Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
Обзор книги Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
ЧЕШСКИЕ ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ ПОВЕСТИ
Обличия смеха, или Странствие за чешской юмористической повестью
Можно без преувеличения сказать: мировую известность чешской прозе первой половины XX века принесли прежде всего два писателя — Ярослав Гашек и Карел Чапек. Причем оба по преимуществу как романисты-сатирики. Но «Похождения бравого солдата Швейка» и «Война с саламандрами» возникли не на пустом месте. Эти два дерева-великана окружены буйным подлеском. Среди пород, образующих его, примечательными экземплярами представлена юмористическая повесть.
В XIX веке повесть была преобладающим жанром в чешской прозе. За два с лишним столетия, когда страна находилась под чужеземным игом, национальная литература почти перестала существовать, и далеко не сразу возникли условия для рождения романа. Эволюция прозаических жанров вслед за рассказом, очерком, сказкой выдвинула на литературную авансцену повесть. Одной из таких ранних чешских повестей была повесть юмористическая. Появилась она в 1842 году и называлась «Начинающий юрист в провинции, или Странствие за новеллой» (в чешском языке для повести нет соответствующего термина, и она выступает под псевдонимом рассказа, новеллы, как в этом случае, а то и романа).
Франтишек Рубеш, отправивший своего героя на поиски повести, и был, в сущности, зачинателем чешской юмористики. В 1841 году он основал первый чешский юмористический альманах. На обложке был изображен шут короля Иржи из Подебрад — Ян Палечек, который вместе со сказочным глупым Гонзой и кукольным Кашпареком олицетворял для всех чехов народную смеховую традицию. Рубешовский юмор пробуждал интерес широких демократических слоев чешского общества к печатному слову, подготовляя читательскую аудиторию для политических газет и сатирических журналов эпохи революции 1848 года.
Духом революции было проникнуто творчество самого крупного чешского сатирика XIX века Карела Гавличека-Боровского, автора острых эпиграмм и замечательных поэм — «Тирольские элегии», «Король Лавра», «Крещение святого Владимира»,— беспощадно высмеивавших австрийскую бюрократию и клерикалов. Подобно «Горю от ума» Грибоедова, они сначала ходили в списках, а первое издание «Тирольских элегий» появилось в переводе на русский язык в России.
Если Гавличек поднял на европейский уровень чешскую стихотворную сатиру, то Ян Неруда сделал это в юмористической прозе. Его книга «Малостранские рассказы» (1878) — едва ли не самое значительное произведение чешской литературы XIX века — открывается и завершается юмористическими повестями: «Неделя в тихом доме» и «Фигурки». Неруда писал: «Рубеш смеялся, а под смехом таилась слеза» [1]. С гораздо большим основанием, чем к непритязательной, с нынешней точки зрения, прозе Рубеша, эти слова можно отнести к самому Неруде, юмор которого, как и юмор Сервантеса, Диккенса, Гоголя, Чехова, вызывает не столько громкий смех, сколько улыбку «сквозь слезы». Его мудрая, полифоническая, проникновенно человечная проза вскрывает трагикомизм обыденного, за внешне незначительным обнаруживает философски глубокое. Юмор соседствует с сатирой, описанием нравов, поэтическим лиризмом.
В конце XIX века традиции сказочно-аллегорической фантастики в сатире и юморе продолжил наследник Гавличека — Сватоплук Чех. Линию нерудовских «фигурок» с наибольшим успехом развивал Игнат Герман. Оба они художественно воплотили тип самодовольного и ограниченного чешского мещанина. Герой повестей Чеха «Правдивое описание путешествия пана Броучека на Луну» (1888) и «Новое эпохальное путешествие пана Броучека, на этот раз в XV столетие» (1889) — пражский домовладелец. И среди эфемерных лунных жителей, и среди воинственных свободолюбивых гуситов он остается самим собой — эгоистичным обывателем, равнодушным ко всему, что не касается его утробы и кармана. Под стать ему и мастер малярных дел Конделик из юмористического романа Германа «Отец Конделик и жених Вейвара» (1896). Впрочем, и Чеху, и Герману были еще свойственны иллюзии. Им казалось, что современное им чешское общество имеет все предпосылки для здорового и гармоничного развития. Нужно лишь избавить его от чужеземного гнета, оградить от разрушительных влияний, излечить от пороков.
Игнат Герман редактировал популярный юмористический журнал той эпохи «Шванда-дудак» («Шванда-волынщик»), названный по имени легендарного музыканта-самородка. Здесь была напечатана и повесть Карела Матея Чапека-Хода (1860—1927) «Дар святого Флориана» (1902).
Уже в этом раннем произведении писателя, прославившегося позднее большими эпическими полотнами, проявилась глубокая народная мудрость и умение необыкновенно пластично изображать людей и быт.
К «научным» предпосылкам фантастического сюжета автор относится с иронически-пародийной беззаботностью. Чех переносил обыденного героя в необычные условия. Чапек-Ход, с помощью сказочной, фантастической гипотезы, заставляет необычное врываться в обыденность. «Чудо», фантастическое предположение приводит в действие общественный механизм, и мы становимся свидетелями своеобразного литературно-социологического эксперимента. В этом смысле К. М. Чапек-Ход предвосхищает романы-антиутопии Карела Чапека. Писатель выходит за рамки провинциального мирка, рисует крупную политическую аферу. В буржуазном мире «чудо» неизбежно и безотлагательно становится предметом купли и продажи. Герой повести, деревенский староста Флориан Ировец всячески спекулирует доставшимся ему «даром», но и сам он становится объектом политической спекуляции.
Персонажи Чеха и Германа были типичными бюргерами. Флориан Ировец — зажиточный крестьянин. В чешской литературе XIX века, от Тыла и Немцовой до Галека и Светлой, крестьянин был носителем положительных черт национального характера. Лишь в 80—90-е годы чешские писатели-реалисты и натуралисты разрушили представление о патриархальной сельской идиллии. У Чапека-Хода мы остро ощущаем социальное расслоение деревни. Сельские девушки мечтают стать горожанками, а в качестве представителя чешской деревни выступает не добродушный и наивный рубаха-парень, как, например, в известной пьесе-сказке Тыла «Шванда-дудак», а прижимистый, расчетливый и хитрый кулак.
С изрядной долей насмешки рисует автор и провинциальный городишко Цапартицы. Достаточно упомянуть сатирический образ казначея ссудной кассы Бедржиха Грознаты и портрет комически важного цапартицкого бургомистра.
«Порой сатира рождается сама собой; не только поэты, но и народы творят сатиру…» [2] — писал Гавличек-Боровский. На рубеже веков политика чешской буржуазии обретает карикатурные черты. Патриотизм вырождается в демагогию, политика — в политиканство. Торжественные ритуалы заменяют подлинную борьбу. В политическом фарсе, наряду с буржуазными группировками, участвуют и реформистские рабочие партии. Все это находит сатирическое отражение на страницах повести. Особое внимание Чапек-Ход уделяет провинциальной журналистике, с нравами и полемическими приемами которой он был хорошо знаком по собственному опыту.
И все же в предисловии к «книге юмора», куда писатель включил и свою «сатиру», он признавался в любви к родному краю, подчеркивал, что комические стороны поведения, быта, говора земляков он хотел отразить «без злого умысла».
Чешский юго-запад — богатейшая фольклорная резервация. Живут здесь ходы — потомки древних свободных поселенцев, несших пограничную службу и потому получивших от чешских королей особые привилегии. В центре Ходского края, городе Домажлицы, сохранилась старинная архитектура. Местные крестьяне долго не расставались с яркими народными костюмами и своеобразными обычаями. Говорят здесь на ходском диалекте. Этот край издавна привлекал внимание чешских писателей (Немцовой, Ирасека и других). Подобно тем из них, кто стремился к этнографической точности, Чапек-Ход крупным планом выделяет специфические бытовые детали. Однако утрируя и гиперболизируя подробности, он добивается прежде всего комического эффекта. Искры смеха высекаются и из речевого материала, поскольку на человека, привыкшего к нормам литературного языка, областной говор производит обычно комическое впечатление. Но это лишь одна из красок языковой палитры автора. Сюда добавляются нарочито книжные лексические и образные средства и архаическая громоздкость синтаксических построений, пародийная стилизация.
Тон повествования подчеркнуто беспристрастен и объективен. Недаром в заключительных главах писатель как бы наблюдает за событиями с церковной колокольни. И все же нет-нет да и проскользнет авторское «чувство». То в лирическом обращении к девам родного края, то в явной, хотя и окрашенной иронией, симпатии к тетушке Ировцовой. Один из чешских критиков не без основания заметил, что Чапек-Ход, которого считали холодным натуралистом, «по крайней мере столь же близок к Диккенсу, как и к Золя». «Пессимистическим юмористом» его делало не равнодушие к добру и злу, а отсутствие положительного идеала. Юлиус Фучик назвал его «единственным до глубины души честным консерватором». Сознавая иллюзорность представлений о патриархальной деревенской идиллии, Чапек-Ход все же не видел в современной жизни ничего более положительного.
