Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
Мы уж думали, война никогда не кончится, как вдруг однажды на улице поднялась суматоха, с вывесок начали срывать жестяных двуглавых орлов, и настала революция {73}. Наши союзники приехали налаживать с нами торговлю, навезли консервов, какао и овсяных хлопьев. Прибыла и французская военная миссия, вызвав всеобщее восхищение синими мундирами с золотыми галунами.
Через Красный Крест мы получили печальное известие, что наш папенька Гибиан умер в Уфе. Должна сознаться, это даже не слишком нас поразило: в ту пору мы привыкли к смерти.
Недолгим был траур матушки Божены. Папенька не успел глубоко затронуть ее сердца, а тут она нашла новую любовь. Ей понравился один французский офицер, по имени Гастон д’Эсперей. Где она с ним познакомилась, мы так и не дознались. Пришла и как бы мимоходом сообщила, что уже замужем. Даже не спросила нашего согласия, а когда мы ее за это упрекнули, ответила, что нынче так принято…
XV
Я совсем состарилась. Ничего не понимаю. Все, что я с детства привыкла уважать, рухнуло. Былые ценности утратили смысл и обветшали. Чем старше женщины, тем короче их юбки. В общественных местах дамы появляются одни, без мужчин. Коротко стригут волосы и кичатся мальчишескими прическами. Матушка тоже не устояла перед новой модой. На уме у нее не хозяйство, а одни лишь танцы да развлечения. И курить научилась, как мужчина. Будь она моей дочерью, я бы… Но она моя мать, и потому я ничего не говорю, только молча страдаю. Видно, близится конец света.
Папенька Гастон приходит к нам точно в гости. Нас, детей, вовсе не замечает. Ему и невдомек, что он должен своим отцовским словом наставлять нас на путь истинный. Людвик все собирается напомнить папеньке Гастону о его родительских обязанностях, но вынужден отказаться от этой затеи, ибо не владеет французским языком, да и видится с папенькой слишком редко. До нас дошли слухи, будто папенька часто появляется в обществе с балериной по имени Лилиан Дауер. Она танцевала в варьете, привлекая публику своим необычным видом и исполнением. Говорили, будто она выступает почти совсем обнаженная, но я в это не верю. Думаю, что женщина не способна пасть столь низко, так забыть о нравственности и религии, чтобы выставлять свое тело на освещенной сцене. Меня поразило то, с каким равнодушием приняла матушка известие о папенькином увлечении. Услышав о его измене, она только рукой махнула и холодно улыбнулась.
В конце двадцатого года случилось событие, внесшее в нашу семью невероятное смятение: неожиданно вернулся папенька Гибиан, давно объявленный мертвым. В довершение бед он привез с собой супругу Авдотью Родионовну, на которой женился в дальневосточном городе Харбине. От их брака родились мальчики Николай и Илья и девочка Марфа.
Я встретила их с противоречивыми чувствами. Конечно, я радовалась, что папенька вернулся с этой ужасной войны живым. Но теперь перед нами возникал сложный вопрос: кого считать настоящим отцом — пана Гибиана или месье д’Эсперей? Пан Гибиан был папенька давний, довоенный. С другой стороны — официально он лишился всяких прав, поскольку был объявлен умершим. Матушку Авдотью я приняла с уважением, как подобает дочери. Но посоветуйте мне, кому я должна отдать дочернюю любовь — матушке Авдотье или матушке Божене?
К счастью, папенька Гибиан сам понял сложность нашего положения и решил добровольно уступить права отцовства Гастону. Он переехал со своей семьей в деревню, и там, мертвый для нас и для государственных учреждений, начал новую жизнь.
Жестокий грипп, с необычайной силой обрушившийся на всю планету, унес множество жизней. Его жертвой стала и наша дорогая матушка Божена. Утром она вернулась с танцев и почувствовала себя плохо. Я просила ее лечь, но она не послушалась и вечером снова отправилась танцевать — настолько захватило ее необузданное стремление урвать от жизни все, что можно. Эта мысль, по моим наблюдениям, не давала покоя большинству людей. Матушка потеряла сознание в объятиях своего партнера. Безжизненное тело, охваченное жаром, привезли к нам какие-то чужие господа во фраках. Так и не придя в себя, матушка Божена через несколько часов скончалась.
