Виктор Суворов - Золотой эшелон
На это Вилли предпочел не ответить. Харальд Пламмер не любил афишировать свои контакты.
— В общем, не мое дело. За сто пятьдесят тысяч отдам картину, хоть и жалко. Сделай с нее слайд, организуй проверку как хочешь — хоть в Америку посылай. А картина подождет, она кушать не просит.
— Но ты ее никому не отдашь?
— До тех пор, пока цену не перебьют… Я же деловой человек, Вилли! Поторопись, если заинтересован. И деньги, пожалуйста, бумажками по двадцать долларов. Большие купюры людей нервируют.
Вскоре Санек провожал окончательно утешенного Вилли домой. С таким надежным другом не проблема была поймать такси на ночной улице. Племяш вел машину следом за такси — на всякий случай.
Глава 11
Гадать Любка и впрямь умела: бабушка научила в детстве. Но по опыту молодых своих забав знала, что карты порой раскладываются верней, чем того бы всем хотелось. Пару раз она сдуру брякнула, что прочла, не пытаясь как-то отцензурить. И поняла, почему в старину принесшим худые вести рубили головы. Тех нагаданных ею развода и смерти хватило Любке для того, чтобы поумнеть и разработать новый метод. При этом врать впрямую она боялась: бабушка предупредила, что небезопасно. И Любке вовсе не улыбалось проверять на себе, предрассудок это или нет.
Теперь отбою не было от солдат. То ли их привлекали охальные изображения на картах, то ли сам процесс гадания, но Любка поняла: пока у нее не перебывает весь эшелон — сопротивляться бесполезно.
— На сердце у тебя бубновая дама — светленькая, значит. Пиковой рядом не видно, так что все у вас выпадает хорошо.
Зинка Гном скорчила рожицу:
— Я б ей, пиковой, показала!
Все расхохотались, кроме Салымона. Он почему-то смутился и цыкнул:
— Тише, черти! Мне гадают или кому? Не встревайте!
— А ты, Салымон, позолоти ручку — тогда не будем!
— Я те счас позолочу лицевой угол! Давай, Любка, дальше.
— А дальше, Салымон, не очень понятно: будет тебе дело какое-то большое. Стой, дай еще разок раскину… Да, уж такое большое, что ты даже сам понимать не будешь поначалу, чего натворишь. Но к худу или к добру — не разберу: дальше путаница какая-то начинается. А ну-ка, руку покажи! Нет, рука как рука, тебе по ней еще двух деток иметь положено. Похоже, Салымон, что ты это дело сделаешь, но судьба у тебя в другую сторону пойдет, от него независимо.
— Ну и черт с ним, раз двое деток. И так, значит, мороки хватит. Спасибо, Любка.
— Кушай на здоровье. Кто там дальше? Ты, Федя?
Федор Брусникин послушно сдвинул колоду и на Любкин приказ думать о своем сердечном желании так комично взялся за голову, что вызвал смех и аплодисменты.
— Пошути, Федя, пошути — и судьба с тобой пошутит, — сказала Любка вкрадчиво, с подозрительной лаской в голосе.
— Ты чего, Любаша? Ты давай дело говори! — обеспокоился майор, которого никто, кроме девиц, не осмеливался называть просто Федей.
— Я, дорогой, только читаю, от себя не сочиняю. Будешь слушать или будем шуточки шутить?
— Ну, сердце с перцем! Все, я уже тихий и послушный. Бунт подавлен, народ безмолвствует. Оглашай приговор.
— А будет тебе, Федя, перемена всей жизни в скором времени. Другое дело у тебя будет и другие люди. Главное твое не на молодость выпадает, а на потом. А то, что сейчас, — это еще присказка, а не сказка сама.
— А поконкретней, Любаша?
— Ну, дай руку. Видишь, как линия жизни на излом идет? И развилок нет… И кажется мне, Федя, что ты это главное свое лучше карт знаешь, только себе самому сказать не решаешься. Так неужели хочешь, чтобы первое слово мое, а не твое было?
— Ох, мать, хитра ты! Ох же генерал-баба! Где ж ты, лапа моя, стратегии с тактикой училась?
— Где я училась, там не дай бог твоим доченькам учиться, Федя. Иди, не обижайся на меня. Дело-то твое, похоже, хорошее получится. Авось и меня, хулиганку, где-нибудь помянешь…
— Это что, Любка, он у нас попом станет?
— Да не попом, олухи! Я вам гадаю или ему? Вот его и спросите, если он вам ответит конечно.
Спрашивать Брусникина охотников не нашлось: уж больно он стал задумчив и шутки понимать явно был не расположен. Следующим к Любке подошел Чирва-Козырь. Он со смаком поцеловал ей ручку, и снова все оживились и заржали:
— Гляди, как позолотил! Во, молодежь, учитесь!
Любка раскинула карты и призадумалась, но лишь на самую малость.
