Борис Ласкин - Друзья и соседи
И ещё одно объяснение, в котором, по правде говоря, нет особой нужды, но всё же…
Обещанный элемент фантастики будет состоять в том, что одним из действующих лиц короткого повествования о событии наших дней явится покойный писатель-классик.
А теперь слушайте рассказ, который может оказаться более кратким, чем вводная часть, или, проще сказать, преамбула.
Был прекрасный летний вечер. К сожалению, я не помню, ходят ли на охоту по вечерам. Для верности скажем так: было прекрасное раннее утро. Совершив приятную прогулку по берегу реки, Тютин решил искупаться. Разделся и, слегка поёживаясь от утренней прохлады, он прыгнул с песчаного бережка и поплыл. «Славное нынче утро, — думал Тютин, сильными взмахами рук рассекая тихую воду, — стрекоза пролетела, а вон реактивный самолёт в небе белый след оставил».
То ли устал Тютин, то ли не рассчитал сил своих, но начал бедняга тонуть.
И надо же было случиться, что шёл в тот час по берегу красивый, рослый старик с румяным лицом. Старик нёс в руке ружьё, рядом шла охотничья собака.
Если бы Тютин больше читал, он бы, разумеется, сразу вспомнил портрет писателя И. С. Тургенева, помещённый в первом томе его полного собрания сочинений. Но Тютин значительно меньше читал, чем говорил.
И потому вместо того чтобы поднапрячься и крикнуть: «Иван Сергеевич, помогите, тону!» — крикнул: «Товарищи, разрешите мне коротко остановиться!»
— Постой-ка, Трезор, — сказал Тургенев, — этот господин вознамерился что-то сказать.
Остановился охотник, села собака, а терпящий бедствие Тютин тем временем говорил, побулькивая и выплёвывая тёплую речную воду:
— Разрешите мне коротко остановиться и поставить вопрос ребром. Ситуация, товарищи, складывается так, что, находясь под влиянием не изученной в должной мере водной среды, я имею тенденцию углубиться в этот вопрос с возможностью последующего невыхода наружу. Не буду долго останавливаться на истории вопроса, так как налицо чересчур высокое потребление воды на душу населения и речь моя имеет тенденцию утратить необходимую для народа разборчивость…
— Ты понимаешь, Трезор, о чём изволит говорить этот господин? — спросил Иван Сергеевич у своей верной собаки.
Трезор пожал ушами.
А тонущий Тютин, вместо того чтобы огласить окрестности кратким и исчерпывающим восклицанием: «Тону! Спасите!», хлебнув новую порцию воды, продолжал:
— Современная обстановка складывается в таком аспекте, что с каждым новым погружением я добиваюсь всё большей и большей глубины. Таким образом, товарищи, у меня уже сложилась реальная перспектива нырнуть последний раз только в одном направлении, а именно туда…
— Не понимаю, решительно не понимаю, что желает выразить словами этот господин, — сказал Иван Сергеевич и, тихонько свистнув собаке, пошёл вдоль берега и скрылся в кустах.
Итак, Тургенев ничего не понял.
И утонул бы незадачливый герой рассказа, кабы не счастливый случай.
По соседству катался на лодочке некий молодой человек, понаторевший на профсоюзной работе и знавший толк в канцелярской речи. Услышав совсем уже неразборчивые рулады Тютина, молодой человек направил лодку куда надо и сказал:
— Моя фамилия Мармуев. Если вы, товарищ, так резко ставите вопрос, то назрела острая необходимость оторвать вас от губительного влияния засасывающей вас среды. И моя задача на сегодняшний день состоит в том, чтобы поднять вас на более высокий уровень. Я кончил, — сказал молодой человек и вытащил Тютина ещё живым, но ещё не научившимся ясно выражать свои мысли.
Убедившись, что моему герою больше ничего не угрожает, я с сознанием исполненного долга завершаю на этом своё реалистическое сочинение с лёгким налётом фантастики.
Смейся, паяц
Спектакль шёл нормально. Эпизод «производственное совещание» разворачивался в лучшем виде. Мотылёв, создавший образ технолога, исполнил свой монолог с большой внутренней силой.
Я выступал в роли передового токаря Василия Гнутова, у которого на заводе всё в полном ажуре. Приспособление, предложенное Гнутовым, получило авторитетное одобрение. Человеку бы, как говорится, жить да радоваться. Ан нет!.. Драматург поставил перед собой цель испытать Василия Гнутова на прочность.
Не согнётся ли он, не сломается ли, когда в момент своего наивысшего взлёта узнает печальную весть о том, что его верная супруга Варвара совершенно неожиданно решила бросить своего Василька и уехать к матери в Воронежскую область.
Опытный драматург пожелал столкнуть общественное с личным. Для этой цели он как раз и выбрал сцену производственного совещания, когда в самом конце Гнутову приносят записку от его Варвары.
Режиссёр-постановщик Пётр Павлович расставил смысловые акценты, определил сверхзадачу. Гнутов на взлёте, у него отличное настроение, и именно в этот момент входит работник завкома Сыромятников и подаёт мне, то есть Гнутову, записку. А в ней жестокие слова: «Василёк, нам лучше расстаться. Я уезжаю к маме. Варвара».
Когда мы готовили спектакль, на одной из первых репетиций я предложил свой рисунок, примерно такой.
Я сижу на производственном совещании весёлый и радостный, принимаю поздравления товарищей по работе и вдруг — трах! Появляется Сыромятников и вручает мне записку от Варвары. Я её читаю, говорю: «Извините, у меня срочное дело» и сразу же к выходу, но на полпути останавливаюсь и, сжав, как говорится, в кулак свою волю, иду обратно тяжёлой походкой. И тут технолог Мотылёв подаёт свою реплику: «Что случилось, если не секрет?» Я выдерживаю небольшую паузу, даю смену эмоций и говорю тихим голосом: «Жизнь, товарищи, полна противоречий, но человек всегда должен верить в хорошее. Я не имею секретов от родного коллектива — меня только что бросила жена».
Все присутствующие играют крайнее удивление, и Мотылёв говорит: «Прямо скажу — этого я никогда не ожидал. Продолжим нашу работу, товарищи».
Сыромятников резко критикует меня за то, что я не уделял должного внимания жене и вот к какому грустному итогу это привело. Идёт несколько острых реплик на моральную тему, а я сижу один в стороне, лицо высвечивает «пистолет» — это такой узкий луч, — и на моём лице ясно отражается большое человеческое волнение, сознание глубокой вины и всё такое прочее.
В конце я встаю и говорю: «Да, я был виноват — и вот закономерный результат».
Режиссёр в общем и целом одобрил и принял мою творческую экспликацию, но со своей стороны добавил, чтобы я посочней сыграл доминанту, а именно — печаль плюс некоторый элемент страдания. В данном решении, как он сказал, будет предельно обнажена гражданская позиция героя.
В текущем сезоне мы наш спектакль сыграли двадцать один раз, и всё было на высоком художественном уровне. Правда, в одной рецензии критик заметил, что в сцене производственного совещания я излишне педалирую грусть, которая порой даже перерастает в безысходность. Между тем в воле человека и в его возможностях заставить жизнь обернуться к нему своей светлой стороной.
Вот так. А теперь я скажу про последний спектакль и про то, какая на нём возникла интересная ситуация.
Вам безусловно известно такое понятие — дисциплина актёрского труда. Если не знаете, я сейчас поясню.
Возьмём предполагаемые обстоятельства. У вас дома, к примеру, крупная неприятность — пожар или наводнение, а вы в это время в театре играете развесёлую комедийную роль. Наступает антракт, вам сообщают, что у вас стряслось, но ничего не поделаешь — надо комедию доиграть до конца. Вот и получается в итоге ситуация типа «смейся, паяц».
Но я вернусь опять к тому спектаклю, о котором начал рассказывать.
Представление начинается ровно в семь. А в четыре тридцать моя жена Марина проследовала в родильный дом. Проводил я её, поцеловал, пожелал, чтобы всё было хорошо.
А дальше произошли такие события.
Наступил вечер. Играем мы спектакль, и пока я нахожусь на сцене и участвую в этот самом производственном совещании, из родильного дома звонят в театр и говорят: «Поздравьте вашего товарища артиста Хорохорина. Только что его супруга родила прекрасного мальчика».
Представляете? Это радостное событие пока идёт мимо меня, как косой дождь. Весь коллектив кроме занятых на сцене уже проинформирован, а я ещё ничего не знаю.
И вот на сцене идёт производственное совещание. У меня отличное настроение, но тут входит работник завкома Сыромятников (артист Бровкин, кончил Щукинское училище), входит и просто-таки весь сияет. Здоровается по роли с присутствующими и протягивает мне записку: «Вот, Василий, тебе Варвара велела передать».
Я в соответствии с моей трактовкой образа спокойненько беру эту записку и читаю, конечно не вслух: «Марина родила наследника. С тебя причитается. Группа товарищей».
