Кирилл Немоляев - Истерия СССР
— Ты о чем? — спросил Котов, разрезая ножом лимон.
— Только, пожалуйста, не перебивайте, — быстро проговорил Алексеев и взял Котова за руку. Чувствовалось, что он хочет сказать что-то очень важное. — Я предлагаю, — сказал Алексеев после минутного колебания, — целину взорвать!
— Как это — целину взорвать?! — машинально повторил ошеломленный Котов.
— А вот так! — горячо зашептал Алексеев. — Взорвать целину! Начать взрывы от эпицентра (кургана) и постепенно охватить взрывами всю целину!
Котов глубоко задумался.
— Ну, Вадим… Даже не знаю… — сказал он и поставил на стол кружку с недопитым чаем, — на ближайшем заседании комиссии можно будет, по крайней мере, включить этот вопрос в повестку дня.
Они пожали друг другу руки.
7 сентября 1963 года из Москвы в Акмолинск (позднее — Целиноград) прибывает бригада опытнейших подрывников во главе с Сергеем Кульгутиным (см. «Тунгусский реквием»). Кроме самого Кульгутина в состав бригады входят: Александр Панов, Дмитрий Тимофеев и Павел Кировский. Этим людям было суждено весьма своеобразным образом начать освоение целины.
«Я мог часами наблюдать за их работой, — вспоминает Алексеев. — Особенно привлекала к себе внимание фигура Кульгутина. По возрасту он был значительно старше своих коллег, но в нем чувствовалась какая-то особенная выправка, умение делать все незаметно, без суеты, способность вовремя осадить не в меру разгоряченного работой товарища».
Дней десять члены бригады ходили вокруг кургана, что-то вымеряли, высчитывали, носили какие-то ящики и веревки. Во вторник Кульгутин объявил, что взрывы начнутся в среду утром. Первый мощный заряд был заложен на западном склоне кургана. Произвести взрыв поручили Кировскому. Это был его первый взрыв.
За пять минут до начала Кировский появился на рабочем месте. Он должен был поджечь шнур и затем отбежать в заранее вырытый глубокий окоп, в котором находились ученые, руководившие проектом, и остальные члены бригады. (Бригада Кульгутина работала по старинке — никаких дистанционных взрывателей. «Проку от них — что от козла молока», — утверждал Кульгутин.)
Алексеев и Котов стояли в окопе и наблюдали за Кировским. В руках у них были бинокли. Рядом с ними расположился Кульгутин. Ровно в десять Кировский с первой попытки поджег бикфордов шнур. Алекссев увидел, как в прозрачном весеннем воздухе заструился синеватый дымок.
— Парень свое дело знает, — сказал довольный Кульгутин. Огонек весело побежал по шнуру, приближаясь к взрывателям. Кировский стоял и с интересом наблюдал за бегущим огоньком. Над степью повисла абсолютная тишина; было слышно, как шуршит по ветру ковыль. Прошло несколько минут.
— Назад!!! — раздался вдруг истошный крик Кульгутина.
Алексеев почувствовал, что происходит что-то серьезное. Кировский крика не услышал: он стоял у подножья кургана, поглощенный зрелищем. В левой руке он держал коробку спичек. «Да этот человек сумасшедший!» — понял вдруг Алексеев.
Страшной силы взрыв потряс степь. Над бруствером пронеслись куски железа и кирзовый сапог. Когда пыль осела, собравшиеся в окопе увидели, что западная часть кургана исчезла, будто аккуратно отрезанный ножом кусок пудинга. Кировского поблизости видно не было. Все молчали.
— Чистая работа, — с ужасом подумал про себя Кульгутин и снял шапку. Ученые и товарищи по бригаде последовали его примеру.
На следующий день самолетом из Москвы прибыл специально вызванный консультант — Л.М. Бахрушин. После ужина Бахрушин о чем-то очень долго говорил с Кульгутиным и другими членами бригады; похоже, он остался доволен итогами беседы.
В субботу было решено покончить с восточной частью кургана. Восточная часть была заметно больше западной, и Кульгутин решил использовать двойной заряд. Двое подрывников — Тимофеев и Панов — стояли у восточного склона в ожидании сигнала. Моросил мелкий дождь, начавшийся еще ночью. Кульгутин нервничал.
Алексеев посмотрел на часы Котова (свои он потерял еще месяц назад, в марте): время неотвратимо приближалось к десяти.
— Большое дело делаем… — задумчиво сказал Кульгутин и махнул рукой. Панов и Тимофеев приступили к работе.[13]
Тимофеев поджег свой конец шнура и, помня об ошибке Кировского, уже хотел было отправиться в сторону окопа, но тут внимание его привлекли какие-то звуки. Обернувшись, он увидел в десяти метрах от себя Панова, стоявшего на коленях. Панов чертыхался. Вокруг него было разбросаны обгоревшие спички.
