Елена Лактионова - Вот пришел папаша Зю…
И опустил он на грудь седую голову, упал на колени:
— Простите…
Но народ напирал, тянул руки к эшафоту, жаждал возмездия.
— Громада! Опомнитесь! — встал грудью на защиту своего друга Лукашёнок. — Не свершайте самосуда!
С него сбили шапку. Лёгкий ветерок загулял по реденьким волосам белорусского президента и вдруг поднял кружок зачёса над его лысиной и держал так, образуя нимб. Разгорячённая толпа, увидав этот нимб, вдруг замерла и отшатнулась:
— Гля, мужики, и этот святой!
В возникшую паузу снова вынырнул главный общественный обвинитель и презрительно вынес свой заключительный вердикт:
— Поверженного врага не бьют!
— Мужики! Муцовна уходит! — вдруг заорал кто-то от вагончиков «Вторсырьё».
Обитатели, мгновенно забыв про всех президентов — бывших, настоящих и претендующих, похватали свои мешки с добычей и бросились к вагончикам.
Уже совсем стемнело. Борис Николаевич потерянно стоял у закрытых вагончиков: не успел он — ушла, не дождавшись его, «Муцовна». Намотав авоську на искалеченную руку, сутулившись, стоял он и думал, что вот и холодать стало, а он в лёгкой курточке… Надо бы подыскать кое-чего из одежонки… фуфайчонку бы какую…
— Что, не успел свои трофеи-то сдать? — вдруг услышал Ёлкин за спиной женский голос и обернулся.
Это была женщина в чёрных платках, у которой сын погиб в Чечне.
— Да, вот… не успел…
— Что же ты, без хлеба теперь остался? — просто и по-матерински спросила женщина.
— Вот… получилось… понимаешь…
— Эх ты-ы… Ладно, держи вот, — женщина достала из-под платков на груди буханку чёрного хлеба, разломила пополам и почти сердито сунула половину Борису Николаевичу.
Тот инстинктивно локтём прижал хлеб к себе и посмотрел в лицо женщины. На него, будто издалека, глянули её ввалившиеся глаза, и Ёлкину снова стало жутко.
— Простите… — прошептал он.
Женщина посмотрела на него долгим взглядом.
— Бог простит, — сказала она и поспешно удалилась.
— Спасибо…
Борис Николаевич сначала увидел, как хлебная корка в его руке стала быстро покрываться тёмными каплями, а потом понял, что плачет.
Владимир Вольфович находит себя
— Никак сам начальник полигона по нашему уничтожению жалует! — в один из ясных ноябрьских дней вдруг воскликнул кто-то из обитателей, увидев приближающуюся красную «Ниву».
Это был он — любимчик всей страны, завидев которого по телевизору, жители постсоветского пространства бросали свои дела и спешили узреть, а главное, услышать, чтобы потом его изречения и высказывания передавать друг другу, как анекдот.
Выйдя из машины, Жигулёвский стал разминать затёкшие ноги. Обитатели, приостановив труды, потихоньку подгребали к своему начальнику, не скажет ли он им что-нибудь интересное, — не зря же, поди, приехал. А то и просто развлечься — послушать да посмеяться.
Владимир Вольфович прохаживался перед полигоном, готовя себя к речи — будто прибывший в гарнизон генерал, ожидая сбора своих полков.
— Вольфович! — окликнул его от ближайшего костра обитатель по прозвищу Диоген.
Диогеном его назвали потому, что он со своей женой жил в огромной бочке. Сам Диоген утверждал, что в этой бочке когда-то выдерживали коньяк. Остальные обитатели, проходя мимо, не сомневались что квасили капусту.
— Вольфович! — снова окликнул начальника Диоген. — Прошу к столу! — и указал на суп, варившийся в старой кастрюле, переделанной в котелок. — Не побрезгуйте!
Владимир Вольфович, надменно глянув на Диогена, сморщил нос от ароматов варева.
Тут к семейному очагу притопала могутная Диогениха, таща набитый трофеями огромный мешок. В радостном ожидании она заглянула в котелок и нежно спросила:
— Юрчик, что у нас сегодня на обед?
Такое перераспределение семейных обязанностей очень не понравилось Владимиру Волфовичу. Встав так, чтобы дым от костра и запах из котелка были направлены в противоположную сторону, он сделал супругам Диогенам замечание:
— Женщина у вас занимается не своим делом. И мужчина тоже занимается не своим. Должно быть всё наоборот: мужчина должен заниматься общественно-полезным трудом, а женщина должна у костра готовить ему пищу.
— От моего Юрчика у костра пользы больше! — засмеялась голодная Диогениха, готовясь отобедать. — А общественно-полезным трудом у нас занимаюсь я!
— Это позор для мужчины! — Владимир Вольфович набирал обороты, вдохновляясь. — Это потому, что у вас было неправильное воспитание.
