Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

                    Дважды два — четыре.

Позвольте мне сказать два слова.
Вы так отделали сурово
Того, кто вас распродает…
Но вы-то сами кто? Илот?
Не соблазненная ж купцом
Вы институтка в самом деле?
Вы тоже стали продавцом
И растеряли вкус и цели.
Специалисты по попам,
Альковам, страхам и скелетам,
Вы по налаженным тропам
Гарцуете зимой и летом.
Легко! Сто раз себе самим
Вы подражаете убого,—
А если смыть манерный грим —
Что там останется? Немного…

Ну, не совсем…

                                        Не в этом суть!
Но кто же, господин писатель,
Определил ваш новый путь?
Вы сами? Общество? Издатель?
Для вас сейчас любой успех,
Как допинг для усталой клячи…
Зачем торгуетесь при всех —
Чей «изм» умнее и богаче?
В неделю изводя стопу,
Привыкли вы менять две маски:
Во вторник презирать толпу,
А в пятницу ей строить глазки…
В тупой анкете «о мозоле»
И ваше мненье мы найдем,
В кинематографе с моржом
Снимались вы по доброй воле…
Да не один кинематограф!
Я не могу пойти в кабак,
Чтоб со стены, как вещий знак,
Не угрожал мне ваш автограф…
Поймите… Надо уважать
Хотя кого-нибудь на свете.
Я вас любил…

                                              Да, на жилете
Ты любишь, друг мой, порыдать.
Будь проклят ты с такой любовью!
Устану ль я иль вдруг споткнусь,—
Ты первый всякому злословью,
Как прачка, веришь, милый гусь…
Ты будешь пить, служить в акцизе
И развивать игриво прыть,—
А я обязан, в светлой ризе,
Голодный над тобой парить…
Не ты ль, приятель, Льва Толстого
На Джека Лондона сменил?
Кто «интересней», — тот и мил.
К чему кроту вершины слова?
Увы, грешна моя душа,—
Но пред собой одной и только,—
Что я порой не гимн, а польку
Спеша писал из-за гроша.
Да, я толкался в ресторанах
И бисер улице бросал,
Но по музеям на Дианах
Не я автографы писал.
А ты! Что сделал ты на свете?
Родил собачий, затхлый быт
И, приучивши спину к плети,
Охотно ел из всех корыт.
Проблем не стало для тебя:
Расковырял, зевнул — и к черту!
Чтоб чем-нибудь развлечь себя,
Ты к книгам подходил, как к торту…
Не ты ль виной, шальная муха,
Что даже слово «гражданин»
Сейчас так дико режет ухо,
Как старомодный «райский крин»?
Но будет. Брысь… А вы, мой критик,
Что в поте вялого лица,
Как прогрессивный паралитик,
Меня жуете без конца?
Вы помогли мне разобраться
В себе самом? Когда и чем?
Пересказать, сравнить, придраться,
Поставить балл — и все. Зачем?
Какие общие вопросы
Вы подымаете сейчас?
Все те же шпильки, брань, разносы
И генеральский зычный бас.
Кого вы вовремя узнали?
Не вам, сидящим у дорог,
Провидеть за туманом дали!
Дай Бог кой-как свести итог…
Парнасский пресный регистратор
И юбилейный декламатор
Без вдохновенья и огня —
Не вам, мой друг, судить меня!
Но впрочем — точка. Извините.
Шумит в башке. И пусть. Плевать!
Я лишь хотел в чаду событий
Чуть-чуть наш узел развязать,
Чтоб на мои одни лишь плечи
Не клали сдуру весь багаж…
Все хороши! Эй, человече,
Что ж счет?.. Пойдем на вернисаж…
(Все подымаются и уходят.)

Мы культурны: чистим зубы,
Рот и оба сапога.
В письмах вежливы сугубо:
«Ваш покорнейший слуга».
Отчего ж при всяком споре,
Доведенном до конца,—
Вместо умного отпора
Мы с бессилием глупца,
Подражая папуасам,
Бьем друг друга по мордасам?
Бьем, конечно, языком,—
Но больней, чем кулаком…

В экзотике заглавий пол-успеха.
Пусть в ноздри бьет за тысячу шагов:
«Корявый буйвол», «Окуни без меха»,
«Семен Юшкевич и охапка дров».

Закрыв глаза и перышком играя,
Впадая в деланный холодно-мутный транс,
Седлает линию… Ее зовут — кривая,
Она вывозит и блюдет баланс.

Начало? Гм… Тарас убил Андрея
Не за измену Сечи… Раз, два, три!
Но потому, что ксендз и два еврея
Держали с ним на сей предмет пари.

Ведь ново! Что-с? Акробатично-ново!
Затем — смешок. Стежок. Опять смешок.
И вот — плоды случайного улова —
На белых нитках пляшет сотня строк.

Что дальше? Гм… Приступит к данной книжке,
Определит, что автор… мыловар,
И так смешно раздует мелочишки,
Что со страниц пойдет казанский пар.

«Страница третья. Пятая. Шестая…»
«На сто шестнадцатой — „собака“ через ять!»
Так можно летом на стекле, скучая,
Мух двадцать, размахнувшись, в горсть поймать.

Надравши «стружек» — кстати и некстати —
Потопчется еще с полсотни строк:
То выедет на английской цитате,
То с реверансом автору даст в бок.

Кустарит парадокс из парадокса…
Холодный пафос недомолвок — гол,
А хитрый гнев критического бокса
Все рвется в истерический футбол…

И, наконец, когда мелькнет надежда,
Что он сейчас поймает журавля,
Он вдруг смущенно потупляет вежды
И торопливо… сходит с корабля.

Post scriptum: иногда Корней Белинский
Сечет господ, цена которым грош,—
Тогда кипит в нем гений исполинский,
И тогой с плеч спадает макинтош!

Рожденный быть кассиром в тихой бане
Иль агентом по заготовке шпал,
Семен Бубнов, сверх всяких ожиданий,
Игрой судьбы в редакторы попал.

Огромный стол. Перо и десть бумаги,—
Сидит Бубнов, задравши кнопку-нос…
Не много нужно знаний и отваги,
Чтоб ляпать всем: «Возьмем», «Не подошло-с!».

Кто в первый раз, — скостит наполовину,
Кто во второй, — на четверть иль на треть…
А в третий раз — пришли хоть требушину,
Сейчас в набор, не станет и смотреть!

Так тридцать лет чернильным папуасом
Четвертовал он слово, мысль и вкус,
И, наконец, опившись как-то квасом,
Икнул и помер, вздувшись, словно флюс…

В некрологах, средь пышных восклицаний,
Никто, конечно, вслух не произнес,
Что он, служа кассиром в тихой бане,
Наверно, больше б пользы всем принес.

В зубах гусиное перо,
В сухих глазах гроза расправы…
Вот он — чернильное ядро,
Цепной барбос у храма Славы.

Какая злая голова!
Вихры свирепей змей Медузы,
Лоб прокурора, челюсть льва,—
Закройте в страхе лица, Музы!..

На вашей коже он сейчас
Пересчитает все веснушки,
Нахрапом влезет на Парнас
И всех облает вас с макушки:

«Гав-гав! Мой суд — закон для всех!
Я гид с универсальным вкусом.
Чему я чужд — то смертный грех:
Бесцветно! Плоско! Двойка с плюсом!»

Сгребет в намордник все мечты,
Польет ремесленною злобой
И к сердцу Новой Красоты
Привесит пломбу с низкой пробой.