Сергей Власов - Фестиваль
– Вы чем-то недовольны, дражайшая?
– Я не хочу быть редактором! Не хочу и никогда им не буду! – Казалось, еще и она разрыдается.
Маша стала громко икать, глаза ее округлились, а пальцы левой руки все сильнее и сильнее стали теребить край тюлевой занавески.
– Блин, только бы не припадочная, – вслух сам себе сказал Сергей и тут же предложил даме воды.
– Нет, спасибо, не надо. Можно я пойду умоюсь? – Не дождавшись ответа, Маша вскочила со стула и торопливыми шагами направилась в ванную.
– Конечно, можно, – непонятно кому вполголоса сказал Флюсов и нервно закурил.
Девушка вышла из ванной абсолютно голой.
– Давайте я приготовлю вам что-нибудь на ужин… – несколько смущенно сказала она.
– Давайте. – Чтобы скрыть некоторое замешательство, писатель с силой дернул ручку допотопного холодильника. Ручка отвалилась.
– Хотите, я вам ее починю? Я когда брала академический отпуск в институте, полгода работала на заводе железобетонных конструкций.
– Делайте что хотите. А мне надо срочно позвонить.
Накручивая телефонный диск, Сергей стал лихорадочно соображать о путях выхода из достаточно нетривиального, щекотливого положения. Как назло, абонент на другом конце провода наглухо молчал. Флюсов вернулся на кухню, уселся на стул и, забросив ногу на ногу, тупо уставился на обнаженную грудь девушки.
– Жарковато тут у меня, не правда ли? Какой номер носите – второй?
– А вам нравятся сисястые девушки, с пятым номером бюста, и жопастые – с пятьдесят четвертым размером?
– Фу, какая мерзость. А отвечать вопросом на вопрос невежливо. А мне нравится. Впрочем, на данный момент мне никто не нравится.
– А я?
– Вы, конечно, творческая индивидуальность, но в данном случае вы находитесь в общей группе…
– Но я все-таки попробую вам понравиться, уважаемый Сергей Сергеевич, – Девица вскочила на свободный стул и, напевая какую-то белеберду на непонятном языке, похожую на мелодии из индийских фильмов конца семидесятых годов, попыталась продемонстрировать что-то среднее между танцем живота и зажигательной самбой.
– Слезай, на хрен! Делаю тебе последнее предупреждение. Если еще раз попытаешься выкинуть что-нибудь подобное, тут же отправишься восвояси.
– А если не попытаюсь?
– Тогда еще посидишь… полчасика.
– Я еще кофе хочу. И спросить…
– Спрашивай, а кофе будешь делать себе сама.
– Как вы относитесь к президенту Пельцину?
Писатель, попытавшийся в это время сделать глоток кофе, подавился:
– В каком смысле?
– Как к президенту.
– Тебя правда это интересует?
– Конечно.
– Пельцин – алкоголик! Я тоже алкоголик, но существенная разница между нами в том, что я не лезу в президенты. Имеете пристрастие к зеленому змию – не лезьте на государственные должности. От моего пьянства и запоев никому ни холодно, ни жарко, я – сам по себе, а от глупостей Бориса Николаевича страдает народ. Окружил себя людишками средней руки – и вот результат: экономика развалена, политика отсутствует…
– А демократия?
– Демократия – это режим, при котором можно говорить все, что думаешь, даже если ты не думаешь ничего.
– А что думаете вы?
– Последнее время думать становится все труднее. Заниматься этим вообще сложно, а уж в условиях демократического режима… Этой способностью обладает лишь небольшой процент населения, самостоятельно же мыслить – единицы. Вот, к примеру, ты, Маша, можешь отслеживать явления по принципу причинно-следственной связи лишь на простейшем уровне, хотя и являешься одной из немногих особей из многочисленного отряда «женщиноголовых», способных к мыслительному процессу. Ты бы пошла оделась, так как кожа твоя начинает напоминать мне одну водоплавающую птицу.
Обиженно засопев, девушка скрылась в ванной комнате и притихла. После оглушительного шума спускаемой воды она появилась опять и попросила сигарету, на ней по-прежнему ничего не было.
– Ты начинаешь утомлять, – спокойно сказал Сергей Сергеевич.
– Вы правы – время позднее, пора укладываться спать.
– А где ты собираешься это делать?
– Как где? Конечно, с вами! – Девушка с ногами забралась на стул, обхватив руками загорелые колени. – Мы проведем бурную ночь, а утром я начну вас шантажировать, и вы из страха, а может быть, и из симпатии ко мне устроите меня на стабильную высокооплачиваемую работу.
