Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика
— Бог создал землю и людей, — произнёс Берлянчик, когда конники скрылись за углом. — А дьявол — нации, чтобы мы стреляли и резали друг друга...
— Взрывай! Нажми на кнопку, — она выхватила портативный телефон. — Или я подам сигнал, и твоего друга разорвут на части!
— Гаррика Довидера?! О, боже! Я забыл тебе сказать: там в сумке не взрывчатка, а булыжник, а бомба у твоих ребят. Гаррик сделал сменку, понимаешь?! Если я нажму на кнопку, они все взлетят на воздух, но зачем, Майрам?! Взрывать, резать, убивать… Ещё полчаса любви в «Тойоте», и ты бы лишилась смертельного врага, но зато каким гуманным способом! Нет, Майрам, я предлагаю всему живому человечеству только так себя уничтожать.
... Вечером Берлянчик прощался с Хайфой. Он стоял с Гарриком Довидером на смотровой площадке, глядя на бриллиантовые россыпи огней, опоясывающих тёмные холмы. Чёрные, как дёготь, обрывки туч плыли по фиолетово-синему небу, подожжённые пламенем заката, и казалось, разом горят вода и небеса, прикрытые багрово-красным беретом террористки. Додик воспринял это как странное знамение небес. «Почему, — подумал он, — сердцевина самых непримиримых и опасных человеческих проблем лежит именно тут, в Иерусалиме, в колыбели трёх самых гуманнейших доктрин?».
Глава 14. Дети Сомали
На следующее утро после инцидента с террористкой Берлянчик направился в Хайфское отделение Мизрани-Банка. Он открыл стеклянную дверь и попал в небольшое помещение с меняльными аппаратами и лишь затем — в операционный зал. В центре зала спиной к спине стояли два ряда стульев для клиентов, а напротив них прозрачные кабинки. Берлянчик подошёл к одной из них и протянул документы худощавой брюнетке с гортанной речью и резкими чертами лица. Она оторвала взгляд от компьютера и что-то быстро спросила его на иврите.
— Ноу! Я не понимаю.
— Рашен?
— Да.
— Натали! — громко крикнула брюнетка.
Из служебной комнаты в углу зала за кабинами вышла молодая русская женщина, и Берлянчик с облегчением вздохнул, как глухонемой, которому вдруг вернули слух и речь.
— Я вас слушаю? — спросила она. Берлянчик пояснил, что хочет сделать перевод и протянул документы. Брюнетка развернула доверенность и, нетерпеливо передёрнув плечами, передала её русской сослуживице, после чего обе обменялись несколькими фразами, и вернули клиенту документы.
— Я вас должна огорчить, — пояснила ему бывшая соотечественница. — Наш банк не может принять эту доверенность.
— Почему?
— Она заверена одесским нотариусом, а мы им не доверяем... Пусть ваш доверитель обратится к консулу или заверит в любой другой европейской стране.
Берлянчик понял, что спорить бесполезно, забрал документы и вышел на улицу. Надо было срочно звонить монархистке. Он достал из портмоне телефонную карточку, которую заблаговременно купил в газетном киоске, и разыскал автомат. Рядом подметал тротуар перед своим магазином старик в клетчатой безрукавке и джинсах. Берлянчик обратился к нему:
— Вы говорите по-русски?
— Да. А что вы хотели?
— Возможно, вы знаете код на Украину?
— А вы будете звонить за деньги или по карточке?
— По карточке.
— А где вы её купили — у меня?
— Нет, в киоске.
— Тогда не знаю.
Берлянчик вежливо попрощался со стариком, заметив ему, что делает это совершенно бескорыстно, и остановил ещё одну прохожую, которая помогла ему вызвонить Одессу. Монархистка узнала его голос и сразу же спросила:
— У вас всё в порядке?
— Всё, кроме ваших миллионов, — и Берлянчик пояснил ситуацию.
После этого возникла пауза. Несколько секунд она молчала, видимо обдумывая что-то, а затем предложила встретиться на Мальте, куда вылетала с мужем по его делам. Все расходы она брала на себя… Всё это она сказала вполне спокойно, поскольку верила Берлянчику. Впервые он поразил её на даче. Как всякий молодой человек, мечтающий о великих свершениях, монархистка ставила силу поступка выше её нравственной стороны. Они условились о времени и месте встречи, и Додик повесил трубку.
