Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП)

       Скинул сумку Гайавата,
Вынул камеру складную:
Палисандровые части,
Всюду лак и полировка.
У себя в чехле детали
Были сложены компактно,
Но вошли шарниры в гнёзда,
Сочленения замкнулись;
Вышла сложная фигура —
Куб да параллелепипед
(См. Евклид, Вторая книга).
       Всё воздвиг он на треногу,
Сам подлез под тёмный полог;
Поднял руку и промолвил:
«Стойте смирно, не топчитесь!»
Колдовством процесс казался.
       Всё семейство по порядку
Перед камерой садилось,
Каждый с должным поворотом
И с любимым антуражем —
С остроумным антуражем.
       Первым был глава, папаша;
Для него тяжёлой шторой
Обернули полколонны,
Уголком и стол в картинку
Пододвинули поспешно.
Он рукой придумал левой
Ухватить какой-то свиток
И в жилет другую сунуть
На манер Наполеона;
Созерцать решил пространство
С изумлением во взоре —
Как у курицы промокшей.
       Вид, конечно, был геройский,
Но совсем не вышел снимок,
Ибо сдвинулся папаша,
Ибо выстоять не мог он.
       Следом вышла и супруга,
Тоже сняться пожелала;
Разоделась свыше меры —
Вся в брильянтах и в сатине,
Что твоя императрица.
Села боком, изогнулась,
Как не каждый и сумеет;
А в руке букетик — впрочем,
На кочан похож капустный.
И пока она сидела,
Всё трещала и трещала,
Как лесная обезьянка.
«Как сижу я? — вопрошала. —
Я достаточно ли в профиль?
Мне букет поднять повыше?
Попадает он в картинку?»
Словом, снимок был испорчен.
       Дальше — отпрыск, студиозус:
Складки, мятости, изгибы
Пронизали всю фигуру;
Проведи по каждой взглядом —
Приведут тебя к булавке,
Сами сходятся к булавке,
К золотой булавке в центре.
(Парня Рескин надоумил,
Наш эстет, учёный автор
«Современных живописцев»
И «Столпов архитектуры»).
Но студент, как видно, слабо
Взгляды автора усвоил;
Та причина, иль другая,
Толку мало вышло — снимок
Был в конце концов загублен.
        Следом — старшая дочурка;
Много требовать не стала,
Заявила лишь, что примет
Вид «невинности покорной».
       В образ так она входила:
Левый глаз скосила книзу,
Правый — кверху, чуть прищуря;
Рот улыбкой растянула,
До ушей, и ноздри тоже.
       «Хорошо ль?» — она спросила.
Не ответил Гайавата,
Словно вовсе не расслышал;
Только спрошенный вдругорядь
Как-то странно улыбнулся,
«Всё одно», — сказал с натугой
И сменил предмет беседы.
       Но и тут он не ошибся —
Был испорчен этот снимок.
       То же — с сёстрами другими.
       Напоследок — младший отпрыск:
С непослушной шевелюрой,
С круглой рожицей в веснушках,
В перепачканной тужурке,
Сорванец и непоседа.
Малыша его сестрицы
Всё одёргивать пытались,
Звали «папенькин сыночек»,
Звали «Джеки», «мерзкий школьник»;
Столь ужасным вышел снимок,
Что в сравненье с ним другие
Показались бы кому-то
Относительной удачей.
       В заключенье Гайавата
Сбить их гуртом ухитрился
(«Группировкой» и не пахло);
Улучив момент счастливый,
Скопом снять сумел всё стадо —
Очень чётко вышли лица,
На себя похож был каждый.
       Но когда они взглянули,
Мигом гневом воспылали,
Ведь такой отвратный снимок
И в кошмаре не присниться.
«Это что ещё за рожи?
Грубые, тупые рожи!
Да любой теперь нас примет
(Тот, кто близко нас не знает)
За людей пренеприятных!»
(И подумал Гайавата,
Он подумал: «Это точно!»)
Дружно с уст слетели крики,
Вопли ярости и крики,
Как собачье завыванье,
Как кошачий хор полночный.
       Гайаватино терпенье,
Такт, учтивость и терпенье
Улетучились внезапно,
И счастливое семейство
Он безжалостно покинул.
Но не медленно он вышел
В молчаливом размышленье,
В напряжённом размышленье,
Как художник, как фотограф —
Он людей покинул в спешке,
Убежал он в дикой спешке,
Заявив, что снесть не в силах,
Заявив про сложный случай
В самых крепких выраженьях.
Спешно он сложил манатки,
Спешно их катил носильщик
На тележке до вокзала;
Спешно взял билет он в кассе,
Спешно он запрыгнул в поезд;
Так уехал Гайавата [55].

Слеза застыла. Скорбный звук
       Нейдёт из уст на помощь ей;
Лишь обруч судорожных рук
       Стремится сжать дитя сильней.

Лицо дитяти! Вид иной:
       Приотворён улыбкой рот —
Взгляни! заоблачный покой
       В душе, столь юной для забот.

Покоя нет в её чертах,
       Но бледность, знак тяжёлых чувств;
Знакомых грёз знакомый страх
       В морщинах лба, в дрожанье уст.

Свистящий вой издалека
       Грозы, застлавшей небосвод,
Подобен крику моряка,
       Что бьётся со стихией вод.

Пугают бури голоса
       Сомненьем слух. И в этот час
Ниспосылает ей гроза
       О мгле и гибели рассказ.

«Близок призрачный корабль,
       Дерзок в рвении своём;
Непроглядна сзади даль,
       Сверху буря, снизу шторм;

Такелаж на нём скрипуч,
       Мачты стон ему в ответ —
Чуть видна на фоне туч,
       Клонит тощий силуэт.

Но гляди! Сдаётся он,
       Искалеченный борьбой;
Светом молний озарён,
       Близок берег роковой.

Чу! Трещит разбитый бок —
       Это ветра злой порыв
Или пенистый поток
       Ободрал корабль о риф.

Вниз нырок и в небо взмах —
       Словно дух, летуч и бел
Он с отчаяньем в глазах
       В ночь густую посмотрел.

Может, ищет он во мгле,
       Где дразнящая рука
Слабой искоркой к земле
       Призывает моряка?

Не жену ль увидеть ждёт
       И детей в последний час,
Кто встречал его приход
       Вместе плача и смеясь?

Закрутил водоворот —
       Смертным ложем станет дно;
Если помощь не придёт —
       Значит, сгинуть суждено.

В толкотне за духом дух,
       Эти зрелища любя,
Лезут сверху!» — молвя вслух,
       Будит женщина себя.

Уходит шторм, стихают вдруг
       И крик борьбы, и треск досок,
Единый ухо слышит звук —
       Как волны бьются о песок.

Хоть нелегка случилась ночь
       С души с рассветом отлегло.
Всё тело вздрогнуло — точь в точь
       Попала с холода в тепло.

Она глядит: светлеет мрак;
       Слабей ночных видений след.
И лай сторожевых собак —
       Кому-то радостный привет!