Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП)

Он песню радостную пел,
Был весел смех его и смел,
А с моря ветер прилетел;

Лихим наскоком молодца,
Коснувшись дерзко и лица,
Он шляпу с головы певца

Смахнул, — и вот она у стоп
Какой-то девы, что как столп
Сперва стояла, хмуря лоб,

А после длинный зонт рывком
Воздела и вперёд штырьком
Вонзила в тулью прямиком.

Поддев, в его направив бок,
Полей порвала ободок,
А взгляд был холоден и строг.

Он как в угаре подбежал,
Но грубых слов поток сдержал,
Промолвил только, дескать, жаль

Хорошей шляпы — не секрет,
Как дорог нынче сей предмет;
А он на званый шёл обед.

«Обед! — (Был кислым девы тон.) —
Не просто ль к праху на поклон,
Что на тарелках разложён?»

Со смыслом, как ни посмотри,
Словцо, хоть заключай пари;
И обожгло его внутри.

Сказал: «Иду же не в сарай!
Иду... питаться, так и знай.
Обед обедом, чаем чай».

«Ах так? Чего же ты умолк?
Иль не возьмёшь ты, видно, в толк:
Баран бараном, волком волк!»

Его ответ — лишь стон немой,
И мысль: «Ступай и дальше пой!»
А следом мысль: «На месте стой!»

«Обед! — (Был гневен девы глас.) —
Вино глотать, — шипящий газ, —
Себя являя без прикрас!

Твой чистый дух с которых пор
Снисходит к скопищу обжор,
Жующих сор, несущих вздор?

Ты любишь слойку и пирог?
Но и без них (пойми намёк)
Воспитанным ты быть бы мог».

Но возразил он слабо здесь:
«И кто воспитан, хочет есть;
Питание на то и есть!»

И вновь она словами бьёт:
«Увы, встречается народ,
Не чувствующий фальшь острот!

И каждый этот негодяй
От общих благ имеет пай —
Ему и хлеб, и воздух дай!

И человечий облик им
Мы нашим разумом дарим,
Как шимпанзе или иным...»

«Ну, это к вам не пойдёт:
Ведь всем известно, — молвил тот: —
Присутствующие — не в счёт».

Она издала волчий рык;
С опаской он на грозный лик
Взглянул — там знак мелькнул на миг,

Что видит дева свой разгром,
Хотя не признаётся в том,
Лишь мечет молнии и гром.

Не речь его, но говор вод
Она, казалось, признаёт.
«Кто дал — не одному даёт».

В ответ — ни за, ни впоперёк —
Промямлил: «Дар развить бы в срок», —
Но сам тех слов понять не смог.

Она же снова: «Если б так!
Сердца бы все стучали в такт,
Но мир широк — прискорбный факт!»

Сказал он: «С Мыслью мир един.
Так Море — шири и глубин
Лишь Образ видимый один».

Её ответа мрачный вал
Свинцом, лишь это он сказал,
На голову страдальца пал.

«Высоких тем за болтовнёй
Беспутный не узрит герой,
Что тешится словес игрой.

Кто любит „Таймс“, сигарный дым,
Кто завсегдатай пантомим —
Способен к пакостям любым!»

Ему б ответить в тот же миг,
А он пристыженно поник:
«Почище, чем играть в безик!»

Прочёл в её глазах вопрос,
Хотел ответить её всерьёз,
Но ничего не произнёс.

Сестрой витражного окна
Его щека, что её видна:
Зальёт румянцем — вновь бледна…

Смягчила жёсткости налёт,
Когда сказала в свой черёд:
«Меньшого больший превзойдёт».

«Настолько этот факт весом, —
Промолвил он, — и нов притом,
Что даже нужды нету в нём».

И поднялась в ней страсть волной.
Встряхнула злобно головой:
«Нет, есть — для случая с тобой».

Но, видя, как дрожит бедняк
И к жалости взывает как,
Смягчила вновь и тон, и зрак.

«За Мыслью обратись к мозгам:
Её доставит Разум нам,
Идеи укрывая там.

Кто ищет истины исток,
Зрит вглубь, поймёт: Идей поток
Из Образов и проистёк.

Предмет учёнейших забот
Та цепь и круг чудесный тот:
Ведь Мысль нам Образы даёт».

Они пошли; был ровен шаг,
Но видеть мог, вглядевшись, всяк
Его лицо объявший мрак [53].

