Борис Ласкин - Друзья и соседи
Я поднимаю глаза, делаю громаднейшую паузу — даю лёгкое обалдение, как, между прочим, и должно быть по роли, и потом, не хочу хвалиться, иду на актёрский подвиг.
Сперва я исполняю личную скорбь не очень глубокую, потом говорю всем: «Извините, у меня срочное дело», направляюсь к выходу, затем останавливаюсь, как всегда сжимаю в кулак свою волю и возвращаюсь.
Мотылёв, поскольку он не знает содержания записки, подаёт реплику: «Что случилось, если не секрет?»
Тут у меня опять пауза, смена эмоций, и я произношу свою реплику, но не всю, а только вторую её часть: «Человек всегда должен верить в хорошее. Я не имею секретов от коллектива. У меня только что… верней, меня только что бросила жена».
Тут вое удивляются, выражают сочувствие, а у меня такое радостное лицо, что всем понятно, что ни в каком сочувствии я не нуждаюсь, такой я необыкновенно бодрый и весёлый, что, думается, ещё минута — и запою.
Сыромятников, согласно тексту пьесы, кроет меня, а я на его слова абсолютно не реагирую. Получается, что с меня критика как с гуся вода. Но в конце я свою реплику всё же произнёс: «Да, я был виноват — и вот закономерный результат». Наши потом сказали, что когда я это говорил, я довольно глупо улыбался.
Честно вам скажу, не помню, как уж я доиграл спектакль. Говорят, что хорошо, с исключительным эмоциональным подъёмом.
Через три дня в городской газете появилась рецензия.
Обо мне критик так написал: «Ярко выразил гражданскую позицию своего героя артист Л. Хорохорин. Сцену, когда Гнутов узнает, что его оставила жена Варвара (артистка Э. Чепурная), Хорохорин решает очень своеобразно. Он играет спокойствие, даже весёлость. Такое решение могло бы показаться несколько парадоксальным, но это не так. Артист как бы предвосхищает свою программу — человек должен всегда верить в хорошее. И эта стойкая вера не обманывает передового токаря Василия Гнутова — в финале Варвара возвращается к мужу».
Дальше в рецензии говорится об очередных задачах современной драматургии, но поскольку это выходит за рамки данного спектакля и прямо ко мне не относится, я на этом не буду останавливаться.
Самое важное я уже рассказал.
Кролик
Не стал бы я писать этот рассказ, если бы имел одну только цель — обрисовать невежливость отдельного человека. Это, как мне кажется, прямая задача сатиры. Вывести на всеобщее обозрение и заклеймить. Но я этого не умею, потому что я не сатирик.
Бывают такие активные люди — агитаторы, горланы, главари, но я не из их числа.
Дело в том, что по складу своей души я лирик. Не располагаю ни громким голосом, ни гневными интонациями. В моём арсенале всего и есть, что тихая речь, сдобренная улыбкой. Вот моё единственное и отнюдь не грозное оружие.
Каждое утро ровно в восемь пятнадцать я сажусь в троллейбус, связывающий наш микрорайон с центром города, и еду на работу в свой научно-исследовательский институт.
Почти всегда вместе со мной в троллейбус входит хмурого вида молодой человек в кроличьей шапке и пальто из синтетики.
На прошлой неделе этот Кролик (так я буду его называть), разворачиваясь в тесном проходе, грубо наступил мне на ногу. Я посмотрел на него в надежде, что он извинится, но ничего подобного не произошло. Кролик спокойно стоял, поглаживая свои роскошные бакенбарды, и что-то беззвучно насвистывал.
— Гражданин, — тихо сказал я, — вы наступили мне на ногу.
— Возможная вещь, — ответил Кролик.
— И у вас не возникло желания извиниться?
— Пока что не возникло.
— Очень жаль, — сказал я. — Ничто так дёшево не стоит и ничто так дорого не ценится, как вежливость. Если бы вы попросили извинения, вы бы тем самым возвысились в моих глазах и предстали передо мной как учтивый молодой человек…
Кролик иронически взглянул на меня:
— Долго думаешь тарахтеть на эту тему?
— Хочу обратить ваше внимание, — сказал и, — что глагол «тарахтеть» не является синонимом глагола «говорить». Точнее, он смыкается с глаголом «шуметь». Между тем я вовсе не шумел. Напротив, я достаточно деликатно сказал вам, что вы наступили мне на ногу…
Кролик поморщился:
— Ла-ла-ла… Гляжу, язык-то у тебя без костей.
— Да. Я в этом смысле не являюсь исключением. Язык, как вы знаете, мышечный орган, способствующий пережёвыванию и глотанию пищи, но это ещё не всё..
— Ах, ещё не всё?.. Ну давай, давай!..
— У человека в отличие от животных язык участвует в создании речи…
— До чего же ты мне надоел! — строго сказал Кролик.
— Прошу прощения, но вы не дали мне закончить мысль.
— Что ты от меня хочешь? — нервно спросил Кролик.
— Ваше лицо выражает страдание, — сказал я. — Это даёт мне повод думать, что вы испытываете чувство раскаяния, но по совершенно непонятной причине не желаете в этом признаться.
Кролик вытер лицо шапкой и покинул троллейбус, но не как обычно, у моста, а на две остановки раньше.
На следующее утро я заметил, что при моём появлении в троллейбусе Кролик быстро отвернулся.
Поравнявшись с ним, я сказал:
— Доброе утро! Какой нынче дивный выпал снег. Мы вчера с вами не договорили. Есть в душе у человека такие таинственные струны…
Кролик всплеснул руками:
— Можешь ты рот закрыть?
— Разумеется. Закрытый рот — это его, так сказать, естественное состояние…
Кролик потыкал себя в лоб пальцем:
— Сходи-ка ты, друг, в поликлинику.
— Меня трогает ваша забота, — сказал я, — но в этом нет нужды. Нога меня больше не беспокоит.
— А голова? — спросил Кролик, и лицо его вновь обрело страдальческое выражение.
— Не тревожьтесь, голова у меня болит крайне редко. Давайте вернёмся к тому, о чём мы говорили…
— Ну, что ты ко мне прилип? — плачущим голосом пропел Кролик. — Долго ты меня будешь мучить?..
Я пожал плечами.
— Если я вас правильно понял, сознание своей неправоты причиняет вам мучения. В какой-то мере это меня радует. Через страдания — к постижению истины. Всё закономерно, не правда ли?
Кролик не ответил. Он молча закрыл лицо руками.
На другое утро, такое же чистое и снежное, войдя в троллейбус, я поискал глазами Кролика и вскоре его обнаружил. Он сидел с поднятым воротником и в шапке, надвинутой на глаза. Мальчишка — его сосед — уступил мне место.
— Спасибо, — сказал я и уселся рядом с Кроликом.
Некоторое время мы ехали молча.
— Я не сразу узнал вас, — сказал я. — Доброе утро!..
— Привет! — ответил Кролик и, сдвинув брови домиком, сказал: — Извините, что так получилось. Извините…
— Что вы имеете в виду?
— Я вам случайно на ногу наступил. Утро, сами знаете, толкотня, другой раз даже не видишь, куда ногу ставишь. Так что прошу меня, конечно, извинить. Даю слово — это больше не повторится. Слово даю. И всё. И конец!..
Кролик встал.
— Вам ещё рано.
— Я по другой причине встал, — пояснил Кролик, — видите, женщина? Она стоит, а я сижу, значит, я должен уступить ей место. Гражданка! Прошу вас, садитесь, пожалуйста. Будьте как дома! Спасибо за внимание!
Он приподнял свою мохнатую шапку и решительно двинулся к выходу.
Я заметил, что он опять не доехал до моста, а вышел на остановку раньше.
Душа общества
Белоколонный загородный дом стоял в самой глубине парка. В давние времена здесь хозяйничал граф Сумароков, а нынче раскинул свои владения дом отдыха «Зелёный шум». Эта обитель покоя стала излюбленным местом отдыха учёных.
Директор «Зелёного шума» говорил так:
— Товарищи, какой у нас в основном контингент? Учёные. Короче говоря, люди умственного труда. Обойдёмся уж как-нибудь без танцев и развлечений.
Однажды случилось так, что учёные возроптали: им было скучно. Тогда директор уехал в город и вернулся с человеком, именуемым затейником. Ошеломлённый составом отдыхающих, затейник попытался было начать с популярной лекции на тему «Гипертония и меры её предупреждения», но лекция никакого успеха не имела, и многоопытный затейник резко изменил курс. Он сколотил группу желающих участвовать в увлекательном соревновании «бег в мешках». В этом игрище приняли участие член-корреспондент Академии наук Ярцев, профессор Вахромеев и кандидат искусствоведения Фроленко. Отпрыгав половину дистанции, профессор Вахромеев стыдливо вылез из мешка и, не глядя на присутствующих, скрылся в библиотеке.
Затейнику было трудно. Его инициатива не находила поддержки. Через неделю он подал заявление об уходе и тут же устроился в дом отдыха текстильного комбината, где с успехом трудится и по сей день.
С уходом затейника жизнь в «Зелёном шуме» вернулась в свою колею. Иронические замечания в адрес профессора Вахромеева, публично скакавшего в мешке, были уже исчерпаны, и в доме отдыха опять стало скучно.
