Сергей Власов - Фестиваль
Кого там еще принесло? Просил ведь больше никого не впускать. Дайте двадцать минут, чтобы передохнуть, сволочи. А-а-а… Это вы, Лев Николаевич. Да еще в компании с Антоном Палычем. Ну, проходите, проходите… Чем порадуете? Ерундой, говорите, занимаемся. А что делать? Мы же не графья, поди, как некоторые. А что у вас новенького? Все по-прежнему поселянок за бесплатно пользуете, Лев Николаевич? Антон Палыч с вами совсем испортился, стал к рюмке прикладываться, девкам с бабами компании составлять… На моих и не вздумайте даже смотреть, не то чтобы подмигивать. Ну что? Обиделись… Уходить собрались? Ну ладно, чего уж там… Только учтите, я ведь вам это сказал не по какому-либо злому умыслу, а так – по скудоумию. Ну ладно, отправляйтесь, счастливого пути. Адью.
Глава семнадцатая
На часах было всего половина десятого утра, заведующий отдела сатиры и юмора журнала «Литературная мозаика» Евгений Алексеевич Лабухов был пьян. Собственно, пьян он был еще с вечера предыдущего дня, и сейчас, еле ворочая языком, разговаривая сам с собой, Женя составлял для одного издательства небольшую книжонку иронической поэзии под названием «Поэтические памфлеты».
На столе перед ним лежало две тонны рукописей как в рукописном, так и в отпечатанном вариантах. Он пытался читать, но строчки прыгали перед глазами, руки тряслись, а в голове звучали обрывки довоенных маршей.
– Смело мы в бой пойдем… – затянул он по пятому разу, и тут зазвонил телефон.
Евгений попытался собраться с мыслями, но это ему не удалось. Тогда он решил, сняв с себя всю ответственность, попытаться говорить односложными фразами и таким образом дотерпеть до обеда, во время которого он очень надеялся принять на грудь.
Звонил какой-то странный субъект, который на просьбу Лабухова перезвонить через час крайне возмущенным тоном заметил, что перезвонить он не сможет:
– Послушайте, моя фамилия Цинципер, а творческий псевдоним – Степан Цимерман. Меня знают во всех редакциях юмористических изданий. Вы же меня тоже много раз печатали. Я не понимаю, в чем дело.
– Извините, пожалуйста, я две недели, как работаю в этой должности – еще не во всем разобрался, еще не со всеми авторами даже заочно знаком.
Слова Евгения были правдой, он действительно заведовал в «Литературной мозаике» юмором всего восемнадцать дней, из которых двенадцать пил горькую.
– Ну, так вот. Значит, я – Цинципер, творческий псевдоним – Степан Цимерман. Я десять лет лежу в сумасшедшем доме, пишу здесь юмористические рассказы, байки, саги, а потом рассылаю их по всем редакциям. За эти годы у меня накопилось огромное количество публикаций, сюда же мне высылают гонорары, которые идут на улучшение моего питания и конверты для будущих отправлений. Я для чего вам это все объясняю. Чтоб вы понимали, почему я не смогу перезвонить. Потому что звонить мне разрешают только два раза в неделю. Я прошу с максимальным вниманием отнестись к моей личности и моим литературным материалам, которые я отослал в ваш адрес почти месяц назад. Пожалуйста, не забудьте и ничего не перепутайте. Моя фамилия – Цинципер, хотя ни вам, ни кому другому он не известна, потому что я пишу под псевдонимом Степан Цимерман. Все, больше говорить не могу, через пятнадцать минут у меня концерт перед санитарами.
Связь оборвалась.
– Бред какой-то… – сказал вслух Евгений Алексеевич. – Неужели белая горячка? Цинципер… Цимерман… Надо срочно позвонить моему предшественнику. Слушай, Василич, тут какой-то ненормальный звонил. Ци-мер-ман. Есть такой? Есть? Отлично.
У Лабухова отлегло от сердца, сомнения в своей умственной некомпетентности отпали разом. Обхватив голову руками, он стал читать ближайшую к себе страницу:
– Так, кто это у нас… Феликс Кривин… Что мы имеем у этого Железного Феликса? Так…
В катании достигли мы вершин,
И фигуристы славою увенчаны…
Да, далеко не каждый из мужчин
Умеет так красиво бросить женщину.
– Ну что ж… вполне приемлемо. Берем и смотрим дальше. Ага. Юрий Тейх. Кто это? – спросил Лабухов в пустоту и сам же себе ответил: – Наверняка это Юрий Тейх. Какая удивительная и замечательная фамилия – Юрий Тейх! Почти что как Зинаида Райх… или Зинаида Гиппиус… или Марина Куинджи. Стоп! Работаем дальше.
Я хочу рассказать тебе многое,
Ничего-ничего не тая…
Ах ты счастье мое кривоногое,
Я плешивая радость твоя!
– Как образно. Молодец Юрий Тейх. «Плешивая радость твоя…» Надо будет запомнить – на всякий случай. – Он потрогал голову. – Идем дальше. О-о! Это почти что классик – Борис Заходер. Смотри-ка, и стишки у него симпатичные. Жаль только, что без названия.
Говорят,
Что в столице
Никто не найдет
Ни Покровских,
Ни Красных,
Никитских ворот.
А найти их, по-моему,
Просто-препросто:
Стоит
Прыгнуть
В Неглинку
С Кузнецкого моста…
Следующую страницу со стихотворением Лабухов взять не успел. Дверь внезапно отворилась, и в маленькую Женькину каморку ворвался маститый литератор, писатель-сатирик Виктор Контушовкин. Он принес Евгению Алексеевичу два новых рассказа, один монолог и бутылку портвейна, которую он предложил сейчас же, немедленно, без всякого промедления на месте уничтожить.
– Старик, я хотел хоть до обеда поработать, – замурлыкал Лабухов, одновременно разгребая стол и выбирая место на нем для бутылки со стаканами.
Глазки его уже блестели, а в горле появилась некоторая сухость, которая бывает только в преддверии грандиозных пьянок.
Контушовкин важно уселся на стул и достал из кармана потертого пиджака небольшой промасленный бумажный сверток.
– Мойва, – шепотом, с некоторой таинственностью пояснил он.
– А чего ты так тихо говоришь-то? – поинтересовался Евгений.
– Как это – «чего»? Сейчас услышат, что портвейн есть, – набегут. – В эту минуту дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошел поэт Грушевский.
– Ну вот, блин. Я же говорил. – Контушовкин с горечью сплюнул.
– Пьете? С утра, сволочи, пьете. А меня не зовете, – моментально срифмовал поэт.
– Чего тебе, старче? Давай свои вирши и вали отсюда – здесь люди делом занимаются. Или иди в магазин.
– Вот чего сразу орать начали? Конечно, схожу. У меня вчера был день рождения.
– В кои-то веки! Вова, это все меняет.
Вместо убывшего в магазин Вовы через две минуты «нарисовался» поэт-песенник Ондрух. Он приплелся с просьбой напечатать в журнале свои тексты: «Марш сталеваров» и «Элегии для водопроводчиков». Ему это было зачем-то необходимо, он, даже отказавшись от гипотетического гонорара, почти по-маяковскому достал из широких штанин бутылку водки и принялся угощать.
Когда поэт через двадцать минут вернулся с коньяком, среди духоты, дыма и солнечных лучей, доверху наполнивших комнатенку Лабухова, он смог разобрать лишь бурчание поэта-песенника:
– Папа-то у меня идиот. Кто же носит домой документы с грифом «Совершенно секретно»? У меня нет приличного фотоаппарата. Когда он засыпает, приходится от руки переписывать.
Услышав, что он говорит, Грушевский сделал спиной два шага назад и аккуратно прикрыл за собой дверь.
Когда песенник закончил свою историю, оба его собутыльника сделали вид, что ничего не слышали, и чтобы как-то снять ощущения неловкости и какой-то недосказанности, Контушовкин решил их нейтрализовать:
– Честно говоря, из всего вышесказанного моим полуколлегой, я ничего не понял.
– Это почему это? – обиделся Ондрух.
Не обратив внимания на реплику песенника, Контушовкин продолжил:
– Женька, ты же знаешь сатирика Гюльбикяна. Так вот, на прошлой неделе его жена уехала на курорт. Он позвонил нашему общему знакомому – известному ловеласу Гришке Куцему и говорит: «Слушай, Куцый, у тебя баб, как у дурака махорки. Выпиши мне – а я буду с приятелем – парочку сегодня на вечер, я поляну накрою, но чтобы без бабок, а с тобой мы потом сочтемся». Куцый говорит: «Нет вопросов! Отчего же не помочь товарищу – выпишу». Ну и выписал. Сидит Гюльбикян с приятелем и, потирая ручонки, ожидает. В назначенное время – звонок в дверь. Заходят две размалеванные. «Мы, – говорят, – от Куцего. Где здесь поляна накрыта?» Гюльбикян сажает их за стол, и все начинают веселиться. Через пять минут опять звонок в дверь. Стоят еще две девицы. «Мы, – говорят, – от Гришки. Где здесь коньяк пьют?» В течение получаса количество девиц достигает числа двенадцать. Гюльбикян звонит Куцему и говорит: «Ты что, сволочь, делаешь?» На что тот ему резонно замечает: «Понимаешь, старичок, я ведь как подумал: бабы-то все дуры. Одни не найдут, другие – продинамят. Вот и выписал тебе с запасом». «Так они все двенадцать и пришли!» – говорит Гюльбикян. А ты, Женька, знаешь, девушки-то у Куцего своеобразные – разбрелись по квартире: кто женины сережки примеряет, кто ее же французскими духами обливается. Короче, контингент – тот еще. Ну что Гюльбикяну оставалось делать? Он парочку поприличнее оставил, а остальных на улицу вытурил, обыскав при выходе. А девушки, не будь дурами, в количестве десяти человек выстроились на улице перед его окнами и стали скандировать разные непристойные речевки, в которых фигурировали имя и фамилия сатирика Гюльбикяна. Пока не приехали менты – а они приехали далеко не сразу, весь дом слушал это народное творчество. Гюльбикян теперь в трансе, с нетерпением ожидает приезда с курорта жены.
