Озлился волк: «Что воешь сдуру,
Нахал!
Деру тебя тебе ж во благо —
Без шкуры легче — тесно в ней.
Я эту тему на бумаге
Могу развить тебе ясней».
            Бедняк баран, почти покойник,
            В ответ заблеял, чуть дыша:
            «Прошу вас, господин разбойник!
            Пусть ваша тема хороша —
            Но ваша справедливость волчья
            Сейчас едва ль мне по плечу…
            Ой-ой! Дерите лучше молча,
            Я тоже скоро замолчу».

Когда-то волки просто драли
Без объяснения причин…
Для умных женщин и мужчин
Другой не надобно морали.