Сью Таунсенд - Адриан Моул: Годы прострации
— И что ты ему говоришь?
— Обычно: «Держись, кореш».
Среда, 16 апреля
Величественное солнце и младенчески голубое небо. Я дошагал до конца нашего участка, а потом еще метров двадцать пять по Гиббет-лейн. Боярышник в живых изгородях густо цвел белым и розовым и пряно пах. Птицы шумели, чем-то усердно занимаясь в зелени деревьев. Трава на обочине колыхалась на ветру вместе с неопознанными полевыми цветами. Я нашел длинную палку, с ее помощью добрел обратно, затем сел около дома и впервые по-настоящему посмотрел на землю вокруг свинарников. Как много земли! И меня прошиб первобытный зов — зов к возделыванию почвы. Такого со мной еще никогда не случалось. Подростком я невыразимо страдал, таскаясь за матерью по садово-огородным торговым центрам, пока она что-то высматривала, наезжая дребезжащей металлической тележкой на ни в чем не повинные ноги других покупателей.
Четверг, 17 апреля
Мы с Бернардом обошли наш участок по периметру. Посидели на поваленном дереве у ручейка, пока Бернард курил. Прежде ручей был для меня досадной помехой, грозящей наводнением и погибелью для Грейси, а также лишним отягощением нашей страховки за дом. Но теперь я смотрел на него совсем другими глазами. Этот маленький водный путь казался самым прелестным моим достоянием. Так я и сказал Бернарду.
Нагнувшись, он зачерпнул воду из ручья и зачмокал:
— Нектар. Все это рафинированное питье в дизайнерских емкостях отдыхает.
Он зачерпнул воды и для меня. Она отдавала никотином.
Пятница, 18 апреля
Ночью спал в обнимку со старым пуховиком Георгины. Он пахнет ею — смесью духов и застоявшегося табачного дыма. Утром, проснувшись, обнаружил пуховик на полу, потом учуял запах жареного бекона и понял, что Бернард уже встал. Пошел в ванную, глянул в зеркало над раковиной и встретился глазами с моим призрачным двойником. У него было изможденное бледное лицо, лысая голова и темные круги под глазами.
— Георгина, Георгина, Георгина, — произнес я вслух.
Когда я спустился в кухню, Бернард обжаривал бекон, переворачивая его чайной ложкой. Но смотрел он не на сковородку, а в книгу, которую держал в другой руке. Называлась книга «Лес у нас в гостях: изучаем деревья, не выходя из дома».
— После завтрака, цыпленочек, пойдем бродить по твоему участку и составлять опись деревьев.
Внезапно мне показалось очень важным выяснить, сколько лет Бернарду. О чем я его и спросил.
— Родился второго девятого 1946-го, — отрапортовал он. — Зачем тебе это, старик?
Не мог же я сказать ему правду — что я боюсь, а вдруг он скоро умрет, — поэтому я ответил:
— Ты ровесник Джоанны Ламли[80].
— Польстил, — ухмыльнулся Бернард.
Вечером
Кроме уродливых кипарисов, которые я намерен срубить в самом ближайшем будущем, мы располагаем тридцатью девятью зрелыми лиственными деревьями.
— И все — уроженцы Англии, — с гордостью резюмировал Бернард.
Суббота, 19 апреля
Свадьба Найджела и Ланса
В Фэрфаксхолл мы отправились пешком, мать толкала коляску с отцом. Если бы Господь пожелал, чтобы двое мужчин сочетались браком, ворчал отец, Он женил бы Иисуса на Иоанне Крестителе. Мы с матерью с тревогой переглянулись. В последнее время отец постоянно ссылается на религию. Признак старческого маразма? Не дай бог, он еще вообразит, что сейчас 1953 год, и потребует, чтобы чай ему наливали в кружку с символикой коронации[81].
Мы несколько раз останавливались передохнуть и обрадовались, когда сквозь деревья замаячил Фэрфаксхолл. Явились мы как раз вовремя, чтобы увидеть торжественное появление Найджела и Ланса в лимузине с наемным шофером. Выглядели они отлично, оба в одинаковых голубых костюмах, но я сразу увидел, что Найджел не в настроении. Спросил его, в чем дело. Оказалось, сегодня в половине восьмого утра на Ланса напал мандраж и он предложил отменить свадьбу.
— А ты расскажи ему почему! — взвизгнул Ланс.
Дернув за поводок собаку-поводыря, Найджел рявкнул:
— Я только велел ему не стоять у алтаря с отвисшей челюстью. Не хочу, чтобы его приняли за умственно отсталого!
— Как ты узнаешь, открыт у него рот или нет? — спросил я.
— Я слышу, как он дышит! — бесновался Найджел. — Я просил его вырезать аденоиды перед свадьбой!
Все почувствовали себя неловко, однако моей матери удалось развеять тучи. Она рассказала, как у нее перед свадьбой сдали нервы:
— Накануне вечером Джордж заявил, что не хочет иметь детей. Мол, они портят сексуальную жизнь и обезображивают женские фигуры.
— И разве я был не прав, Полин? — вставил отец.
Мать невозмутимо закончила:
— Но он не знал, что я уже была беременна Адрианом.
Церемонию вел добродушный дядечка из местного отделения регистрации актов гражданского состояния. Он отметил, что это первый брак, заключаемый в Фэрфаксхолле. На мой вкус, тон у него был чересчур сладостным.
— Когда ты одинок, — вещал он, — твое сердце бьется, словно крылья крошечной птички, но когда ты объединяешься в союз с другим человеком, ваше общее сердце становится сильным, как у орла, и, подобно этому благородному существу, вы воспаряете высоко в небо!
Лично я не доверил бы собаке охранять обручальные кольца. Это обязанность шафера, то есть моя. Мало приятного в том, когда собака рычит, обнажая клыки, стоит тебе попытаться вынуть кольца из золотистого мешочка, висящего у нее на шее.
В какой-то момент я был вынужден повернуть голову вбок: тяжелое аденоидное дыхание Ланса в сочетании с открытым ртом придавало его лицу идиотическое выражение, и смотреть на это было невыносимо. На виске Найджела билась вена, напоминая червяка в конвульсиях.
Отвернувшись, я увидел Георгину. Она стояла позади, в черном костюме, с планшетом в руках. Она коротко улыбнулась мне и отвела глаза. Я страшно гордился моей женой. Свою первую свадьбу в Фэрфаксхолле она организовала безупречно. А это нелегко, учитывая, что половина гостей — геи, славящиеся своей требовательностью.
Когда на свадебном обеде я поднялся, чтобы произнести речь шафера, меня приветствовали овацией стоя. Я был ошеломлен. Найджел пробормотал мне в ухо:
— Они аплодируют твоему раку, Моули, и тому обстоятельству, что твоя жена дала деру. Ничего личного.
Я постарался говорить коротко, но с юмором, рассказав, что Найджел был единственным мальчиком в школе, который пользовался дезодорантом, прежде чем выйти на футбольное поле. Кроме того, я зачитал текстовое сообщение от Пандоры:
Жаль, я не с вами, но в Запретном городе.
Много-много любви мистеру и миссис Найджелу и Лансу.
Пандора.— Под Запретным городом Пандора не имеет в виду Ливерпуль, — сострил я. — Она возглавляет нашу коммерческую делегацию в Китае.
Моя мать засмеялась, но к ней мало кто присоединился.
Воскресенье, 20 апреля
Утро провел с Грейси, мы рисовали за кухонным столом. Она изображала одну принцессу за другой, я — мой идеальный сад.
Бернард приготовил завтрак — неизменную яичницу с беконом. Перед тем как приняться за еду, Грейси попросила салфетку. Я подал ей кухонное полотенце.
— У тебя нет нормальных столовых салфеток? — сдвинула она брови.
Днем я повел ее к ручью и разрешил, сняв носки и туфли, побродить по ручью, вода ей доставала до щиколоток. Мы построили плотину, взяв со дна камни, отполированные течением.
За дочкой приехала Георгина.
— У тебя усталый вид, — посочувствовал я.
— Работаю по четырнадцать часов в сутки, — ответила она.
— Надеюсь, тебе хорошо за это платят.
— Мы не начисляем себе зарплату, — скороговоркой пояснила Георгина. — Всю прибыль вкладываем обратно в бизнес.
Выходит, он эксплуатирует мою жену задарма!
Понедельник, 21 апреля
Мать договорилась о встрече в Лестере с редактором издательства «Меланхолия». Они заинтересовались ее «Девочкой по имени Срань»!
По словам матери, предварительное обсуждение по телефону уже состоялось:
— Они настаивают на том, чтобы я изменила название. Но я сказала, либо «Девочка по имени Срань», либо ничего!
Вечером
Мать вернулась от редактора. Ее книга теперь называется «Дочь картофельного фермера».
Я спросил, не покажет ли она в «Меланхолии» кое-что из моих неопубликованных работ. Мать согласилась, но без должного энтузиазма.
