Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП)

Ждала недолго транспорт кладь.
Прошла всего минута, глядь —
И слёзы ливнем, не унять,

Да трепет. И какой-то зов —
Лишь глас, в котором нету слов —
То далее, то ближе вновь:

«Не распалить огня слезам». —
«Откуда, что? Вдобавок, нам
Внимать подземным голосам?

Её слова — душе урон.
Да я бы лучше, — плакал он, —
Тех волн переводил жаргон

Иль возле речки развалюсь
И книжки тёмной наизусть
Зубрить параграфы возьмусь».

Но голос рядом — только глух,
Пригрежен или молвлен вслух —
Беззвучен, как летящий дух:

«Скучней ты нынче во сто крат;
Речам учёности не рад?
Потерпишь — будет результат».

Он стонет: «Ох, чем то терпеть —
Я б корчился в пещере средь
Вампиров, их желудкам снедь».

А голос: «Но предмет велик,
И чтобы он в твой мозг проник,
Тараном бил её язык».

«Да нет, — протест его сильней. —
Ведь нечто в голосе у ней
Меня морозит до костей.

Стиль поучений бестолков,
Невежлив, резок и суров,
И очень странен выбор слов.

Они разили наповал.
Что делать было? Я признал
Что ум у ней, э-гм, не мал;

Я был при ней до этих пор,
Но стал запутан разговор
И разум мой лишил опор».

Пронёсся шёпот-ветерок:
«Что сделал — знаешь: впрок, не впрок».
И веко дёрнулось разок.

Он растерял последний пыл,
Уткнулся носом в пыль без сил
И летаргически застыл.

А шёпот прочь из головы —
Заглох, как ветер средь листвы;
Но облегченья нет, увы!

Он руки жалобно вознёс;
Коснувшись спутанных волос
Рванул их яростно, до слёз.

Позолотил Рассвет холмы,
А то всё хмурились из тьмы…
«Так отчего ругались мы?»

Уж полдень; жгучий небосвод
Ему глаза и мозг печёт.
В сознаньи — крик, но замкнут рот.

А вот вперил в страдальца взгляд
С усмешкой мрачною Закат;
Вздохнул он: «В чём я виноват?»

А тут и Ночь своей рукой,
Рукой свинцовой, ледяной,
К подушке гнёт его земной.

А он запуган, истощён...
То гром или страдальца стон?
Волынки или жалоб тон?

«Гнетуща тьма кругом и так,
Но Боль и Тайна тут же, как
Толпа прилипчивых собак,

И полнит уши лая звон —
За что терпеть я обречён?
Какой нарушил я закон?»

Но шёпот в ухе шелестит —
Поток ли то вдали бежит
Иль отзвук сна, что был забыт, —

Трепещет шёпот сам собой:
«Её судьба с твоей судьбой
Переплелась — узри, усвой.

Да, взор людской — змеиный яд,
Чинит помехи брату брат,
Где вместе двое — там разлад.

О да, один другому враг —
И ты, напуганный простак,
И та, лавина передряг!»

Под тёмным сводом в горнице немой
С окном на запад, узким как стрела,
Где в кружевах висящих лоз играл
Закатный свет, тускнеющий в ночи,
Сидела дева, руки положа
На фолиант застёгнутый, лицо —
На руки сверху; не в мечтах склонясь:
Блестели слёзы на её щеках,
И эхо сонное ночной поры
Внезапно звук рыданий нарушал.
       Но вот она, застёжку отстегнув,
Слова читает голосом тоски,
Себя терзая, плача над строкой:

«Его увенчан славный путь —
В свой час подставил битве грудь,
Чтоб вновь в глаза врагу взглянуть

И пасть средь воплей и угроз,
Чтоб Право с Правдой шло не врозь,
В тот миг, как руку вновь занёс.

Где взгляд свиреп, удар тяжёл,
Палят огнём раскаты жёрл,
Где мор рассудок превзошёл —

Остекленевший, тусклый зрак
Уж не следил успех атак
И толчею случайных драк.

В могилу с честью положён;
Близ ярких храмовых окон
Почиет с храбрецами он,

Чтоб ныне певчие могли
Взнести в простор вечерней мглы
Слова молитвы, песнь хвалы.

И праздный мрамор иль гранит
Насмешкой здесь не оскорбит
Покой простых солдатских плит;

А дети изредка придут
И с милым шёпотом прочтут,
Кого земля укрыла тут».

       На сим умолкла. Позже, как во сне,
«Увы! — вздохнула. — Женщин путь убог:
Бесцельна жизнь их и бесславна смерть;
Тисками их сжимают быт и свет,
Одним мужчинам предназначен труд».
       И вот ответом разразился мрак,
Вечерний мрак, крадущаяся ночь:
«Да будет мир с тобой! Мужчины путь —
То путь из тёрна, тёрн топтать ему
И встретить смерть, в отчаянье борясь.
Твой путь из роз — беречь и украшать
Мужчины жизнь, сокрыв цветами тёрн».
       Но горше ей, и молвит вновь она:
«Игрушкой разве, куклою на час,
Иль яркой розой, свежей поутру,
Пожухлой к ночи, брошенной в пыли».
       И вновь ответом разразился мрак,
Вечерний мрак, крадущаяся ночь:
«Ты путь его как светоч озаришь
В тот час, как тень тоски падёт вокруг».
       И вот — неужто въявь? — чудесный свет
Сквозь толщу стен пробился, заблистал,
И всё исчезло — и высокий свод,
И солнца отблеск в кружевах лозы,
И щель окна — и вот она стоит
Среди страны широкой на холме.
       Внизу, вдали, насколько видит глаз,
Стоят ряды враждующих сторон —
Готовы к битве, замерли пока.
Но вот потряс равнину гром копыт,
И сотен быстрых всадников валун
Низринулся на океан живых;
Он расплескал их брызгами окрест,
Их разметал как пригоршни земли;
Покинув строй, бегут, за жизнь борясь...
Но зрит она — их облик истончал,
Поблёк и сгинул с первым светом дня,
И в отдаленье резкий рык трубы
В безмолвье стих — видение прошло,
И вот другое: ряд больничных лож,
Где умирают в боли и тоске
Под сенью Азраилова крыла.
Но здесь одна, что ходит взад-вперёд —
Легки шаги, спокойствие в лице
И твёрдый взгляд не сторонится тьмы.
Она любого ободрить спешит,
Касаньем нежным охладить чело
И тихо молвить ждущим их ушам
Страдальцев бледных нужные слова.
И каждый воин, глядя ей вослед,
Благословляет вслух. Благослови
И Ты, даривший древле благодать!
       Так дева вдруг взмолилась всей душой,
Следя за ней, но тут портьерой ночь
Сокрыла всё — видение прошло.
       А шёпот — здесь: «В нечистый зев борьбы,
Что превзошла отчаянье мужчин,
Когда Война и Ужас правят бал,
Дорогой скорбной женщине идти,
От жутких сцен не отвернув чела.
Когда мужчины стонут — каждый свят
Её поступок, благо — в ней самой.
Мало деянье — польза есть и в нём,
В великом — будет часть её труда.
Пусть каждый на своей стоит стезе;
Иди — и Богу вверься в остальном».
Затем — молчанье. Девы же ответ —
Глубокий вздох; в нём слышалось «Аминь».
       И поднялась она, и в темноте
Одна стояла, словно дух ночной,
Тиха, бесстрашна перед ликом тьмы —
С очами к небу. По её лицу
Слеза стекала, в сердце ж был покой,
Покой и мир, которых не отнять.