Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика
— А зачем я нужен? — не понял Додик.
— Господин профессор, мне предстоит очень серьёзный и трудный разговор. С вами я буду чувствовать себя уверенней.
Берлянчик не стал упрямиться.
— Здравствуйте, господин Зелепукин! — сказала Ирина Филипповна, когда они приблизились к нему. — Я — та самая Ирина Филипповна, о которой с вами говорил господин Костюкович. А это господин Берлянчик. Его банк будет финансировать нашу программу.
«Какой банк? — удивился Додик. — Какая программа? Что эта фантазёрка несёт?!»
«Сахарница» еще больше втянула голову в плечи, что выражало наивысшую форму сарказма.
— Милочка, я вас ждал к восьми. К восьми — это значит к восьми. А сейчас три минуты девятого, и у меня ещё Киевская трасса впереди. Ну выкладывайте, что там у вас. Только покороче.
— Господин Зелепукин, нам нужна ваша помощь.
— Кому это вам?
— Ну... Умеренным консерваторам. Скажем так. По круглому лицу Зелепукина облаком скользнуло сомнение: не совершил ли он глупость, потратив драгоценное время на встречу.
— У вас есть программа?
— Да есть.
— Какая? Только в общих чертах.
— Прежде всего, это создание крупных помещичьих землевладений.
— Что, что? — взревел депутат.
— Вы не ослышались: помещичьих, я сказала.
Зелепукин бесцеремонно повернулся к ней спиной, открывая дверцу «Джипа».
— Вот что, любезная, найдите себе другой предмет для веселья… Я вам говорю, что у меня каждая секунда на счету, а вы околесицу несёте!
— Ещё два слова, господин Зелепукин. Чтобы вы не думали, что это пустая болтовня, я предлагаю провести эксперимент. Мы скупаем земли на ваше имя и даём кредит. Да, да! Деньги у нас есть. Большие деньги.
Упоминание о больших деньгах несколько остудило гнев господина Зелепукина.
— На моё? — недоверчиво переспросил он.
— Да, на ваше. Но при определённых условиях, конечно. Первое — выборы. Вы бросаете свой админресурс на мою победу. Второе — как только поместье станет на ноги, его уклад должен отвечать духу наших взглядов.
— Это отличная идея! — подхватил Берлянчик. — Вы до конца её не оценили. Надо вернуть обществу звание порядочного, а публике — приличной, а это может сделать только благородное сословие. Если мы, консерваторы, победим на выборах, мы возродим его административным путём. Неважно, что среди аристократов первой волны окажутся чиновники, фрезеровщики, трактористы, сантехники и бандиты — их потомки уже во втором поколении станут изысканно благородной средой.
Монархистка испуганно посмотрела на господина Зелепукина, видимо, ожидая, что этот рискованный экспромт Берлянчика погубит дело окончательно. Однако чиновник выслушал эту речь на удивление терпеливо и спокойно. Казалось, он что-то прикидывал в уме.
— Ладно! — сказал он монархистке. — Я дам вам банковские реквизиты одного хозяйства — перечислите туда шестьдесят тысяч. Для начала… Если, вы говорите, у вас деньги куры не клюют.
— Но я могу надеяться!
— Переведите, там посмотрим, — отрезал Зелепукин и, сев в машину, стал осторожно отпарковываться. Берлянчик проводил монархистку к «Фиату». Он справедливо полагал, что внёс свою лепту в дело аристократического переустройства села и теперь надеялся на награду. Но стоило ему заикнуться о квартире на Пастера, лицо Ирины Филипповны стало ледяным.
— Я хочу вам пояснить, — сказала она, — что случай на даче — это шок! Паралич воли и ума. Вам не стоит преувеличивать его значение. На деле я серьёзная, талантливая женщина с достойной целью в жизни, да, мне приходится раздеваться в «Лотерее любви» моего мужа, но так устроена природа: она любит издеваться над своими избранниками.
Додик внутренне улыбнулся. О своих талантах и достойных целях она говорила с той же неподражаемой серьёзностью, с какой предлагала купить поместье господину Зелепукину.
— Надеюсь, вы не слишком на меня обиделись? — спросила монархистка.
— Нисколько! — заверил её Додик. Это было сущей правдой. По опыту Дерибасовского льва он знал, что бесполезно приглашать девушку в свободную квартиру, если у неё не в меру разбужен интеллект. А ещё он понимал, что угробил вечер для того, чтобы снова испортить отношения с бандитом, вернуть помещиков на землю и в итоге получить головомойку от жены. Но обычно Додик никогда не наказывал себя дважды: сперва глупостью, а потом обидой.
Ирина Филипповна молча наклонилась, растирая помаду губами, и в зеркале заднего вида Берлянчик увидал летучую гримасу на её лице и руки, наводящие порядок в складках шифонового платья на коленях.
