Джон Бостон - Сесквоч
Я проводил обычную мужскую линию "моя жена никогда не будет…". Ну, дальше ты знаешь. Я не возражал, чтобы она работала. Вопрос в том, где.
Туберский улыбнулся своим воспоминаниям.
— Она работала на старой заправке фирмы "А & В".
Фенберг кивнул.
— Поджидая машины, она носила ребенка в детском рюкзаке, повешенном у нее на груди. — Фенберг ясно помнил ее в оранжево-коричневой униформе, волосы под шапочкой. Нос краснел от холода, и на руках у нее были теплые варежки. Ребенка это не беспокоило. — Она, видимо, хорошо подрабатывала на чаевых. Она говорила, что могла бы оставлять ребенка с подружками, но ей с ним было веселее, и чаевые были в три раза больше. Самостоятельная женщина.
Фенберг покачал головой. Пламя уменьшилось.
— Мне это надоело. Этот парень, управляющий заправкой. Я даже не помню его имени. Мне как-то доложили, что он щипал Трейси и старался прижать ее на кухне. А с ней всегда был ребенок. Сукин сын. Черт. Это было как плохая история из Чарльза Диккенса. Она хотела, чтобы наше первое совместное Рождество было особенным. — Фенберг засмеялся. — Помнишь, вы спорили как сумасшедшие о реинкарнациях и о жизни?
Туберский заволновался.
— Трейси говорила, что мы и через десять тысяч лет будем друзьями. Однако нам нужно было что-то вещественное, чтобы отметить наше первое Рождество. У нее были свои секреты. — Фенберг глубоко вздохнул и продолжал: — Мы поссорились в то утро перед тем, как я ушел на работу. Из-за ее работы и по прочим мелочам. Это была ссора без особых причин, сплошные глупости. Ребенок начал плакать. Трейси стала кричать мне в ответ. Я вылетел из дома и хлопнул дверью, идиот несчастный.
Еще до свадьбы, когда мы только что помолвились и смотрели друг на друга восторженными глазами, мы договорились, что если когда-нибудь поссоримся, то всегда будем разрешать наши проблемы сразу. Неважно какие, независимо от занятости, даже если мы опаздывали. Мы договаривались, и дело заканчивалось поцелуями. Мы излагали свои аргументы, и, после того как умолкали крики, утихали обиды и исчезало непонимание, все обычно заканчивалось постелью. Этого не было в последний раз. Трейси стояла на пороге. — Фенберг почувствовал, как в горле появился ком. Видение жены с ребенком исчезало. Он моргнул, чтобы вернуть его. — Она смотрела, как я иду к машине, потом окликнула: "Ты не хочешь поцеловать меня?" Я не остановился. Мне даже не хватило обычной вежливости, чтобы просто обернуться. Я бросил: «Позже». — Только позже никогда не наступило.
Фенберг поборол нахлынувшую волну и глубоко вздохнул. Пламя начало двоиться, потом поделилось на четыре части, на восемь и заплясало у Майка перед глазами.
— Она вела машину всю дорогу до Сан- Франциско в тот день. Проделала весь этот путь, чтобы попасть в ту проклятую литейную мастерскую. Она заказала бронзовые подлокотники к скамье. Нашей семейной скамье. На ней мы должны были фотографироваться каждое Рождество, по мере того как семья будет расти. Остальное ты знаешь. Буря. Плохая дорога. Пьяный, который ударил ее машину в бок и сбросил в кювет, и как эта проклятая скамья с бронзовыми подлокотниками съехала с заднего сиденья и прижала ее к рулю.
Фенберг не пошел опознавать тела. Он не ходил на похороны, а смотрел с отдаленного холма, а потом выбросил рождественскую открытку, которую написала Трейси и которая должна была сопровождать скамью, — "Прочная, как мы". Только вот жизнь была совсем не прочной. Фенберг не плакал с тех пор, как ему исполнилось восемь лет.
— Джон, у меня так и не было случая попрощаться с ней…
Туберский протянул ему измятый снимок в пластиковой обложке. На нем были Трейси и Джек.
— Ты обронил это. Я постарался разгладить его, — сказал Джон, держа фотографию перед Фенбергом. — А теперь ты хочешь попрощаться с ними, Майки?
Боль и мука, которые он держал в себе столько лет, переполнили Майкла. Слезы полились потоками. Фенберг нежно взял фотографию и прижал к груди. Он плакал навзрыд, как ребенок.
Туберский прикурил свою «Гав-а-Тампа» и тихо гладил Майкла по спине, помогая монстрам выйти наружу. Он наблюдал, как его брат всхлипнул порывисто и недостойно, зато в этом вздохе было здоровье, и Джон решил, что все идет хорошо. Ну, не совсем хорошо, потому что Туберский не верил в добро и зло. Но лечебным этот плач был, и может быть, он сможет на девяносто девять процентов, вылечить Фенберга.
И все же чего то не хватало. И тогда Голос подсказал ему.
Когда Фенберг уснул от усталости, Туберский порылся в рюкзаке в поисках клочка бумаги и того, чем писать. Он нацарапал что-то и прикрепил бумажку к рюкзаку Фенберга. "Как тебе понравится вот это?"
У бога точно есть чувство юмора, решил Туберский.
Глава XXVI
Сберегательный из Ома
Луна выплывала медленно, как космический корабль пришельцев.
Вначале она зависла над поросшей лесом горой, потом легко поднялась вверх, чтобы увидеть всю находившуюся внизу планету.
— Десять часов, — сказал Фенберг, взглянув на часы.
Четыре пары глаз уставились в небо. Пятая упрямо не желала смотреть. Знахарь раскачивался вперед и назад у своего костра и тихо бормотал древнюю молитву о защите.
Существо зачарованно любовалось сияющим овалом. В заросшем подбородке застряли кусочки цыпленка и лапши из супа, приготовленного Туберским. Существо забыло о наблюдавших за ним людях. Оно не знало о мощном ружье, лежавшем на коленях Фенберга и нацеленном на него.
Двенадцать человек. Мертвых. Съеденных. И все во время полнолуния.
— Он шевелится! — Фенберг выпрямился, ружье описало дугу и было направлено прямо в сердце существа.
— Стой! — отрывисто произнес Туберский и поднял руку. — Все в порядке. Он просто перевернулся.
Существо село, скрестив ноги и откинуло голову назад, забыв обо всем при виде великолепного зрелища.
— Пожалуйста, убери это, — умолял Туберский.
— Прости, — ответил Фенберг и отрицательно покачал головой. Ружье не изменило положения.
— Майк, я жил с ним три месяца…
— Ты говорил, что его никогда не было рядом с тобой во время полнолуния.
Туберскому нечего было возразить.
— Он мог быть совершенно ручным весь месяц, но луна могла оказывать на него свое действие. — Несколько человек уже было убито и съедено, и Фенберг не желал быть продуктом в чьем-то меню.
В течение трех часов все наблюдали за монстром, который, в свою очередь, наблюдал за ходом небесного светила. Вскоре после часа ночи он стал засыпать.
— Что-то туг не так, — сказал Фенберг, медленно поднимаясь. Он потряс ногами, чтобы восстановить кровообращение. Они разбудили индейца.
— Чарли! — прошептал Фенберг и потряс индейца за плечо. — Чарли, я хочу, чтобы ты посмотрел.
Старый индеец сонно посмотрел на Фенберга, потом на угасающий костер и встряхнулся.
— Я уснул! Мандранго, где он?
— В сонной стране монстров. Успокойся, — ответил Туберский. За спиной у него было ружье. — Он крепко спит.
— Не может быть, — возразил индеец. Он обследовал костер и обугленные безделушки в нем. — Что-то не так. Сегодня ночью, до того как луна пройдет четверть своего пути по небу, он должен трансформироваться и убить.
— Единственное, что он уничтожил, это полмиски супа.
Туберский покачал головой и улыбнулся в сторону Фенберга:
— Откуда у него весь этот вздор? Вы можете мне объяснить, кто вычислил, что эта большая тряпичная кукла станет невменяемой, когда луна проделает четверть пути? Почему не три восьмых? И как насчет пятнадцати шестнадцатых? У тебя свои счеты с метрической системой? Ты прямо зациклился на ней, — сказал Туберский и с отвращением махнул рукой в сторону сидящего индейца.
— На этой планете есть много такого, о чем белый человек… — защищался Чарли.
Туберский прервал его:
— Да, да, да. Сам на него посмотри. Он спит, — сказал Туберский, указывая ружьем в сторону спящего зверя.
Чарли отвернулся в другую сторону.
— Нет, на него нельзя смотреть.
— Чарли, мы любовались на грязную морду этого предмета всю ночь, и я не почувствовал никакого проклятья, — убеждал индейца Фенберг.
— Еще почувствуешь, — пообещал индеец. Он сложил руки на груди.
— Послушай, — уговаривал Фенберг, отставив ногу и покачивая ружьем. — Я прошу тебя взглянуть на это существо. Тут что-то не так, и я не пойму что. Ну же. Мне нужна твоя помощь. Ты знаешь все о лесе и его обитателях. Я верю тебе.
Туберский скривился и отвернулся.
Чарли упрямо покачал седой головой. Нет. Проклятье. Его душа. На ней будет выжжена отметка зверя.
— Дубина, — сказал Туберский, сложив руки на груди. Бин Брэс Браун посмотрел снизу вверх на гордую фигуру художника-мистика-воина-антрепренера и принял такую же позу.