Брели у волн, влажнивших пляж.
Она в учительственный раж
Вошла, а в нём пропал кураж.

Был жгучим слов её накал,
Ей разговор принадлежал,
А он был словно трутень вял.

«Не устаю тебя учить:
Из мела сыр не получить!» —
Плелась таких речений нить.

Был голос звучен и глубок.
Когда же: «Как?» — спросила вбок,
То стал предельно тон высок.

Ответ, что, сбитый с толку, дал,
Попал под волн роптавших вал
И был потерян в эхе скал.

И сам он знал, что невпопад
Ответ, как будто наугад
Попасть из лука захотят.

Она — в мирке своих реприз;
Тяжёлый взгляд направлен вниз,
Как будто не шагал он близ —

Прочна защита, довод здрав...
Но нет — вопрос чудной стремглав
Находит, ясное смешав.

Когда ж, с гудящей головой
Воззвал он к смыслу речи той,
Ответом был повтор простой.

И он, страданьем возбудясь,
Решил ответить не таясь,
Презрев значенье слов и связь:

«Наш Мозг... ну, в общем... Существо...
Абстракция... нет... Естество...
Мы видим... так сказать... родство...»

Пыхтит, румянцы щёк горят, —
Умолк он, словно сам не рад;
Она взглянула — он и смят.

Был лишним тихий приговор:
Его пришиб холодный взор,
Не мог он больше дать отпор.

Но слов не пропустив и двух,
Она тот спич, почти не вслух,
Как птичку кот, трепала в пух.

А после, отметя долой
Что сделал с ним её раскрой,
Вновь развернула вывод свой.

«Мужчины! люди! На лету,
В заботах, вспомните ли ту —
Лишь воздержанья красоту?

Кто подтолкнёт? Узрит ли глаз
Ночных чудовищ без прикрас,
Снующих дерзко среди нас?

Ведь полнит воздух крик немой,
Зияют рты, и краснотой
Блестят глаза, а взгляд их — злой.

Не блато ль жёлтый свет несёт,
Не тьма ли падает с высот,
Скрывая тяжкой Ночи свод?

И, до седых дожив волос,
Никто сквозь занавес из слёз
Не бросит взгляда — как он рос?

Не вспомнит звука прежних слов,
И стука в двери, и шагов,
Когда затем гремит засов?

Готов он ринуться вперёд, —
Белёсый призрак вдруг встаёт,
И стекленеет взор, и вот

Виденье тех пропавших благ
Сквозь леса спутанного мрак
Морозит кровь, печально так».

И всё из случаев-преград
Восторженно, полувпопад,
Рвала, как зубы, крохи правд,

Пока, как молот водяной
У речки, обмелевшей в зной,
Не завершила тишиной.

За возбуждением — тишь, и пусть:
На станции конечной пуст
В пути набитый омнибус,

И все расселись, млад и стар,
В своих купе; там тишь — как дар;
И лишь машина пустит пар.

Не поднимала глаз с земли,
Губами двигала — не шли
Слова, и складки вкруг легли.

Он, наблюдавший моря сон,
Был зачарован и прельщён
Покоем вод, безмолвьем волн;

Она ж в раздумии своём,
Как эхо грёз вдогон за сном,
Забормотала всё о том.

Склонил он ухо в тот же миг,
Но в смысл речей отнюдь не вник —
Невнятен был её язык.

Отметил лишь: песок волнист,
Рукой она всё вверх да вниз —
И мысли тут же разбрелись.

Пригрезил зала полумрак,
Где ждут тринадцать бедолаг —
Он даже знал, кого, — и так,

Он видел, здесь и там на стул
Понуро каждый прикорнул,
Что вид их совершенно снул.

Любой немее, чем лангуст:
Их мозг иссушен, разум пуст,
Нет мыслей, слов запас не густ.

От одного протяжный стон.
«Вели накрыть уж, — мямлит он, —
Мы три часа сидели, Джон!»

Но всё исчезло в свой черёд,
И та же дама предстаёт,
Чья речь продолжится вот-вот.

Её покинул; отступив,
Он сел и стал смотреть прилив,
Прибрежный полнивший обрыв.

Тут тишь да гладь — простор широк,
Лишь пена белая у ног,
Да в ухо шепчет ветерок.

«А я терпел так долго суд,
И ей внимать предпринял труд!
По правде, это всё абсурд».