— Знаете, — сказала она, царапнув его краем сухого настороженного глаза, — у меня есть деловое предложение.
— Какое? — спросил Додик, уже готовый к чему угодно.
— В Мизрани-банке лежат три миллиона долларов. Это лично мои деньги. В своё время муж сделал меня директором многих фирм, акционерных обществ и предприятий, чтобы оставаться в тени их деятельности, и мне отчислялись определённые проценты. Но, во-первых, я побила с ним горшки... К тому же у меня появились обязательства перед господином Зелепукиным. В общем, деньги мне нужны в Одессе. Вы бы не могли заняться переводом? Вы получите приличный гонорар.
— Вы угадали: гонорары — моя слабость. Но почему вы сами не поедете?
— У меня нет паспорта.
— А где он?
— У мужа. Мой паспорт и многие другие документы он держит у себя. Я могла бы их восстановить, но вы сами донимаете... Я сразу же себя раскрою.
— Но как без паспорта вы дадите мне доверенность?
— Это я устрою.
— Ясно. И мне, одесситу в третьем поколении, вы доверяете свои миллионы?
— Да.
— Но это достойно книги Гиннеса!
— Нет, я вам верю. У вас в городе отличная деловая репутация. Даже у бандитов, хотя вы этого, наверное, не знаете. Я не сомневаюсь, что свой гонорар вы потратите на «Виртуозов Хаджибея», а я свои деньги — на нужды «Престольного Набата». Как видите, наш диагноз общий. Я уверена, вы меня не подведёте.
На следующий день, приехав на работу, Берлянчик удивил сотрудников неожиданным решением: он отменил приказ об увольнении Галины Крот. Видимо, абсурдные идеи монархистки разбудили в нём весёлую иронию художника, который жил в этом гуляке-бизнесмене и иногда заставлял его смотреть на вещи совсем иначе, чем того требовали суровый опыт и сухой расчёт. Он вызвал Галину в кабинет и спросил:
— Что вы заканчивали?
— Кредитно-экономический.
— А почему вы работаете уборщицей?
— Так карты выпали.
— Возьмёте магазин «Утята»?
Галина не поверила своим ушам:
— Как это... возьмёте?
— Я хочу назначить вас директором. Вы, я вижу, женщина умная, энергичная, толковая… Нечего вам по галерее с тряпкой бегать. Займитесь делом. Заработают «Утята» — куплю квартиру и машину. Хорошо?
Женщина, как подкошенная, упала на колени, и по её крутым, как молодая капуста, щекам, ручьями потекли слезы:
— Давид Семёнович, благодетель! Человек мой дорогой... Да я носом землю буду рыть! Я на вас век молиться буду!
— Ну ладно, ладно! Хватит лирики!
Берлянчик не любил чувствовать себя благодетелем. Это прекрасное чувство оглупляло его, и он начинал терять много денег.
Глава 13. Додик Берлянчик — арабский террорист
Берлянчик принял предложение монархистки с большой охотой. Перенапряжение в работе уже давало себя знать. Его организм, ум и нервы настоятельно требовали отдыха. Он предложил Довидеру составить ему компанию, и Гаррик с удовольствием согласился.
Довидер вылетел в Израиль самолётом, а Берлянчик взял билеты на круизный теплоход.
Дело в том, что последние годы Гаррик Довидер метался между двумя родинами — исторической и настоящей, не зная, на какой остановить свой выбор. В пользу первой говорило то, что обычно принято называть голосом крови, но голос этот был сопряжён с целым рядом неудобств: необходимостью работать, воевать, платить за квартиру, изучать язык и в общем чувствовать себя больше русским, чем евреем. В Одессе он, наоборот, чувствовал себя вполне евреем, но зато ему казалось, что не все это ценят высоко!
Додик увидал Довидера на выходе из порта. Он стоял в позе мопассановского фата и, опираясь на свою полугрузовую «Тойоту-Дюну», любезничал с девушкой-экскурсоводом. С его губ, закованных мощным наплывом щёк, не сходило выражение салонной учтивости. Казалось, он вот-вот запоёт… Увидав Берлянчика, он бросился ему навстречу, расцеловался с ним и прежде всего с тревогой сообщил: «Додик, я утром ел рыбу в ресторане, и, по-моему, она не кашерная!».
Тема не кашерной еды заняла у Гаррика большую часть пути к Иерусалиму, и, слушая его, Берлянчик подумал о том религиозном и нравственном исцелении, которое пришло к его другу с годами. Дело в том, что в молодые годы это был первоклассный «ломщик». Он брал «лоха», как медведя, глядя на него разгневанными глазами начальника главка, и бедный советский гражданин, приученный ко всевозможным «коврам» и разносам, безропотно оставлял ему свои чеки и боны, унося вместо денег свёртки бумаг.
