Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени
От творившегося вокруг безобразия случались иногда у военных нервные срывы. Так однажды не выдержал перегрузок майор Репа. Не выдержал и запил. Вернее, это потом выяснилось, что он запил, а поначалу он просто пропал. Не пришёл утром в академию для того, чтобы хотя бы построиться, сосчитаться и убыть куда-нибудь под надуманным предлогом. Военные бросились его всюду искать, но тщетно. Не было Репы ни в городской библиотеке и ни в одном из многочисленных академических общежитий. Жена майора явно что-то замалчивала и огорчённо-недоумённо разводила руками. Обследованию подвергся и ряд окрестных питейных заведений, начиная с «Жени Курочкиной» и заканчивая знаменитой «Гангреной». Майор словно сквозь землю провалился! Отсутствие Репы длилось долгих три дня и закончилось совершенно неожиданно для военных, которые уже устали от поисков и пили пиво в «стекляшке», располагавшейся рядом с трамвайной остановкой. Они уже утолили нажитую за день беспокойных поисков жажду и собрались было расходиться по домам, как вдруг заметили выползающую из подъехавшего трамвая красную физиономию морды лица пропавшего майора. Подрагивающее при выползании туловище физиономии было облачено в гражданскую форму одежды, и нисколько не позорило имеющихся в стране военных. Красная физиономия Репы приобрела за время отсутствия какой-то нездоровый лиловый оттенок и непрерывно икала. Глаза физиономии слабо угадывались на лилово-красном фоне морды его лица. Не обращая внимания на непрезентабельный внешний вид российского офицера, обрадованные неожиданной находкой сотоварищи сталкивающейся гурьбой бросились к покачивающейся на ветру фигуре: «Ты что…, ёб? Ты где…, мать…? Три дня уже тебя разыскиваем! Шеф места себе не находит! Звони ему скорее!» Репе тут же сунули в дрожащую руку соответствующую тарифам монету, подтащили его к уличному таксофону и помогли с набором номера. Репа долго стоял, покачиваясь, вращая едва заметными радужными оболочками своих невменяемых глаз и слушая громкие длинные гудки. Гудки были настолько громкими, что их слышали и находившиеся на почтительном расстоянии поисковые военные. Наконец в трубке что-то крякнуло и до стоявших в отдалении военных донеслась какая-то явно человеческая, но невнятно различимая речь. Репа вздрогнул, его шарообразная фигура, как только могла, попыталась приобрести состояние положения «Смирно!» Речевой аппарат майора скрипнул и произнёс, постепенно всё успешней преодолевая заплетание языка, следующий спитч: «То(в)арищ пол (ков) ник, (з)дравия жела… ю… Вам… вот! Это ма(й)ор Репа Вас беско… бепо…, тьфу, тревожит, изв(ините)ите. По Вашему прика(з)анию прибыл! Как это ку(д)а прибыл? На службу… ети её. Стою здесь один на трамвайной остановке. Нет-нет, я здесь не служу. Стою просто…, один. Не могу уже никуда и(д)ти. Устал. Силы у меня ко(н)чились». Стоявшие в отдалении военные в ответ на длительное повествование Репы вновь услышали из телефонной трубки какую-то невнятную, но на этот раз очень эмоциональную гамму звуков. Слегка покачивающемуся на ветру Репе эта гамма видимо, представлялась более понятной. Он слушал её с широко открытыми, но не потерявшими лиловый оттенок глазами. Долго слушал Репа мудрые слова командира, стиснув коронки ещё не рассыпавшихся в кариесе зубов, а затем произнёс сокровенную, едва не заставившую подслушивающих военных упасть на асфальт, вырвавшуюся прямо из сердца фразу: «То(в)арищ пол(ков)ник! Прошу Вас, хорошенько подума-й-йте. Ну неужели Вам будет при-й-ятно, ежели я к Вам сейчас…, в се-й-ю-у минуту прыду?» В телефонной трубке образовалась пауза длительного размышления, по завершению которой на больную голову Репы внезапно обрушились водопадом противно пищавшие в звучной частости своей беспардонные телефонные гудки. Болезненный Репа из последних сил поморщился окостеневшей мордой своего лица и, повесив трубку, начал было медленно опускаться на асфальт, но был вовремя подхвачен надёжными руками товарищей, частично реанимирован с помощью известного всем пенного напитка, доставлен в общежитие и сдан под роспись почему-то не обрадованной жене, с ожесточением поставившеё каракулю в милицейском журнале неожиданных для всей страны находок.