— Девочки тебя любят, Чирва-Козырь. И всегда любили. И любить будут до конца твоей жизни. Ни дня ты нелюбимым не проживешь…
Чирва-Козырь приосанился, выслушивая посыпавшиеся советы и пожелания. Чмокнул Любку в щечку, встал и провозгласил:
— Слышали, девочки? Смотрите мне, чтоб ни одного трудодня не пропустили! Карты сказали — значит, все, заметано!
От дальнейшего гадания Любка отказалась.
— Устала я чего-то, ребята. Завтра приходите. И карты отдохнут, путаться не будут. А то как бы мне чьих-то деток другому не нагадать!
Вся компания уже вывалилась из купе и досмеивалась в коридоре. Только Сонька Пуфик задержалась.
— Слышь, Любка, тебе Чирва целую головку чеснока притаранил!
Любка опешила:
— Ты что, Сонь? Я же всю жратву на всех девочек делю — поровну, при всех! Неужели думаешь — чеснок зажилю? Приди завтра утром, когда делиться будем — свое получишь! Или ты думаешь, что я ночью тайком чеснок поедаю? Так я, к твоему сведению, еще целоваться не разучилась!
— Да не, Любка, ты мне интригу не шей! Я тебе о чем толкую: ты стержень-то от головки не выбрасывай больше! Это ж — самая ценная вещь!
— Стержень — ценная? Вот эта палочка посередке?
— Сразу видно, что ты, Любка, зоны не нюхала! Это я не в упрек тебе, а в порядке обмена опытом. Если этот стержень на спичке обжечь — то им и брови наводить можно, и ресницы. Меня девки в лагере научили — красота! А то все импортное шмаровидло в дороге изведем — что останется, когда на место приедем?
— Ну, Сонька, не сердись: не так я тебя поняла. Дура я сегодня, а то бы ни в жизнь ничего такого не подумала. Ну, ты не обижаешься? Ну поцелуй меня! Тошно мне что-то, Соня, вот я на людей и кидаюсь. А стержень — конечно, выбрасывать не будем. Я не знала просто.
— Ты что, сестричка? Ты не плачь! Устала, да? Ты ложись давай. Вот я тебя укрою… Сейчас согреешься, не дрожи. Все будет хорошо… Спи, киса моя. Я пойду, ладно? Или кипяточку принесть?
— Нет, Сонечка, не надо. Я угрелась уже.
— Ну спи. Голубые тебе сны с голубыми глазами.
Любка выждала, пока Сонька ушла и только потом поревела всласть. Это было непросто — гадать судьбу всему эшелону. Может, карты и врали, но уж больно страшно было от этого вранья. Она сегодня ясно видела смерть Чирвы-Козыря от другого, которому тоже гадала, и смерть эту не сказала — хватило ума! — а сказала другую правду, которая тоже была на картах и утешила Чирву и подбодрила.
— Отче наш… дальше, Господи, я не знаю… пускай все будет хорошо! Пускай все будет хорошо! И у нас с Иваном, и у Соньки, и у Чирвы… Пожалей нас всех, Господи!
Бронзовая нимфа, которую Санек все жалел продавать, благодарно ему улыбалась в зеленом свете настольной лампы. Санек просматривал каталог последнего аукциона «Sotheby's» — рассеянно, чтоб только занять руки. А вот часы надо продавать, подумал он, уж очень громкий у них бой. С последним ударом часов ожил телефон. Санек потянулся в кресле. Он знал, что звонков будет восемь, и даже не стал считать. Это был долгожданный вызов от Алихана. Племяша Санек решил не будить, просто оставил на подзеркальнике пятикопеечную монету кверху гербом.
Машина уже ждала. У открытой дверцы стоял поджарый тип с обмороженными глазами. Не произнеся ни слова, Санек влез на заднее сиденье серой «Волги», и машина тронулась. Через час, проведенный в полном молчании, Санька высадили у знакомого ему загородного дома. Черноволосый красавец, тоже знакомый, с приятной улыбкой проводил его в кабинет.
Тут все было по-прежнему, с той лишь разницей, что на огромном письменном столе на месте, где стоял раньше бюстик Ленина, была теперь бронзовая пепельница в виде черепа с зубами из слоновой кости.
Алихан церемонно встал из-за стола и, слегка склонив голову, широким хозяйским жестом пригласил Санька к камину. Черноволосый секретарь неслышно исчез за дверью. Алихан разлил коньяк в два пузатых бокала и пододвинул к Саньку раскрытую коробку сигар.
— Старею я, Саня, — задумчиво произнес Алихан, — на две работы уже сил не хватает. Пришлось второстепенную бросить.
Санек с хорошо разыгранным удивлением развел руками. О том, что Алихана Ибрагимовича Хусейнова недавно вывели из состава Политбюро он конечно же знал.
— Как же они теперь без вас обойдутся, Алихан Ибрагимович?
— Загнивают, понимаешь. Ишаки. Ладно, это мелочи. Мы с тобой люди деловые, нам не до официальных званий. У меня к тебе несколько вопросов. В этой комнате можешь говорить свободно, подслушки нет. Что ты мне можешь рассказать о булатных саблях?
Санек с готовностью оседлал любимого конька:
