Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
Во всех прочих отношениях папенька был с нами добр и любил семью на свой грубоватый манер. Следил, чтобы дети хорошо питались, получали образование. Это была более или менее счастливая жизнь, тем паче, что доходы от довольно большого поместья избавляли нас от материальных забот. Одна лишь матушка страдала под гнетом воинской дисциплины; будучи натурой независимой и мечтательной, она не умела с ней смириться.
За нарушение устава она то и дело томилась под домашним арестом, что лишало ее возможности участвовать в общественной жизни. Папенька Вильгельм был врагом женской эмансипации, а к деятельности кружков и обществ питал недоверие. Вот почему матушка выходила из дому крайне редко, и вскоре все о ней забыли. В ее отсутствие просветительское движение в городе и тяга к образованию резко упали. Обыватели возвращались в трактиры и утоляли свой духовный голод картами да пустой болтовней.
На литературном творчестве матушки замужество также сказалось неблагоприятно. Крылья ее фантазии были подрезаны. Папенька оборвал ее смелый полет к высотам духа. За все время супружеской жизни она издала лишь одну книгу стихов и назвала ее — «В оковах» (1903); стихи эти были исполнены меланхолии.
Вместе с душой увядало и ее тело. Однажды матушка сильно простыла во время одной ночной операции. Она командовала дозором, который должен был разведать неприятельские позиции в районе высот за городом. Неожиданно припустил ливень и помешал завершению разведки. Вымокшие до костей и усталые, вернулись дозорные домой. У матушки поднялась температура, она слегла. На следующий день был призван доктор, констатировавший острое воспаление легких. Неделю жизнь матушки висела на волоске: жар снедал ее тело, а душу неотступно преследовали бредовые картины.
Днем и ночью дежурила я у ее постели. Матушка звала папеньку Ярослава, вела с ним оживленные беседы о литературе и искусстве. Порой она воображала себя председательницей какого-нибудь собрания и произносила возвышенные и сумбурные речи. Нужна была немалая сила, чтобы удержать ее в постели. Она яростно боролась со мной, пытаясь встать и уйти, называла меня вампиром и злой ведьмой.
К концу недели наступил кризис. Температура поднялась еще выше, сердце бешено колотилось, а дыхание стало прерывистым и хриплым. Близилась катастрофа. И вот в один из теплых, солнечных вечеров ее душа отлетела туда, где нет ни литературы, ни кружков и где царит вечный покой.
Я закрыла матушке глаза и рапортовала папеньке о ее смерти. Обер-лейтенант Шаршоун спрятал лицо в ладони и зарыдал, за ним заплакала вся семья. С колокольни костела святых Косьмы и Дамиана раздался похоронный звон, извещавший горожан, что нет уже больше нашей матери Красавы.
Снова мы были сиротами.
XII
«Дорогая Гедвика,— писала мне сестричка Бланка,— я получила твое письмо, в котором ты сетуешь на злой рок: увы, наша матушка покинула нас в полном расцвете сил. Это тяжкая утрата для нашей семьи. Как я поняла из твоего письма, более всего заботит тебя необходимость найти для сироток новую любящую мать. Ты пишешь, что даже те девушки, которым уже не приходится выбирать, отказываются от брака с папенькой Вильгельмом, ибо в качестве супруга он приобрел крайне дурную репутацию. Огорчает меня и то, что усилия Людвика, изъездившего в поисках невесты всю округу и дававшего объявления в газетах, не увенчались успехом. Это и понятно. Ведь против него ополчились родственники покойной матушки, которые сильно преувеличивают отрицательные свойства папенькиной натуры. Кроме того, любовные истории нашего бывшего папеньки Ярослава, матушки Венцеславы и папеньки Рудольфа тоже бросают тень на семью. Как я понимаю, более всех мешает заключению брака старая тетка матушки Юлии, распространяющая суеверные слухи, будто над нашим домом витает смерть, безвременно унося каждого нашего отца и каждую мать.
Все это мне уже было известно, ибо подобного рода слухи доходили и до нашего лесничества. И вот я решила вам помочь. Ты знаешь, что я держу в доме служанку, которую зовут Боженой. Еще девочкой я взяла ее из сиротского дома, дала ей хлеб и работу. Здесь она обрела родной кров, я обучила ее всему, что должна знать и уметь каждая женщина. Поначалу она была нянькой, а позднее, когда дети подросли, я доверила ей все хозяйство. Она мне очень нравится. Тихоня, воды не замутит, словечка поперек не скажет, исполнит любое, даже невысказанное мое желание.