– Тебе никто не говорил, что ты – дрянь?
– Говорили, говорили. Многие говорили, а что толку? Где они теперь? А я вот она – здесь, – Маша протянула руки в направлении писателя.
– Ладно, – Флюсов решительно поднялся, – делай что хочешь, а я пошел спать.
Он открыл правую дверцу стенного шкафа, достал оттуда бутылку марочного коньяка и налил себе полный стакан:
– Твое здоровье!
– Вы действительно «хроник», а я думала – это шутка.
– Какие ж тут шутки, девочка. Это – болезнь…
Сергей вошел в комнату и плюхнулся на диван – дальнейшее происходящее его уже особо не интересовало, он слишком устал, чтобы его сегодня далее воспринимать. Засыпая, он успокоил себя внезапно всплывшей в сознании, абсолютно не имеющей ничего общего с реальной действительностью фразой: «Если женщина не права – пойди и извинись».
Маша еще какое-то время гремела на кухне чем-то фарфорово-железным, но затем затихла и она.
Москва окончательно погрузилась в сон, и только редкие автомобили, стремительно жужжащие где-то внизу, временами намекали на то, что ночная жизнь тоже имеет право пусть не на полноценное, но все же на какое-никакое активное существование.
Наступившее утро не предвещало писателю ничего хорошего. От ночного коньяка, правда не сильно, но все же ломило виски, а полуночное бодрствование, кроме физической вялости, имело как вполне прогнозируемый результат еще и нравственные сомнения.
Выйдя из ванной, первым делом Сергей решил отсмотреть зафиксированные определителем телефонные номера звонивших вчера людей. В связи с известным событием – появлением девушки Маши – он напрочь забыл изучить их, когда вернулся вчера с концерта домой.
Прикурив сигарету, писатель стал методично давить черную клавишу, тривиально анализируя вслух увиденные цифры:
– Так… Это Лев Юрьевич Новоженов… Этому опять понадобились ключи от моей квартиры… Сколько же девок из «Московского комсомольца» и «Останкино» он сюда перетаскал, а все неймется старому ловеласу. Ну, да ладно – не мое это собачье дело, Лева – человек крайне почтенный, ему многое можно простить. Дальше у нас… Это Женя Лабухов из «Литературной мозаики». Наверняка звонил по поводу моих публикаций… Это Нахим Залманович Шифрин, видно, переживает о судьбе моего нового монолога… Эти два номера мне неизвестны. Это Петруша… Это Коля-художник… Это Ловнеровская напоминает о сегодняшнем сейшене… Это одна чудная мадам… Это она же. Это подруга чудной мадам… Как с цепи сорвались – дурочки. Так. Это опять неизвестно, кто… Так. И последний звоночек. Это госпожа Песоцкая…
Флюсов в ранней юности был страстным поклонником творчества писателя Акакия Михайловича Веревкина. А потом, через много лет, оказался дружен с его неизвестно какой по счету женой – Любашей Песоцкой – женщиной утонченной, бесконечно самых изысканных творческих убеждений, одно время служившей редактором в невероятно популярной передаче «Музыкальный почтальон». Именно она отбирала – по слухам, за взятки, – артистов для съемок. Достаточно было пару раз появиться в ее передаче – исполнитель становился не просто популярным – он становился знаменитым, его концертные ставки сразу же умножались, преумножались, а потом даже кое-где возводились в степень; нет, Любовь Алексеевна, безусловно, по праву считалась одной из основательниц российского шоу-бизнеса… Говорила она всегда очень тихо, с придыханием, периодически то снимая, то надевая снова позолоченные очечки на свой очаровательный миниатюрный носик. Возраст свой решительно скрывала и в последнее время, по наблюдениям многих коллег, стала хронически молодеть. Если пять лет назад она публично ассоциировала свои года с цифрами где-то от сорока до сорока пяти, то сейчас тридцать восемь были той последней чертой, после которой любой намек или сомнение по поводу реальности ее возраста расценивались Любовью Алексеевной как самое страшное преступление против человечества.
Как-то задержавшись у нее в гостях, Сергей подвергся настоящему натиску со стороны «слегка перебравшей» редакторши.
– Женись на мне, – говорила она, стоя на коленях на холодном полу и обхватив его несвежие джинсы длинными ухоженными руками.
– А как же Акакий Михайлович? Вы же, как я понимаю, обменяли две квартиры, и теперь у вас только одна – общая…