Меж тем выпуск приближался. К тому времени Сергей, несмотря на свою занятость в капиталистическом труде и пусть даже чисто условное, но всё же участие в учебном процессе, умудрился покончить со своим соискательством и защитить кандидатскую диссертацию. При этом он, что называется, попал в историю, став единственным за всё существование академии кандидатом технических наук, защитившим диссертацию будучи обычным её слушателем. Из-за этого события свалилось на дерзающего майора множество всевозможных неприятностей. Иначе и быть не могло. А потому как не надо никуда высовываться и лезть в исторические личности! Подрабатывай себе где-нибудь потихоньку и отстёгивай кому надо бабки. Сергею пришлось высунуться из-за имевшейся у него дурацкой привычки доводить любое начатое дело до логического конца. Ну а когда уж высунулся, то за его спиной сразу же поползли какие-то странные, один другого невероятней, слухи. Кем только ни приходилось быть ему в этих слухах! Был он и незаконнорожденным сыном начальника академии, и племянником Аллы Пугачёвой, и даже внуком, особо почитаемого в Ленинграде С. М. Кирова успел побывать он. «Виданное ли дело, — бурчали учёные-старожилы, защитившиеся на пятом десятке, — слушатель защитился… Простому смертному это не по силам… Мы вон сколько лет скрипели… Не иначе как родственничек кого-то из великих мира сего». Невдомёк им было, что защите предшествовало четыре года кропотливого труда под руководством одного из самых видных учёных академии. А может им и «вдомёк» всё было им, но ведь одного из самых низменных качеств поганенькой насквозь человеческой сущности никто, до сих пор, почему-то не отменил. Это ведь длится ещё со времён Каина и Авеля. Некоторые, самые достойные из сынов человечества, смогли это чувство в себе победить, но на территорию академии таковые особи никогда не заходили. Однако роившиеся вокруг Сергея слухи составляли меньше половины бед, свалившихся на его майорские погоны сразу после защиты. Основные проблемы начались тогда, когда наиболее завистливая и отстойная часть преподов начала доказывать майору, что она «кандидатестее» и через отвисшую в спеси губу пыталась уличить Сергея в незнании каких-либо нюансов своей специальности. Приходилось тратить дополнительные силы, чтобы от них отбиться, а это очень мешало директорствовать на стоянках и создавало дополнительные угрозы уменьшения гарантированного заработка. А угрозы существовали всегда и исходили, прежде всего, от вороватых охранников, стремящихся в отсутствии директора сунуть себе в карман денежки временных автопостояльцев. Майор спал по четыре часа в сутки, но пока держался. И всё-таки, несмотря на возникающие временами «непонятки, в натуре» с братками, он был в лучшем положении, чем большинство его сокурсников. Более того, уровень и стабильность капиталистических доходов новоявленного кандидата технических наук — директора часто превышали аналогичные показатели представителей постоянного состава академии, которому государство платило (правильней было бы сказать: начисляло) ощутимо больше денежных знаков, нежели слушателям. Здесь, наверное, уместно привести следующий пример. Повстречал как-то Сергей на остановке знакомого ему подполковника Глушенко, очень талантливого военного, который недавно защитил докторскую диссертацию. Вид у поцелованного кем-то сверху был, прямо скажем, неважнецкий. Болезненно как-то выглядел подполковник. Бледным и худым был его измождённый вид. Когда майор в ходе завязавшейся беседы деликатно поинтересовался подполковничьим здоровьем, тот с грустью в голосе поведал ему:
— Представляешь, Серёга, мне впервые в жизни удалось заработать деньги головой…
— Ну что же, прекрасно. Это большая редкость в наше время. Только при чём здесь здоровье?
— Да понимаешь ли, какое дело… Нанялся я тут от безденежья в один ларёк продавцом. Как-то ночью набежала толпа малолетних отморозков. Стали требовать отдать за бесплатно всю имеющуюся в ларьке водку (в те лихие времена водка продавалась в каждом ларьке, разного качества была эта водка, но в каждом ларьке). Я, естественно, возражаю, эти уроды возмущаются, а вокруг ни души. Метро уже давно закрылось, а вместе с ним закрылись где-то за бронированными дверями и все местные менты. В результате, эти придурки разгромили всю витрину, взломали дверь, выволокли меня наружу и дали водопроводной трубой по голове. Три месяца пролежал в госпитале с сотрясением мозга и переломом основания черепа, а когда вышел и пришёл за расчётом к хозяину ларька, тот выдал мне причитающуюся зарплату и тысячу зелёных американских рублей сверху. «Это, — говорит, — тебе, Евгеньевич, за твою светлую голову…». Вот так я впервые в жизни и заработал деньги своей головой…, — с торжественной печалью в голосе закончил своё повествование подполковник.
