KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Юмор » Юмористическая проза » Феликс Кривин - Сказки из жизни

Феликс Кривин - Сказки из жизни

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Феликс Кривин, "Сказки из жизни" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Волосы у человека тоже были цвета хаки, и лицо, и усы. Бороды он не носил, чтоб его не путали с его предшественниками. Этот цвет называли еще защитным, то есть таким, который помогал в определенных условиях себя защитить.

Обычно человек цвета хаки стоял на комоде, ревниво поглядывая на соседей, которые делили с ним этот почетный пьедестал. Он не любил ни с кем делить пьедестал и в прежние времена сбрасывал всех, кто оказывался с ним рядом. Правда, было это не на комоде, а в далекие докомодные времена.

Героические были времена. Страшные, жестокие, но героические. Шла война между каменным и бронзовым веком. Победили оба, и теперь каменный век не отличишь от бронзового. Но общее название — бронзовый, поскольку он считается более прогрессивным.

Сейчас человек цвета хаки стоял под елкой, заменяя Деда-Мороза. Хозяин квартиры не верил в Деда-Мороза, а в человека цвета хаки он верил, он знал его еще по тем временам, когда этот человек выглядел намного старше хозяина. Теперь он выглядел моложе, — так что если б не его положение под елкой, сразу и не скажешь, кто тут кому Дед-Мороз.

Он стоял под елкой, и взгляд его был устремлен вдаль, на противоположную стенку, занавешенную большой географической картой. Из-под елки был виден только кусок Магаданской области с заливом Лаврентия и поселком Лаврентия, и человек пытался вспомнить, что это за Лаврентий. Имя вроде знакомое, только память что-то стала сдавать.

Героические времена прошли. Теперь он такой Мороз, от которого никому ни холодно, ни жарко. Только хозяин порой приласкает взглядом, но и ему, Морозу, от этого взгляда ни жарко, ни холодно. Разучился он жару от холода отличать.

И цвет хаки выцвел. Теперь это обычный бронзовый цвет. Потому что и сам человек из бронзы, каменной бронзы середины столетия.

А человек цвета хаки? Кого он любил? Даже тогда, когда он еще мог любить, он любил одно: чтоб его любили. И все гадал, отрывая головы, как ромашкины лепестки: любит — не любит?

В этом плане его интересовала Снегурочка: любит она его или не любит? Правда, у него только верхняя половина, а некоторые в любви отдают предпочтение нижней. Но это не настоящая любовь. Любить надо верхней половиной, той половиной, на которую надевают китель и вешают ордена и другие знаки отличия.

Он потерял свою нижнюю половину в борьбе, из нее выплавили верхнюю половину нынешнего руководителя. Тот этим очень гордится, всюду заявляет, что он из низов. Происходить из низов считалось самым престижным для каменного и бронзового века.

Да, времена были. Страшные времена. У некоторых до сих пор трясутся коленки, а душа как в пятки ушла, так ее до сих пор оттуда не вытянешь. А у него и коленки не трясутся, и с пятками полный ажур. Вот оно, преимущество верхней половины.

А живот? Другие животы поотращивали, а у него ну совершенно нет живота. Он такой стройный, подтянутый. Разве можно такого не любить?

Он восхищался достоинствами своих недостатков и очень хотел, чтобы Снегурочка обратила на них внимание.

Но тут, как это всегда бывает, наступил Новый год. Снегурочку отправили в коробку, его — на комод, елку вынесли, комнату вымели. Как будто и не было Нового года. Будто все еще длился добрый старый год.

Сказка о молодых и старых

Жизнь ушла из города. Только в одном окошке свет. Старая женщина хлопочет по хозяйству. Входит солдат.

Старуха думает, что он из тех, кто вывозил из города население, и говорит, что никуда не уедет.

Солдат считает, что нужно ехать, здесь оставаться опасно, здесь даже он, солдат, не сможет ее защитить.

Старуха говорит, что не нуждается в его защите. Это огорчает солдата, потому что раньше в его защите нуждались многие.

Старуха машет рукой. Она старая, в ней жизни так мало, что нечего защищать. А вот солдат пусть себя побережет, он молодой, ему вредно здесь оставаться.

Нет, ему не вредно. Неприятно, но не вредно. Он любит эту землю, но она теперь стала другой. Какой-то холодной, чужой, мертвящей.

При этих словах появляется смерть. Она пришла за старухой, но услышав, что она не одна, затаилась за занавеской и прислушалась к разговору.

Старуха пригласила солдата сесть, но он отказался. Солдатская служба — либо стоять, либо лежать.

— Я бы тебя покормила, но у нас все продукты вредные, — сказала старуха. — Мне-то они не вредные, а тебе вредные. Интересно, почему это? — заинтересовалась за занавеской смерть.

— Мне тоже не вредные, — усмехнулся солдат. — Просто я не хочу есть. Не проголодался еще. Но, наверно, уже не проголодаюсь.