— Саня, уходим! — поторопил Тимофеев.
— Да не пойду я никуда! — у Панова дрожали руки. — Видишь вон, все отсырело, не могу зажечь!
— Да ты одурел! — выпалил Тимофеев, стараясь оставаться спокойным. — Надо идти. Ну в конце концов, будет один взрыв, а не два!
— Мне кажется, — дрожащим голосом произнес Панов, — мне кажется… я подорвусь!
— Один из нас уже подорвался. Давай не дури, — Тимофев взял Панова за руку.
— Подожди. Есть еще время. Я думаю… может попробовать еще раз?
— Индюк тоже думал! — отрезал Тимофеев.
* * *— Чего они там возятся? — спросил Алексеев у Кульгутина.
— Эх, молодежь! — махнул рукой Кульгутин. — Им Лев Матвеевич весь вечер талдычил, что да как, — все как об стенку горох!
Он отстранил Алексеева и неуклюже побежал к кургану.
* * *Взрыв прогремел неожиданно. По расчетам, это должно было случиться ровно в 10.15.
Алексеев лежал на дне окопа — на него сыпалась земля. Кульгутина видно не было. Вскоре все стихло. Алексеев медленно поднялся и, отряхнувшись, первым делом схватил бинокль. Сквозь облако дыма на месте кургана он увидел огромную воронку. Вокруг не было ни души. Рядом в окопе что-то неразборчиво бормотал Котов — видимо, земля попала в глаза.[14]
Ночью Алексееву приснился сон: он оказался в большой комнате, посередине которой стоял покрытый зеленым сукном стол с табличкой «Комиссия». За столом сидела красивая женщина лет тридцати, одетая в платье с глубоким вырезом и буденновку. Алексеев стоял перед ней; никакой мебели, кроме стола и стула, в комнате не было. На столе перед женщиной лежал наполовину заполненный формуляр; в первых строках Алексеев сумел разглядеть свою фамилию.
Женщина подняла глаза и печально посмотрела на него.
— Чем занимались в жизни? — спросила она, готовая заполнить очередной пункт формуляра.
Алексев хотел рассказать ей про кран, про целину, про космос и про другие важные вещи, но едва первые слова успели сорваться у него с языка, Вадим понял, что все напрасно: золотое перо заиграло в ее тонких пальцах, и последнее, что он увидел, был жирный прочерк.
Человек в космосе: проблемы и решения
Многие учащиеся старших классов часто задают вопрос: почему первые космические полеты с участием человека были столь непродолжительными по времени? Ведь из истории мореплавания, например, мы знаем, что иные экспедиции длились чуть ли не по нескольку лет (Магеллан, Финкельмайер, Васко да Гама), что позволяло их участникам собрать богатейший научный материал и реально способствовало развитию человеческого познания. Почему же происходившее в эпоху великих географических открытий не повторилось при начале освоения человеком космоса, такого же огромного и неизведанного, каким был во времена Колумба Мировой океан?
Конечно, первые космонавты обладали чрезвычайно высокими морально-волевыми качествами, были людьми мужественными и отважными. Но в условиях космического полета далеко не последнюю роль играл такой фактор, как физиологическая выдержка (ФВ). Обычно в научной литературе ФВ определяют как время от момента старта корабля (отрыва его от земли) до крика: «Всё, больше не могу!», которым космонавт по традиции извещал Центр управления полетами (ЦУП) о том, что его ФВ на исходе, после чего начинался процесс посадки.
Единицей измерения ФВ служит 1 час. Этот показатель строго индивидуален для каждого из космонавтов. Рассмотрим следующую таблицу:[15]
1. Гагарин - 25,7
2. Титов - 23,6
3. Бережная - 24,8
4. Абрамян - 39,0
Из таблицы ясно видно, что, например, Титов, имевший наименьший показатель ФВ, проходил в списке под вторым номером (т. е., в качестве дублера Гагарина). И хотя Титов превосходил Гагарина по многим другим показателям, именно низкий фактор ФВ не позволил ему 12 апреля 1961 года сказать: «Поехали!»
Мешала осуществлению сколь-нибудь длительного пилотируемого космического полета и сама конструкция скафандра. Разработанный еще в начале 50-х годов Потаповым-Гурзо первый скафандр весьма напоминал собой водолазный костюм. Он был цельным (монолитным), имел съемный шлем, который космонавт как и водолаз не мог самостоятельно надеть или снять, и обладал крайне примитивной системой жизнеобеспечения, делавшей совершенно невозможной утилизацию отходов жизнедеятельности космонавта (водолаза).