Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП)

Та прядь — в стремнине жизни пузырёк;
       Она — ничто: «лишь прядь волос»!
Спеши следить, как ширится поток,
       Её же смело брось!

Нет! Те слова так скоро не забыть:
       В них что-то беспокоит слух —
Как бы стремится снова подавить
       Рыданье гордый дух.

Касаюсь пряди — образы встают:
       Струи волос из дымки сна;
О них поэты неспроста поют
       В любые времена.

Ребячьи кудри — приникает к ним
       Ехидный ветер на лету;
Вот облаком покрыли золотым
       Румянца густоту,

Вот нависают чёрной бахромой —
       Блестит под нею строгий взгляд,
А вот со лба смуглянки озорной
       Отброшены назад;

Затем старушка в круг венцом седым
       Косичку заплела свою…
Затем... Я в Вифании, пилигрим,
       Бреду сквозь толчею

И вижу пир. Вся горница полна.
       Расселась фарисеев знать.
Коленопреклонённая жена
       Не смеет глаз поднять.

Внезапный всхлип, и не сдержала слёз —
       Познал отчаянье порок
И вот стирает пыль струёй волос
       С Его священных ног.

Не погнушался подвигом простым
       Святой их гость, смягчил свой зрак.
Так, не гнушась, почти вниманьем ты
       Былых сочувствий знак.

Уважь печали сбережённый след;
       Ему пристанище нашлось.
Погас в очах, его любивших, свет, —
       Осталась прядь волос.

Я деву юной представлял —
       Семнадцать лет едва.
Ну что ж, прибавить к ним пришлось
       Ещё десятка два.
Я представлял каштан волос,
       Лазурь в глазах — а тут
Каштан какой-то рыжий, глаз —
       Какой-то изумруд!

Вчера моих касалась щёк,
       А заодно ушей.
Но ждал я всё же, признаюсь,
       Касаний понежней.
Пополнить можно ли ещё
       Её достоинств ряд?
Добавить нечего к нему,
       Убавить только рад.

Медвежья грация во всём,
       Подвижность валуна,
Жирафа шея, смех гиен,
       Стопа как у слона.
Но — верьте! — я её люблю
       (Хоть прячу страсть от всех):
«В ней всё, что я в ней видеть рад»,
       Но слишком много сверх! [64]

Был светлый вечер, тишина,
       Вдали  смутнел туман;
Была та девушка стройна,
       Несла свой гибкий стан
       С предерзкой грацией она.

Хватило взгляда одного,
       Улыбки, что лгала, —
Пошёл я следом. Для чего?
       Она ли позвала,
Но я подпал под колдовство.

Плоды мелькали средь ветвей,
       Цветочки напоказ,
Но всё не так с душой моей
       В проклятый стало час.

Как бы сквозь сон меня достиг
       Девицы голосок:
«Что наша юность? Всякий миг
       С подарками мешок».
       Я возразить не смог.

Пригнула ветвь над головой,
       Достала дивный плод:
«Вкусите сока, рыцарь мой;
       Я после, в свой черёд».

Ужели я в тот миг оглох?
       Ужель утратил зренье?
Ведь был в словах её подвох,
       В её глазах глумленье.

Я впился в плод, вкусить стремясь;
       Мой мозг как пук соломы,
Как факел вспыхнул. Разлилась
       В груди волна истомы.

«Нам сладок лишь запретный плод, —
       Промолвила девица. —
Кто пищу тайно запасёт,
       Тот вдоволь насладится».

«Так насладимся!» — вторил я,
       Как будто горя мало.
Увы, былая жизнь моя
       С закатом умирала.
Вздымалась чёрная струя.

Девица руку неспроста
       Мне сжала. Будто отлегло:
Поцеловал её в уста,
       Потом в лилейное чело —
Я начал с чёрного листа!

«Отдам всё лучшее! Гляди! —
       Схватил я за руку её. —
Отдам и сердце из груди!»
       И вырвал сердце самоё —
       И мне она дала своё...
Но вот и вечер позади.

Во тьме я лик её узрел,
       Но с наступленьем темноты
Он весь обвял и посерел,
       И обесцветились цветы.

Смятенье овладело мной.
       Я как затравленный олень
Сбежал. И мнилось, за спиной —
       Безжалостная тень,
Летящий зверь ночной.

Но только странно было мне,
       Иль это я воображал,
Что сердце смирно, как во сне,
       Себя вело, хоть я бежал.

Она сказала: сердце ей
       Теперь моё принадлежит.
Теперь, увы, в груди моей
       Осколок льда лежит.
А небо сделалось светлей.

Но для кого на косогор
       Упал победный свет,
И древних милых звуков хор
       Кому принёс привет?
       Меня былого нет.

Смеюсь и плачу день за днём;
       Помешанным слыву.
А сердце — огрубелый ком,
       Уснувший наяву,
Во тьме хранимый сундуком.

Во тьме. Во тьме? Ведь нет: сейчас,
       Хотя безумен я,
Но вновь на сердце пролилась
       Прозрачного ручья
       Живая светлая струя.

Недавно на исходе дня
       Я слышал чудо-пенье.
Исторглись слёзы у меня,
       Слепое наважденье
Из глаз и сердца прогоня.

           «Поющее дитя
И вторящие сада голоса!
       О счастье, радость пенья,
       Цветы на загляденье,
Вплетённые неловко в волоса —
       Простая радость бытия.

            Усталое дитя,
Глядящее на солнечный заход
       И ждущее, что Вечность,
       Нелживая беспечность,
Мучительные цепи разорвёт,
       Что дать покою не хотят.

            Небесное дитя;
Лицо мертво, и только взгляд живой,
       Как будто с умиленьем
       Не тронутые тленьем
Глаза следят за ангельской душой,
       Любуясь и грустя.

            Будь как дитя,
Чтоб радуясь дыханию цвести,
       Из жизни быстротечной
       С душою неувечной
В одеждах незапятнанных уйти,
       К блаженству возлетя».

Вернулись краски бытия,
       И разгорелось чувство
В моей душе. Безумен я?
       Мне сладко то безумство:
Печаль и радость — жизнь моя.

Печален — значит, я признал:
       Лихим возможностям конец —
И представляю, как бы сжал
       Чело сверкающий венец,
Когда б желанью угождал.

Я светел — значит, снова смог
       Я вспомнить лет обетованье:
Чело получит свой венок,
       Хотя бы я, испив страданья,
Ушёл за жизненный порог.