Старуха не верит. Солдаты наши всегда голодные, их плохо кормят, жалуется она.

Солдат с ней не согласен. Солдат не могут плохо кормить, их всегда кормят досыта.

Старуха и тут ему не верит, их чернобыльские ребята служили в армии, рассказывали.

— Ну, — говорит солдат, — это, может, сейчас кормят плохо…

— А ты разве служишь не сейчас?

— Не сейчас. Меня еще в сорок третьем убило. Я лежу здесь неподалеку… вернее, лежал. А теперь что-то стало с землей, совершенно лежать невозможно.

Старуха не удивилась. Их много, солдатиков, лежало в земле, а теперь, видно, стало невмоготу. Как же тут улежать при такой радиации?

Солдат не знает, что такое радиация. Чувствовать — чувствует, а знать — не знает. Не подумали о мертвых, сокрушается старуха, испоганили землю, а людям лежать.

Смерти это тоже не понравилось. Она пришла за старухой, но теперь не знает, куда ее забирать. Надо подумать, что тут можно сделать, решила она. А старуха спрашивала солдата:

— Сам-то откуда? Не чернобыльский?

— Чернобыльский. Раньше, правда, был не чернобыльский, но это только первые восемнадцать лет. А все остальное время чернобыльский. — Он помолчал. — Да я тут рядом лежу, сразу за городом. Правда, адреса у меня нет, там сверху ничего не написано. Меня как убило, так я и лежу. Верней, лежал, пока было можно.

Он был солдат. Солдаты воюют между собой, а не с окружающим миром. Они умирают, но земля остается жить. Потому что надо же мертвым куда-то уходить, как жить живым, если мертвым уходить будет некуда? Вот именно, подумала смерть.

Старуха тоже этого не знала. Она как раз собиралась уходить и была уверена, что ей есть куда уйти. Она потому и не уехала, чтоб уйти в эту, а не в какую-нибудь другую землю.

— Что же нам делать? — спросила она.

— Я пока не знаю, бабушка, — сказал он, назвав ее бабушкой, хотя по земному возрасту она была моложе его. Но если земля стала другой, то и возраст земной, наверное, изменился.

Она поставила на стол помидоры и огурцы. Хлеб поставила. Пусть поест, раз ему это не вредно. Но солдат есть не стал. Он смотрел на еду будто видел ее впервые. Вот какой она стала, ее и узнать нельзя.

— Уходите отсюда, — сказал солдат.

— Я уже уйти не могу, мне поздно уходить, а у вас еще есть немного времени. Поищите себе другую землю, более пригодную для смерти.

Вот оно как получилось. Раньше наша земля была непригодна для жизни, а теперь и для смерти непригодна, оказывается.

— Сыночек, — сказала старуха, — уж теперь-то я никуда не уйду. Раньше мне некого было здесь оставлять, а теперь у меня появился ты. Как же я тебя оставлю?

Они сидели друг против друга, — верней, она сидела, а он стоял, потому что за столько лет совсем сидеть разучился, — и им было хорошо вдвоем, хотя «хорошо» было для них давно забытое слово. Им было хорошо на этой земле, не пригодной не только для жизни, но и для смерти, потому что немножко-то жизни в них осталось, совсем немножко старухиной жизни — на двоих.

— Помню, когда я была молодой, — рассказывала старуха, — у меня был солдатик вроде тебя. Такой был потешный. Я его спрашиваю, хорошо ли их кормят, хватает ли им еды, а он говорит: «Хватает, еще и остается!» — «А что же вы делаете с тем, что остается?» — «Доедаем, — говорит, — еще и не хватает!»

Это был старый анекдот, но старухе казалось, что это с ней случилось в жизни. Она хотела развеселить солдата, а то он там все один да один, наверно, соскучился.

За занавеской послышался смех.

— А вот когда я была молодая, — сказала смерть, выходя из-за занавески, — такая была легкомысленная, просто беда. Все у меня было хиханьки да хаханьки.

— Знаем мы твои хаханьки, — сказал солдат.

— Ну откуда ты можешь знать? Мы же с тобой только раз виделись.

— Разве этого мало? — сказал солдат.

— Это много, — сказала старуха.

Так они сидели и разговаривали. Женщины сидели, а солдат стоял.

— Вот когда я была молодая, — говорила старуха.

— А когда я была молодая, — вспоминала смерть.

И солдат вспоминал, как он был молодой…

Он и сейчас еще молодой, но тогда он был молодой по-другому.

Сказка о прожитой жизни

Григорий Свиридович гордился своими предками. Григорий Давидович стеснялся своих предков. А Григорий Леонидович не помнил ни своих, ни чужих, потому что был Григорий Леонидович воинствующим интернационалистом. Род настоящего интернационалиста начинается с отца, да и то лишь для того, чтобы интернационалиста можно было назвать по отчеству.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*