XVI
Вскоре после описанных событий папенька Гастон довел до нашего сведения, что вступил в брак с балериной Лилиан Дауер. Одновременно он сообщил, что прикомандирован к французскому посольству в Буэнос-Айресе. Вся семья сопровождала молодоженов до порта Шербур. Там, сердечно с нами простившись, они вступили на корабль. А мы плакали и махали белыми платочками, пока пароход не скрылся за горизонтом…
Мы плакали и горевали, что безжалостный корабль увозит наших дорогих родителей в чужие края, но Людвик утешил нас мудрым словом — мол, мы еще должны благодарить бога за то, что избежали горестной судьбы стольких сирот, так и не познавших родительской ласки.
А год спустя почтальон принес нам письмо, содержавшее радостные вести. Матушка Лилиан подарила своему супругу сыночка Мануэля и дочурку Долорес. Я все собираюсь к ним съездить, но никак не могу решиться. Упрекаю себя за черствость, за отсутствие родственных чувств. Как же так, ведь у меня есть братец и сестрица, а я до сих пор не собралась навестить их, полюбоваться ими! Впрочем, когда погода установится, я непременно отправлюсь в путь. Больше откладывать нельзя, люди осудят…
Я. Йон
LOTOS NON PLUS ULTRA
Перевод Л. Будаговой
ы — господин Йон?
— Да!
— Я Гимеш — секретарь местного Общества любителей просвещения. Гимеш Ян!
— Очень приятно, господин секретарь!
— Позвольте, маэстро, я возьму ваш портфель!
— Что вы, что вы — да я не расстанусь с ним ни за что на свете и прошу вас, не называйте меня «маэстро»: перевелись теперь мастеры, остались одни ломастеры!
Этот разговор происходил на вокзале небольшого чешского городка, в толпе сошедших с поезда пассажиров.
Мы сразу же узнали друг друга.
Люди, несущие в массы свет знаний, держатся и одеваются с подчеркнутой скромностью, но глаза на их аскетических лицах излучают скрытую гордость от сознания приобщенности к духовным ценностям, которыми они овладели и теперь горячо их пропагандируют.
Немного осталось на чешской и моравской земле подвижников, способных выстоять в труднейших условиях и преисполненных желания своротить горы всеобщего безразличия к культуре.
Тому, кто пришел вас встретить прямо на вокзал, предварительно поменявшись в школе часами с коллегой-учителем или отпросившись у начальства со службы,— крепко пожмите руку! И не позволяйте снимать перчатку. Ободрите его, поддержите словом и делом — на благо культуры! Они ее одинокие гонцы. Первые ласточки. Потому и дрожат они от вечной своей неуверенности, как майские бабочки, трепещущие от холодного дыхания ледяных людей {74}.
Они ваши братья по духу.
Не обращайте внимания на их чрезмерную учтивость, постарайтесь преодолеть их искреннюю или напускную застенчивость! Эти, в общем-то, похвальные качества не столько сближают, сколько разъединяют людей. Вежливая учтивость возводит между ними угрюмые крепости с бастионами, мрачными башнями и казематами в метровой толще стен.
Я взглянул на пана секретаря Гимеша, раздумывая, как найти кратчайший путь к его сердцу.
А он в это время трудился не переставая.
— Мое почтение, пан советник, пан управляющий, пан доктор… а, привет, Карличек! — раскланивался он на все стороны.— Приветствую вас, пан комиссар, вы, конечно, придете на лекцию, не так ли? Ага, прекрасно! И захватите с собой нотариуса — он уже приехал,— маэстро Йо… А ты, Ярка? Что ты делаешь вечером? Да оставь ты свое лыжное общество, посвяти наконец себя настоящей культуре, будет замечательно, вот увидишь! Привет, Зденичка! Ты здесь, конечно, с мамочкой: я оставлю для вас билеты! Целую ручки!
Я не спеша шел впереди, размахивая портфелем и шаркая подошвами о землю, чтобы счистить с них налипший мокрый снег.
Пан Гимеш, запыхавшись, догнал меня:
— Простите, маэстро, надо всех предупредить: мы хоть и развесили объявления на улицах и в магазинах, но сегодня вечером в городе сразу несколько мероприятий… На худой конец зал заполнят девушки из педагогического — директор человек весьма культурный, к тому же — он член комитета окружного просветительского…
Приноравливаясь к моей походке, пан секретарь при этом пытался пристроиться ко мне с левого боку.
— Этого я не позволю! — говорю я, отодвигаясь.
— Но иначе нельзя, маэстро, ведь вы же наш гость… Но… не…
— Какой там гость! — возражаю я, резко отпрянув в сторону.
Так мы топчемся какое-то время, пока не упираемся в почерневший забор привокзального склада.
