Герман Дробиз - Вот в чем фокус
— Хвост у меня отрезали,— объяснил Володя.— А в нем был весь смысл.
Дама внимательно посмотрела на Володю и плотно прикрыла дверцу. Далеко не все еще тонкости жизни успел узнать юный поэт Владимир Торохов. В частности, ему было неведомо, что существует такой сорт женщин, которые терпеть не могут остряков.
Бесконечная лента ползла под стрекот клавиатуры из узкой пасти телетайпа.
«СРОЧНО! ВСЕМ ВЕЧЕРНИМ!»
Дальше побежал заголовок: «НОВЫЙ НЕФТЯНОЙ ФОНТАН». Поехала первая строка: «ТЮМЕНЬ. ТАСС. СЕГОДНЯ УТРОМ ВОСТОЧНЕЕ САЛЕХАРДА...»
На столе ответственного секретаря зазвонил телефон. Секретарь выслушал дежурную из телетайпной. Позвонил в наборный. Нина взяла трубку. Выслушала. Кивнула.
Посреди подземного перехода, обтекаемый с обеих сторон густой толпой, словно загадочный дорожный знак, стоял новенький торшер. На расстоянии руки от него в очереди за газетами толчками продвигался Володя.
— На все! — Он протянул продавцу рубль. Тот молча отвел крупную купюру и принял мелочь из рук следующего. Володю оттеснили, он начал пробиваться обратно, но тут какой-то торопыга с размаху налетел на торшер, и они с Володей поймали хрупкий колпак у самого пола. Торопыга при этом слегка ударился и теперь проверял часы: приложил их к уху, потом осмотрел циферблат. Часы были целы, шли и показывали без пяти шесть. Володя засуетился. Не выпуская торшера, протянул продавцу медяк, схватил газету и помчался по переходу — если только можно было мчаться в час «пик» под Манежной площадью.
Толпа лезла из-под земли, как паста из тюбика. Володя вырвался из могучих течений и с торшером наперевес, словно с карабином, ринулся к осажденным дверям троллейбуса... Он теснился на подножке. Одна рука обнимала торшер, другая, с газетой, торчала из дверей. Двери с шипением съехались, и надо же — закусили газету так, что она наполовину высунулась наружу.
Брякала мелочь в кассах, качались спины, шелестели «Вечорки». Володя выворачивался и так и этак. То ему удавалось разглядеть уголок страницы, то какой- нибудь заголовок. Но его стихотворение, как назло, не попадалось. Ладно, подумал Володя. Доедем — свою прочту.
Его газета, торчащая из задних дверей троллейбуса, плыла вдоль сплошного строя приткнувшихся к обочине автомобилей. В одном из них за рулем скучал смуглый красавец в мохнатой кепке. К счастью, его ждало крохотное приключение: возле притормозил, застревая в пробке, троллейбус. Красавец кошачьим движением ухватил газету, проплывавшую перед его окошком, нагло помахал Володе, смутно видимому через запыленные стекла, и, не разворачивая полностью, с нетерпением погрузился в изучение четвертой полосы, где рядом с репертуаром кинотеатров стояло несколько траурных рамок.
Часы на «Известиях» показывали пять минут седьмого.
К Пушкину или к газетному киоску?
К киоску вилась очередь.
— На все! — выпалил Володя, протягивая рубль.
— Встаньте в очередь! — властно скомандовал стоявший первым пенсионер, и его тут же поддержали остальные.
Но киоскер не зря просидел столько лет возле «Известий» и прекрасно знал, кто и в каком случае просит по нескольку десятков экземпляров одного номера.
— Напечатался? — спросил он, принимая деньги.
— Ага!
Киоскер начал отсчитывать пятьдесят штук.
— Что такое? Почему? — возмутился пенсионер.
— Дедушка,— проникновенно сказал Володя,— там мое стихотворение!
Взгляд его был так светел, что в железном пенсионере что-то крякнуло, он сломался, обмяк и задушевно объяснил задним:
— Стихи у него там напечатали.
Очередь приумолкла.
— Поздравляю, молодой человек! — Киоскер протолкнул пачку сквозь узкую бойницу.
— Спасибо! — Володя схватил газеты и с торшером наперевес рванул через дорогу. В очереди засмеялись.
— Не зазнавайся! — крикнул пенсионер.— Поэты, понимаешь...
Нины еще не было. Володя поставил торшер, сел на скамейку, газеты положил рядом с собой. Тут же налетел какой-то шустрый парень, сдернул верхний номер, бросил две копейки и был таков.
— Эй, ты чего? — запоздало возмутился Володя.— Я не продаю.
Затем к газетной кипе приблизился нарядный карапузик в брючках — и не поймешь, мальчик или девочка. Следовавшие за ним папа и мама сделали предостерегающие движения.
— Пусть берет,— разрешил Володя.— Бери, бери. У меня там стихотворение напечатано.
— Детское? — спросила мама.
— Нет. Взрослое. Возьмите, я вам дарю.
— Спасибо.— Женщина взяла газету и покосилась на мужа. Крепкий был муж, ладный, килограммов на восемьдесят пять. Но стихов он не писал и уж тем более не печатал в газетах...
Володя взял верхний номер. Открыть его можно было в секунду. Но Володе хотелось приберечь это сладкое мгновение до прихода Нины. Он закрыл глаза.
Нина провела ладонью по его лицу, и глаза открылись.
— Уснул? Извини, опоздала. У нас долго руки отмывать... Это что, твой торшер?
Ежик ее волос был влажен и отливал на солнце. На ключицах, в разрезе кофточки, мерцал кулон. Володя перевел взгляд на торшер.
— Это маме, в подарок, газетки читать.
Он придвинулся к торшеру, щелчком пальцев «включил» его. Сгорбился, изображая подслеповатую старушку, и рывком распахнул газету.
— Ну-ка, ну-ка,— заворковал он старушечьим голосом,— где тут мой сынок напечатался?
— Ой, неужели у тебя такая старая мама?
— Нет, мама у меня молодая,— бодро сказал Володя.— Вся в меня!
Заголовки, столбцы строк... Стихотворения не было. Фотоэтюда — тоже. Было сообщение ТАСС о нефтяном фонтане и фотография фонтана. Под ней — меленько:«Принято по фототелеграфу».
Володя тупо глядел в страницу. Перевернул газету Еще раз перевернул. Взял другую. Еще одну...
— Ладно тебе,— Нина склонилась над ним, как санитарка над раненым.— Я же предупреждала: это газета.
Сломленные пополам листы грустными птицами сидели на его коленях.
— Еще напечатаешься.
Володя молча поднялся.
Поэт Александр Пушкин с легкой усмешкой косился на старинный фонарь.
Поэт Владимир Торохов бездумным взором уставился в торшер.
Нина раскрыла сумочку и вытащила сложенный вчетверо лоскут бумаги. Развернула. Это был оттиск Володиного стихотворения.
— Товарищ поэт, дайте автограф.
Володя улыбнулся.
Говорить мы умеем. Мы не умеем слушать. Только собеседник начал развивать мысль, а нам уж не терпится его перебить. Только мы принялись разворачивать свои аргументы, а собеседник в свою очередь безжалостно перебивает ход нашей мысли. В жизни поэтому преобладают диалоги, в которых никто никому ничего не успевает доказать или хотя бы рассказать. Доказывают и дорассказывают после — самим себе. В форме внутреннего монолога.
Во внутреннем монологе каждый из нас исчерпывающе полон, раскован, откровенен. Если бы существовала аппаратура, записывающая внутренние монологи, все мы открылись бы друг другу с новых сторон. Но пока, из-за временного отсутствия такой аппаратуры, пропадает бездна интересных мыслей и рассуждений. В этом разделе собраны попытки автора воссоздать внутренние монологи самых разных людей — как хороших, так и замечательных. Замечательных как по своим положительным качествам, так и по отрицательным.
Итак, вот что могут сообщить нам люди, когда их не перебивают.
ВЧЕРА РОДИЛСЯ
Вопрос начистоту, товарищи, на полную откровенность: я какого возраста, кто как думает? Когда родился? Ладно, не мучайтесь, сам скажу. Вчера. Ближе к вечеру. Мне сегодня второй денек пошел. Но я многое успел за это время. Ночью мы с мамой домой вернулись. Ей там говорили: «Да вы что?! Лежите!» А она: «Да вы что? У меня в отделе работать некому. Там ведь, кроме меня, одни мужики». А утром она мне говорит: «Сынок! У нас в стране все женщины трудятся, поэтому я побежала, а ты развивайся самостоятельно. У тебя два часа до школы — научись ходить, говорить, нос вытирать. Вот тут я тебе обед оставляю и записку, как подогреть. Придешь из школы, читать уже научишься, поешь. А там и я вернусь...»
К семи утра я ходить научился, к половине восьмого — штаны надевать. Пока до школы бежал — заговорил. В школе узнал много интересного. Дважды ноль, оказывается, ноль. Если йодом на крахмал капнуть, крахмал синий становится. Кто бы мог подумать? Но самое главное, познакомился с устройством общества. У нас, оказывается, у всех права, у всех обязанности. От каждого — по способности, каждому — по труду. Гуманизм — обязательное дело, все друг другу свои. Такой принцип. Мне понравилось.
Вечером мама прибежала: «Сынок, ходить научился? Тогда сходи в магазин, я с ног валюсь, понимаешь?!» — «Понимаю, мамочка. Меня в школе научили: родителям надо помогать. И не только им, а всем людям, потому что у нас все свои».
![Светлана Чистякова - Наследники Падших Книга вторая Трудно признать [CИ]](/uploads/posts/books/3156/3156.jpg)