Пелам Вудхаус - Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг
— Вот это, сэр. Меня толкнули в пруд.
— В пруд?
— Да, сэр. Где утки, сэр.
Баронет утвердился в своих подозрениях. Сам Реджинальд в разгаре оргии не порол такой чепухи.
— Какие тут могут быть утки?
Констебль догадался, что сэр Эйлмер принял утверждение за вопрос.
— Когда я сказал «Где утки, сэр», я имел в виду «Где утки, сэр», а не «Где утки?», сэр. Констатировал факт. Неопознанное лицо толкнуло меня в пруд, в котором находятся утки.
— Толкнуло?
— Толкнуло, сэр.
— Кто же это?
— Женщина в красном, сэр, — отвечал констебль, приближаясь к стилю ранних детективов. — Особа женского пола в красном жакете и с красной штукой на голове. Как бы шарф.
— Так шарф или что?
— Шарф, сэр.
— Тогда и говорите «шарф». Нет, что ж это такое? Давно пора сказать в суде, чтобы вы все, трам-та-ра-рам, поумнее выражались. Ладно. Вы ее видели?
— Не совсем, сэр.
Баронет закрыл глаза, вероятно, молясь о ниспослании силы.
— Что — это — значит?
— Я ее видел, сэр, и в то же время не видел. Такое как бы меркание… Мельцание…
— Если вы еще раз скажете «как бы», я за себя не отвечаю! Вы сможете ее узнать?
— Опознать, — ненавязчиво поправил Поттер. — Конечно, сэр. Только ее нету.
— Вот именно. Чего же вы ко мне лезете?
Собственно говоря, полицейский лез к баронету, чтобы тот запер все выходы и обыскал округу; но, прежде чем он об этом сказал, баронет переменил тему:
— А что вы делали у пруда?
— Плевал, сэр. Я всегда там стою и плюю. Стою, значит, и слышу как бы шаги…
— ВОН!
Констебль повиновался. Дойдя до кустов, он закурил трубку и, в своей манере, стал задумчиво плевать. Мы не скроем, что думы его были нелегки.
Как известно, лучший друг сына — мама, а лучший друг полисмена — глава местных судей. Когда сгущаются тучи, сама мысль об этих судьях придает силу; что уж говорить о главе! Кто погладит, приголубит? Он, и только он.
Всякий, кто бежал когда-то к маме, чтобы рассказать о своих обидах, и получал от нее под дых, поймет состояние Поттера. Если так принимают полисменов те, кто обязан утешать их, думал он, Элзи права. Чем раньше уйти, тем лучше.
Если бы в эти минуты вы подошли к кустам и спросили: «Ну как, констебль Поттер?», он бы ответил вам, что с него довольно. Мы не сомневаемся, что горькие мысли стали бы еще горше; но тут их отодвинуло на задний план неожиданное зрелище.
Констебль увидел сквозь ветки, что на балкон вышла женщина в красном со штукой на голове (как бы шарф).
Она посмотрела направо, посмотрела налево и вернулась в комнату.
Гарольд Поттер охнул и задрожал от каски до ботинок. Он сказал бы «Хо!», но слово это примерзло к его усам.
Что-что, а думать он умел. Женщина в красном толкнула его в пруд. Женщина в красном находится в доме. Можно предположить, что это одно и то же лицо.
Хорошо, предположить. Но как же в этом убедиться?
Перед ним открывались два пути: 1) доложить сэру Эйлмеру; 2) прихватив стремянку из сарая, взобраться на балкон, заглянуть в комнату и опознать — или не опознать — особу в красном.
Колебался он недолго. Отбросив вариант 1, он выбил трубку и направился к сараю.
2
Салли давно выпила чай, съела тосты, и ей становилось одиноко. Мартышки все не было и не было. Полулежа в шезлонге, она думала, как хочется ей погладить его по голове и сказать о своей любви.
Странная штука эта любовь. Если А видит в Б то, чего другие не видят, другие смиряются, хоть и страдают, подобно тому как смирились они с болезнью викария.
Если бы эти другие увидели Салли, когда, стиснув руки и сияя взором, она изнывает от любви к Мартышке, они бы ошиблись, намекнув ей, что Реджинальд Твистлтон не может вызвать таких чувств. Ее не тронула бы картина, увиденная их глазами. Она любила, ничего не попишешь.
Одно мешало ей, одно пугало: такая умная девица, как Гермиона Босток, навряд ли уступит свою драгоценную добычу. Да, это пугало ее — и зря; в этот самый момент Гермиона добычу уступала. Когда через двадцать минут Мартышка вошел в комнату, могло показаться, что он только что расстался с тайфуном или иным бичом Божьим, если бы глаза его не сияли тем светом, каким сияют они у людей, изловивших Синюю птицу.
Салли не сразу заметила свет, и впрямь прикрытый платком, которым страдалец вытирал пот, а потому начала с упрека:
— Как ты долго!
— Прости.
— Я выходила на балкон, тебя все нет и нет. Да, я понимаю, тебе надо подумать, но не столько же!
Мартышка опустил платок.
— Я не думал, — сказал он. — Я разговаривал с Гермионой.
Салли подскочила:
— Значит, ты ее нашел?
— Она меня нашла.
— И что?
Мартышка подошел к зеркалу и разглядел себя — видимо, в поисках седины.
— Трудно сказать. Как-то все смещается. Ты не попадала в автомобильную катастрофу? Атомный взрыв? Тоже нет? Тогда объяснить не могу. Одно хорошо, мы с ней не поженимся.
— Мартышка!
— Салли!
— Мартышка, дорогой! Значит, мы будем счастливы!
Мартышка снова вытер лоб.
— Да, — согласился он, — будем, когда я приду в себя. Как-то ослабел…
— Бедненький! Так было страшно?
— Ужас.
— Что ты ей сказал?
— Ничего. Ну, вначале: «А, вот и ты». Беседу вела она.
— Неужели она и помолвку разорвала?
— Еще как! Знаешь, дяде Фреду место в лечебнице.
— Почему?
— Он с ней поговорил. Удивительно, как она все запомнила!
— Что именно?
— Про собачьи бега, и про вчерашнюю ночь, и про гардероб. Многое.
— Какой гардероб?
— Я пошел за помадой к леди Босток и залез…
— Мартышка! Ты просто герой! Ради меня?
— Ради тебя я что угодно сделаю. Ты же толкнула Поттера в пруд.
— Вот это у нас с тобой и хорошо. Помогаем друг другу. Идеальный брак. Какой молодец твой дядя Фред!
— Ты думаешь?
— Он спас тебя от девицы, с которой ты не был бы счастлив.
— Я ни с кем не был бы счастлив, кроме тебя. А вообще-то, правда, молодец.
— Себя не жалеет. Сладость и свет, сладость и свет.
— Да, многие жалуются. Конечно, место ему в лечебнице, но нам он помог.
— Вот именно.
— Теперь все в порядке.
— Все как есть.
— Салли!
— Мартышка!
Обнимались они достаточно долго, чтобы голливудский цензор покачал головой и велел вырезать метров двести, но все же окно Мартышка видел; и Салли с удивлением заметила, что он цепенеет.
— Что такое? — спросила она.
— Не смотри, — отвечал Мартышка. — Поттер влез на балкон.
3
Примерно тогда, когда Поттер прислонил лестницу к дому, а Мартышка начал рассказ о недавней беседе, майор Брабазон-Планк достиг ворот Эшенден-Мэнор и поехал по аллее.
Ехал он быстро. Он вообще ездил быстро, но теперь его подгоняли слова старого друга. Он только сейчас понял как следует, что Твистлтон — тот самый Икенхем, о котором он немало слышал. Были в Лондоне круги, где любили потолковать про пятого графа, и майор вращался именно в них, когда оставлял аллигаторов. Тем самым он прекрасно знал нравы, привычки и чудачества своего соученика, а значит, представлял себе, что будет, если он выступил под твоим именем.
Кое-чего он, правда, не знал, а именно — давно ли гостит Зараза у Балбеса; но предполагал, что и часа хватит, чтобы древнее имя Брабазонов было надолго опозорено.
Никто не ездит быстрее, чем исследователь Бразилии, который хочет спасти свое имя. Гермиона и та не развивала такой скорости. Большая плоская ступня, словно для того и созданная, не отрывалась от акселератора.
Майор слишком спешил, чтобы позвонить у входа и ждать. Услышав голоса за стеклянной дверью, он толкнул ее, вошел — и увидел своего подчиненного, который беседовал с мужчиной постарше, пыхтящим в седые усы. Судя по выражению лиц, оба были чем-то расстроены. И впрямь, Билла Окшота и сэра Эйлмера мы вправе сравнить с двумя пороховыми погребами. Ни чай, ни пончики, ни бутерброды не успокоили их, ибо несчастный баронет, не в силах сдержаться, упомянул о том, что вечер его жизни не скрасит Реджинальд Твистлтон в роли зятя. Билл воскликнул: «Вот это да!», объяснив свое волнение тем, что Гермиона, обретя свободу, может снизойти к тому, кто любил ее всю жизнь. Сэру Эйлмеру это не понравилось.
— Ха! — сказал он, хотя ел пончик, и прибавил, что совершенно незачем улыбаться, как гиена, шансов нет и не будет.
— На что ты ей? — спросил баронет. — Она относится к тебе как…
— Знаю, — сказал загрустивший Билл. — К брату.
— Нет, — поправил его сэр Эйлмер. — К овце. Несмотря на твои размеры.
Билл задрожал как лист.
— К овце? — уточнил он.
— Да.
— К овце?