В тот же день Берлянчик разыскал экскурсионное бюро и через трое суток отбыл на Мальту. Ля Валетта очаровала его. Над её аккуратными узенькими улочками витал дух Средневековья. Странно было видеть у парадных, очень похожих на одесские, совсем не одесскую картину: ухоженных и франтоватых стариков в модных пиджаках и бабочках; или слышать, как где-то за известковой крепостной стеной разучивают гаммы на рояле. Когда Берлянчик отыскал условленное место — бронзовых крестоносцев, монархистка уже ждала его. На ней была шляпа из мягкой рисовой соломы с широкими полями, густо усыпанная коралловыми цветами, и белый джинсовый сарафан с тонкими бретельками. На её загорелой шее висело жемчужное ожерелье, а в ушах блестели серьги в виде изящных бриллиантовых лепестков. На фоне рыцарей с огромными мечами её красота казалась очень хрупкой и земной. Она поспешно улыбнулась, как бы завершая этим все формальные любезности, и сразу же сказала:
— Идёмте, нас ждут!
— Нотариус?
— Да.
— Обождите, я возьму такси.
— Не надо, это рядом. Тут всё рядом... Муж уехал на экскурсию в Медину, а я сказалась больной.
— Я бы на его месте не поверил.
— Почему?
— На больных мальтийцы не оглядываются, Ирочка, — бросил он находу. — Как он пережил ваше бегство с «Мавритании»?
— Не спрашивайте! Это было почище, чем Торнадо... Кричал, что я ничтожество, пустая сумасбродка, что если он ещё раз услышит о «Престольном Набате», выгонит меня из дому и не даст нигде устроиться, что я подохну на панели.
— Превосходно! Все вожди подвергались серьёзным испытаниям. Вы это отразите в мемуарах.
— Не всё так весело, профессор…
— Не придавайте этому значения.
Нотариус находился неподалёку от площади с крестоносцами. Монархистка свободно владела английским, и вся процедура с оформлением доверенности заняла не более получаса. Внешне Ирина Филипповна держалась вполне уверенно, и только едва заметная торопливость и щегольство, с какой она подбирала английские слова, выдавали её беспокойство. Берлянчик тоже был взволнован. Ему передавали на руки документ стоимостью в три миллиона долларов. Нечто подобное он уже однажды испытал в Лимасоле, на Кипре, когда они с Алкеном зашли в магазин ювелирных изделий. Его двери были распахнуты настежь. В торговом зале и за прилавками — ни души, а из открытого ящика кассы торчали пачки денег. Алкен зарделся, как девушка перед первым поцелуем, а Берлянчик, испугавшись этой дикой для Одессы картины, стал громко звать: «Хозяин! Хозяин! — и даже обошёл все подсобные помещения, но никого не нашёл. Видимо, все ушли на обед, доверив магазин и открытую кассу любому прохожему. Берлянчик и Алкен переглянулись, громко захохотали и вышли. Сейчас Берлянчик тоже испытывал мучительный дискомфорт от этой страшной пытки доверием. Когда они вышли на улицу, монархистка сказала:
— Мы улетаем с Мальты двадцать первого. Позвоните мне, пожалуйста, если что-то прояснится.
— Я непременно это сделаю.
— Чему вы улыбнулись?
— Видите ли, я привык иметь дело с документами. Если я получаю на фирму обычный умывальник, я даю взамен доверенность. А тут мне вручили судьбу «Престольного Набата» — судьбу страны. И даже расписки не берут!
— Я чувствую, вы меня не подведёте.
— Но, я вижу, вы волнуетесь.
— Это по другой причине! Вы не представляете, какой жизнью я живу… Я знаю, что красива, и ненавижу это; знаю, что талантлива и умна, и тоже ненавижу. Эти качества, которые мне даны для счастья, по сути — издевательство. Их нельзя востребовать! Я там не личность! Я пустая сумасбродка, и это самое страшное, профессор: сознавать способность вести массы за собой, но танцевать в «Лотерее любви», и считаться сумасбродкой. Мне нужно победить на выборах! Какой-нибудь общественный успех «Престольного Набата»! Как воздух нужен! А он без этих миллионов невозможен!
Додик был тронут до глубины души.
— Вы их получите, — сказал он. — Я вам обещаю. Слово чести потомка питерских лейб-медиков.
Каждый раз, когда что-либо вырывало его из сухих, будничных расчётов и вызывало живое и горячее участие, он чувствовал себя полным идиотом, а также безмерную радость по поводу этого открытия.
В Израиль он вернулся в окрылённом состоянии, и Гаррик это сразу уловил. Довидер не любил этих внезапных просветлений друга. Это приводило к дисбалансу их отношений, имевших давние, малопочтенные традиции. В своё время Берлянчик держал подпольные цеха, а Гаррик продавал американцам подлинники Брейгеля, которые, как правило, оказывались портретами маршала Будённого. Однако эра великих потрясений не обошла их стороной. Додик загорелся идеей «Виртуозов Хаджибея», а Гаррик с головой ушёл в религию. Но это иногда вредило старой дружбе: как все новообращённые, они упивались собственной духовностью, и крайне ревниво относились к её признакам в товарище.