Когда я получила твое письмо, мне пришла в голову мысль, что Боженка была бы для нашего папеньки прекрасной супругой. Своего мнения у нее нет, ибо судьба приучила ее подчиняться чужой воле. Когда я посвятила ее в свои планы, она не противилась, только тихо заплакала. А потом говорит: „Если таково ваше желание, хозяйка, я его исполню. Хоть и трудно мне будет, ведь я привыкла к этому дому“. Я постаралась ее утешить и ныне извещаю, что ваша новая матушка уже на пути к вам. Надеюсь, папеньке она понравится, ибо на вид весьма привлекательна. Правда, она еще молода, но в браке быстро повзрослеет. Напиши мне тотчас, приехала ли Боженка и как принял ее жених.
В остальном не могу сообщить тебе ничего нового. Дети подросли и разъехались кто куда. Мы все здоровы, только муж страдает ревматизмом и ждет не дождется пенсии…»
Она появилась у нас, молоденькая и кроткая, и сразу завоевала наши сердца. Преданная нежность светилась в ее больших карих глазах. Вокруг головы была уложена тяжелая русая коса, какие носят девушки, привыкшие переписываться с подругами и хранить в молитвеннике фотографию любимой учительницы.
Чтобы придать Боженке более взрослый вид, я велела портнихе сшить ей к свадьбе длинную юбку. И поторапливала белошвейку, готовившую приданое.
А поскольку и папеньке Боженка очень понравилась, никаких препятствий к заключению брачного союза не было. Мы порешили, что на сей раз свадьба будет без всякой пышности. Гостей не звали, дабы пощадить чувства робкой и пугливой девушки.
Обряд совершался ранним утром. Перед выходом из дома я перекрестила и горячо обняла невесту. Наказала, чтобы она была примерной женой, слушалась мужа и учила деток добру. Мы с Людвиком поклялись защитить ее от любого обидчика.
Более всего я боялась, как бы папенька не начал изводить новую матушку своими воинскими причудами. Признаюсь, и тут я была приятно удивлена. Отец Вильгельм, заглядевшись в карие очи, позабыл и про устав, и про утреннюю разминку, и про всю военную службу. Целыми часами он мог просиживать дома, с восхищением глядя на свою женушку, проворно снующую по комнатам и тихо напевающую какую-нибудь песенку. Я тоже нередко любовалась ею и благословляла Бланку, подарившую нам такую матушку. Особенно я радовалась тому, что обрела в ней союзницу.
Отец Вильгельм так ее полюбил, что с восторгом относился ко всему, что она делала. Он сам научился хозяйничать и целый день хлопотал по дому, помогая и в уборке, и в приготовлении пищи. Тот, кто посетил бы нас в это время, мог застать такую картину: молодожены сидят друг против друга, он вяжет, она вышивает по канве. Потом глянут один на другого, улыбнутся, и руки у них сами собой опустятся. Обменяются поцелуем — и снова за работу. Он старательно отсчитывает петли, она слюнит и вставляет в иглу пеструю шерстяную нитку.
С наступлением осени в город приехал учитель танцев и открыл курсы. Я решила записать на них матушку — пусть получит удовольствие и усвоит приличные манеры. Мне хотелось, чтобы она преодолела излишнюю робость и знала все, что положено молодым девушкам.
Матушка собственноручно сшила себе бальное платьице, прозрачное и воздушное. На языке тогдашней моды оно называлось «принцесс». Подол украшали рюши, а на левом плече был вышит разноцветный кант. Я не могла на нее наглядеться. В этом платьице она была похожа на сахарную куколку. Я посоветовала ей по новомодному светскому обычаю чуточку припудрить личико. Себе я тоже сшила у портнихи новое платье из черной тафты, с кружевной кокеткой. Оно мне очень шло и было вполне прилично для дамы, сопровождавшей на танцы молоденькую девушку. Я не хотела отпускать матушку одну, тем более что папенька не мог быть ее партнером, ибо подагрические боли сделали из него узника, заключенного в четырех стенах своего дома.
Вместе с другими пожилыми дамами я сидела в ярко освещенном зале и наблюдала за танцами. Я гордилась матушкой, которая пользовалась неизменным успехом. Она переходила от кавалера к кавалеру. Стоило музыке заиграть, как к ней подскакивал какой-нибудь молодой человек и с элегантным поклоном приглашал на танец.
Я даже стала беспокоиться, как бы она не переутомилась.
— Ты не слишком разгорячилась, матушка? — спрашивала я, отирая с ее лба пот.
— Ни капельки, доченька,— отвечала она с задорным смехом, а тем временем новый кавалер уже уводил ее в круг.