И, видя, что обитатели наконец стеклись на его пробный полив, начал свою более развёрнутую речь:
— Место женщины быть на кухне! Там её настоящее место. Ну ещё быть матерью. Она своей природой предназначена быть продолжательницей рода. Но при неправильном воспитании она может сказать: «А я не хочу». И тогда человечество деградирует и погибнет. При таком воспитании от человечества ничего не останется. Мы не можем этого допустить. А сейчас много женщин полезло во всевозможные офисы, стали открывать свой бизнес. А ещё есть женщины, которые полезли в политику. Нечего им лезть в политику, это мужское дело! А женщин нужно отправлять на кухню готовить мужу обед. Ну, конечно, завтрак и ужин тоже. Она должна готовить мужу покушать. Захотел муж, или просто мужчина покушать, и женщина должна ему всё это приготовить. И подать. И ещё она должна потом за ним убрать. И постирать ему. Постирать мужчине одежду, если она запачкалась. И если сам мужчина запачкался, она тоже должна его постирать… помыть, то есть, она его должна.
Тут из вагончика вышла Якамада, шоркая маникюрной пилочкой по своим и без того ухоженным ноготкам.
— Вы хотите сказать, Владимир Вольфович, если мужчина испачкал рубашку, которую постирала ему жена, она должна устроить этому поросёнку хорошую головомойку? — уточнила она. — Я с вами совершенно согласна! А вот что вы вещали насчёт женщин в политике и об их истинном предназначении, я не расслышала? Повторите, пожалуйста.
— Я говорил… — нисколько не смутившись, проговорил Владимир Вольфович, — что женщине совсем не обязательно заниматься политикой, пока есть мы, мужчины. Политика — грязное дело, зачем женщине в неё лезть? Но бывают, конечно, редкие исключения. Редкие исключения бывают. Но они только подтверждают правила. Вот, что я сказал. И всё, больше я ничего не говорил.
На всякий случай Владимир Вольфович всё же отошёл от опасных вагончиков вторсырья. Он победоносно осмотрел свой ППУБО, столпившихся вокруг него обитателей, и неожиданно сказал:
— Что вы тут все столпились и смотрите на меня, как на родного папу? Вы что, думаете, я вам подарки к Новому году привёз? До Нового года ещё далеко. И я не дед Мороз. И вообще вы видите меня последний раз, потому что я ухожу. — Владимир Вольфович немного подождал, ожидая заинтересованных вопросов и слёзных просьб не покидать несчастных обитателей, потому что они все без него осиротеют. Но ни вопросов, ни горьких стенаний по поводу своего ухода он почему-то не услышал. Тогда он продолжил сам:
— То есть я не хочу сказать, что я совсем ухожу из жизни. Нет. Я ухожу от вас. Мне предложили хорошее место.
Владимир Вольфович снова подождал просьб и стенаний, и снова не дождался.
— Мне позвонили домой и предложили очень хорошее место. Я сказал, что я подумаю. Не могу же я сразу согласиться, чтоб они подумали, что я только и делал, что ждал этого звонка. Пусть они решат, что я знаю себе цену.
Владимир Вольфович опять выдержал паузу. Чёрт бы побрал всех этих обитателей, они совсем не интересуются дальнейшей судьбой их начальника! Что с них взять — это же сброд!
Его ожидает воистину головокружительная карьера! Ладно, он добрый, пусть все знают. Он с ними поделится. И Владимир Вольфович не выдержал, его понесло:
— Мне позвонил директор цирка. Что вы думаете, он мне предложил? Может, вы думаете, он предложил мне выступить у него в цирке с моей политической речью на один вечер? Нет, вы ошибаетесь! Он мне предложил выступать у него каждый вечер! Он обещает мне бешеный успех, большие гонорары! Аншлаги каждый вечер, полные сборы! Гастроли по всему миру! Я уже попал в мировую историю как видный политик своего времени. Меня уже будут изучать в школе на уроках по истории России. Теперь я попаду в историю мирового искусства. Весь мир будет у моих ног! Огромные афиши по всему миру, неоновые рекламы:
ГЕНИАЛЬНЫЙ!!! НЕПОВТОРИМЫЙ!!! КОРОЛЬ КЛОУНОВ!!!
ЛАУРЕАТ ВСЕХ ПРЕСТИЖНЫХ ФЕСТИВАЛЕЙ И МЕЖДУНАРОДНЫХ КОНКУРСОВ!!!
— Каких конкурсов? — спохватился Жигулёвский. — Я давно уже вне всяких конкурсов! На конкурсах я буду присутствовать только в качестве председателя жюри и почётного гостя. Двадцатиметровые неоновые буквы на Бродвее! Видно с любого конца Нью-Йорка:
