Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП)

«Вспомни вечер один, вспомни тот магазин,
       Где впервые увидел ты Хлою;
Ты сказал, я проста и чертовски пуста, —
       Поняла я: любуешься мною.

Покупала муку я тогда к пирогу
       (Я затеяла ужин обильный);
Попросила чуток подержать мой кулёк
       (Чтоб увидеть, насколько ты сильный).

Ты рванулся бегом вместе с этим кульком
       Прямо в омнибус — помнишь, повеса?  —
Про меня, мол, забыл, — но зато сохранил
       Ты ни много ни мало три пенса.

Ну а помнишь, дружок, как ты кушал пирог,
       Хоть сказал, он безвкусен и пресен;
Но мигнул ты — и мне стало ясно вполне,
       Что тебе не пирог интересен.

Помню я хорошо, как услужливый Джо
       Нам на Выставку взял приглашенья;
Ты повёл нас тогда „срезав угол“ туда,
       И в неё не попала в тот день я.

Джо озлился, смешной, — вышел путь, мол, кружной;
       Но пришла я тебе на подмогу.
Говорю: таковы все мужчины, увы! —
       Вечно смыслу в делах не помногу!

Ты спросил: „Что теперь?“ (Заперта была дверь —
       Мы, смеясь, постояли перед нею.)
Я вскричала: „Назад!“ И извозчик был рад:
       На тебе заработал гинею.

Сам-то ты повернуть и не думал ничуть,
       А придумал ты (верно, в ударе):
Раз откроется вновь завтра в десять часов, —
       Подождать. И мудрец же ты, парень!

Джо спросил наповал: „Если б кто помирал,
       Тут и ты бы проткнул его пикой —
Сам-то будешь казнён?“ Ты сказал: „А резон?“ —
       И ко мне с той загадкой великой.

Я решила её, — вспоминай же своё
       Удивленье: „Во имя закона“.
Ты подумал чуть-чуть, ты поскрёб себе грудь
       И сказал с уважением: „Вона!“

Этот случай открыл, как умишком ты хил
       (Хоть на вид и годишься в герои);
Позабавится свет, больше пользы и нет
       От тебя — так не бегай от Хлои!

Впрочем, плох ли, хорош, а другой не найдёшь,
       Кто тебя выгораживать рада.
Ох, боюсь, без меня не протянешь и дня;
       Так чего же ещё тебе надо?» [59]

«Мне косу плесть велела мать...» —
       И снова верченье органа.
Ужасно! Я тоже, всем прочим под стать,
       Всё делать, что хочется, стану.

«Мой дом — кусты да буерак», —
       Достигло оконцев подвала.
Когда ж поспешил я сбежать на чердак,
       То понял, что разницы мало.

«Один  ты можешь мне помочь!» —
       Опять он снаружи затренькал.
И тут застонал я в отчаянье: «Прочь!
       Усвоил уж это давненько!»

«Запомните, сударь, мой скромный орган...» —
       Довольно, приятель, довольно.
Не бойся, негодник: тебя, хулиган,
       Уж я не забуду невольно! [60]

       Я был у самых врат
В огромный храм; к нему живой прилив
Толпы величественней был стократ,
       Мой разум поразив.

       Там злато и парча
Внутри горели, мрамор плит сиял;
Лучами, словно струнами звуча,
       Пестрел огромный зал.

       Но некий был порок
В убранстве храма, что манил толпу.
Так осеняет праздничный венок
       Лежащую в гробу.

       Мудрейшие страны
Сошлись туда для спора на три дня,
А прочий люд приткнулся у стены,
       Молчание храня.

       Но старцев вид уныл;
У этих зол, у тех задумчив взгляд:
Их доводы мальчишка разгромил
       Минуту лишь назад.

       Свидетелей толпа
Глаза отводит; в них и стыд, и гнев.
Но вижу вдруг: один не хмурит лба —
       Стоит, оцепенев.

       Видать, в его мозгу
Зажглось сомненье в догмы мудрецов;
Он важную узрел в них мелюзгу,
       Поводырей-слепцов;

       Провидел тени туч
В тот смертный день, притихшие сады,
Когда погас последний светлый луч
       Рождественской звезды.

       Над чёрной глубиной
Поверхность блещет солнечным огнём.
Так вновь картина встала тьмой ночной,
       Увиденная днём.

       И чудится кругом
Жужжанье раздражённых голосов
В пространстве храма, этот вязкий ком
       Из неразумных слов.

       «Всего лишь паренёк!
Где голова, что только ждёт венца?
Где соразмерность членов, стройность ног?»
       Ах, мелкие сердца!

       А этот твёрдый взгляд!
Любовью светел, правдой неба чист;
Он проникает в сердце без преград
       Стрелой, пронзившей лист.

       Кто встретил этот взгляд —
Борьбы дыханьем к жизни пробуждён,
И нетерпеньем дух его объят
       Воспрять и сбросить сон.

       И в нём сомнений нет:
К святым стопам он склонится челом
И умолит: «Господь! Яви мне свет,
       Веди Твоим путём!»

       А вот вбегает мать,
Пробился и родитель... Голосок,
Почти что детский, начал укорять:
       «Сыночек, как ты мог...

       Три дня и твой отец
И я искали; не придумать нам...
Но люди подсказали наконец
       И привели нас в храм».

       Теперь ему черёд
«Зачем же вам искать?» у них спросить.
Но жаворонок мне в окно поёт
       И рвётся мыслей нить.

       И снова тишина
И пустота бесцветная кругом.
Так пропадает замок колдуна,
       Возникший волшебством.

       Рассветный час пришёл,
Но глаз раскрыть не пробую ничуть:
Всё словно ночь хватаю за подол
       В желанье сон вернуть.

Очнулся он от дум слегка,
       Взглянул на встречную едва —
И в сердце сладкая тоска,
       И закружилась голова:
Казалось в сумерках ему —
Сияет женственность сквозь тьму.

В его глазах тот вечер свят:
       Звучала музыка в ушах
И Жизнь сияла как закат,
       А как был лёгок каждый шаг!
Благословлял он мир земной,
Что наделял такой красой.

Иной был вечер, вновь зажглись
       Огни светил над головой;
Они проститься здесь сошлись,
       И шар закатный неживой
Покрыла облака парча,
Как будто в саван облача.

И долго память встречи той:
       Слиянье уст, объятья рук
И облик, полускрытый мглой, —
       Из забытья всплывали вдруг,
Тогда божественный хорал
Во тьме души его звучал.

Сюда он странником потом
       Вернулся через много лет:
Всё те же улица и дом,
       Но тех, кого искал, уж нет;
Излил он слёз и слов поток
Пред теми, кто понять не мог.

Лишь дети поднимали взгляд,
       Оставив игрища в пыли;
Кто меньше — прянули назад,
       А кто постарше — подошли,
Чтоб тронуть робкою рукой
Пришельца из страны другой.

Он сел. Сновали люди тут,
       Где зрел её печальный взор
В последний раз он. Тех минут
       Жила здесь память до сих пор:
Не умер звук её шагов,
Раздаться голос был готов.

Неспешно вечер угасал,
       Спешили люди по домам,
Им слово жалобы бросал
       Он в забытьи по временам
И ворошил уже впотьмах
Отчаянья никчёмный прах.

Не лето было; длинных дней
       Уже закончился сезон.
Но в ранних сумерках в людей
       Упорней вглядывался он.
Прошёл последний пешеход;
Вздохнул несчастный: «Не придёт!»

Шло время, горе через час
       Как будто стало развлекать.
Страдал он меньше, научась
       Из мук блаженство извлекать
И создавая без конца
Видения её лица.

Вот, вот! Поближе подошла,
       Хоть слышно не было шагов;
На миг лишь облик обрела,
       Но плоти он не знал оков,
Как будто горний дух с небес
Слетел — и сразу же исчез.

И так в протяжном забытьи
       Он оживлял фантазий рой,
Лелеял образы свои
       И наслаждался их игрой,
Не выдавая блеском глаз
Ту жизнь, что разумом зажглась.

Во тьму бесчувственного сна
       Вгоняет нас подобный бред,
Чья роковая пелена
       От глаз скрывает белый свет;
Теряет разум человек
В узилище закрытых век.

Мы с другом мимо шли вчера,
       Вели весёлый разговор;
Мы были радостны с утра,
       А он не радостен — позор!
Но, впрочем, кто из нас поймёт,
Кого какая боль гнетёт?

Да как же нам предположить
       Беду счастливою порой?
С той мыслью терпеливо жить
       Сумеет ли какой герой?
Мы ждём спокойных дней и лет,
Которых в книге судеб нет.

Кого так ждал страдалец — та
       Пришла, не призрак и не сон.
Её лицо — его мечта —
       Над ним склонилось. Что же он?
Сидит незряч и недвижим,
Хоть счастье прямо перед ним.

В ней скорбь и жалость — узнаёт
       Она страдальца бледный лик;
Темнея, алый небосвод
       Ещё на лоб бросает блик,
И голову склонённой вдруг
Сияющий объемлет круг.

Проснись, проснись, глаза открой!
       Неужто явь не стоит сна?
Она всплакнула над тобой,
       Но распрямляется она...
Ушла. И что теперь, глупец?
Закат сереет, дню конец.

Погас последний огонёк,
       Сменились звуки тишиной,
Потом зажёгся вновь восток,
       Воспрянул к жизни круг земной,
А он, непробуждённый, тих —
Уже покинул мир живых.