Феликс Кривин - Завтрашние сказки
Обзор книги Феликс Кривин - Завтрашние сказки
Феликс Кривин
Завтрашние сказки
О завтрашнем времени определенно можно сказать только одно: что это будет время исправления сегодняшних ошибок. Точно так же, как сегодня мы исправляем вчерашние, а вчера исправляли позавчерашние. Мы всегда утешались тем, что на ошибках учатся, но никогда не уточняли: чему? А учатся, оказывается, только одному: совершать новые ошибки. Давайте уже не будем учиться на ошибках. Тем более учиться, учиться и учиться, как нам завещали вчерашние наши учителя. Давайте будем ошибки использовать.
ТРУДЫ ПРОФЕССОРА ЭНЦИКЛОПУДЕЛЯ
Вступительная хулиганская сказка
В одном городе жители дошли до вершины культуры и, перевалив через вершину, стали спускаться вниз. Когда все энциклопедии были обменены на детективные романы и порносправочники, в городе остался последний профессор-энциклопедист. Он долго крепился, уткнувшись в энциклопедию, а потом не выдержал, завернул ее в газету и понес на что-нибудь обменять.
А на улице такое хулиганство! Идет энциклопедист – и то обмирает, то шарахается, то обмирает, то шарахается. И вдруг видит: идет ему навстречу маленький человек, который еле виднеется из-под огромной гири. Спрашивает у него энциклопедист:
– На что меняете гирю?
Улыбнулся человек из-под гири: – А я не меняю, я просто ношу. С гирей мыкаюсь. Потому что я – гиремыка.
– А зачем вы мыкаетесь? – спросил энциклопедист.
– А кто не мыкается? Только другие мыкаются без гирь, но им от этого не легче. И вот я подумал: может, им станет легче, если они увидят, как я с гирей мыкаюсь.
Тут к ним подскочил какой-то хулиган, вцепился в гирю и завопил: – Эй, штаничники! Он у меня гирю украл!
Штаничники в широких штанах следили за порядком, а от беспорядка отворачивались. Услышав, что их зовут, они тут же спрятались в подворотню.
– Если вам нужна моя гиря, возьмите ее, – сказал гиремыка и взвалил хулигану гирю на плечи.
Хулиган растянулся на земле изавопил:
– Эй, штаничники! Он меня гирей придавил! Такой злоботряс, уголовотял, даже смотреть противно.
Не стал смотреть энциклопедист, пошел шарахаться дальше. Пришарахался домой – сам себя не узнает. Смотрит в зеркало – а там энциклопудель.
Смотрит в другое – и там энциклопудель. Такая хулиганская атмосфера, как тут сохранить человеческое лицо.
Сел профессор за свои энциклопедические труды и не может слова написать без ошибки. А раньше был грамотный. Все-таки профессор. А теперь вместо «энциклопедии» у него получилось «энциклопудия», вместо «дипломатии» – «дипломафия», вместо «образования» – «обрезование». Хотел уже отставить эту работу, но вспомнил, как гиремыка носится с гирей, вкладывая в это пустое дело глубокий и благородный смысл, и подумал: а что если в ошибки вложить смысл? Энциклопудия потому и энциклопудия, что в ней содержатся пуды знаний. Обрезование – это укороченное, обрезанное образование, дипломафия – тут и вовсе не нужно объяснять.
Так подумал профессор и с удвоенной энергией взялся за работу. Правда, вместо научных трудов у него все время получались энциклопудельские сказки, но, если к сказкам относиться серьезно, из них тоже можно немало извлечь, иногда даже больше, чем из какой-нибудь серьезной научной работы.
Великая горлодранская сказка
В одном куролевстве запрещено было горло драть. Нос дери сколько угодно, шкуру с кого-то содрать – пожалуйста, хоть семь шкур, – хотя и нос, и шкура здесь весьма относительные понятия. Какие могут быть носы и шкуры в куролевстве? Но, как говорится, была бы охота драть, а что драть – всегда найдется. Кроме горла, конечно. Горло в куролевстве запрещалось драть. Взлетишь на забор, горло раскроешь – и тут же закроешь, с забора слетишь и успокаиваешь себя: спо-ко-койно, спо-ко-ко-койно…
Но самые горластые все чаще взлетали на забор, все шире раскрывали горла и все неохотней их закрывали. И тогда грянула великая горлодранская революция.
Тут уже не смотрели, кто чего дерет: заборы зашатались, затрещали, пух и перья полетели по ветру. А уж горло драть да соседа за горло брать – это оказалось самое милое дело.
На заборах уже не хватало мест, столько там набралось горлодранцев. Одни горло дерут против красных, другие против белых, зеленых, коричневых. И летит разноцветный пух по ветру, дерет подзаборное население кто во что горазд. И кто кого горазд.
Когда немного остыли, пришли в себя, смотрят – вокруг ни красных, ни белых. Ни пестрых, ни разноцветных. Все голые, общипанные, только горло дерут. Настоящие горлодранцы.
Ни пуха, как говорится, ни пера. Правда, говорится это на счастье, а какое ж тут счастье, когда ничего нет? Заборы разнесли, подзаборную жизнь – и ту вести не под чем. Бродят по развалинам куролевства голые, ободранные и одно твердят: куда податься? Куд-куда? Куд-куда?
Так окончилась великая горлодранская сказка.
Великая партокрадская сказка
Жил-был партокрад. Он крал парты, чем заметно снижал общеобразовательный уровень населения, но свой жизненный уровень, конечно, повышал. Повышал, повышал, пока в городе не спохватились: кто-то парты крадет. И по ниточке, по ниточке вышли на парто-крада.
Бросился партокрад к другу крадоначальнику, а кра-доначальника нет. Пошел на повышение: теперь он грабоначальник. С утра до вечера в парламенте на лясозаготовках. Обсуждает, как бы от крадостроитель-ства поскорей перейти к грабостроительству.
Еле выкрутился партокрад, но с партдеятельностью решил покончить. Ходит по улицам, ищет, чего бы украсть. А на улицах дома, дома… Как тут не станешь домокрадом?
Сидит домокрад в собственном доме, книжки почитывает. И даже немножко пописывает: что прочтет, то и напишет. Поневоле стал думокрадом – голова так и ломится от чужих дум.
И однажды прочитал в какой-то книжке, что «демос» – это народ в переводе с греческого. Если стать демокрадом, можно по-крупному украсть. Целый народ украсть – это вам не дом, тем более не парта.
Даже сердце заболело от таких перспектив. Пошел к врачу-крадиологу, а крадиолога нет, он в парламенте на лясозаготовках. А возле парламента какие-то люди с обрезами (вот он, результат нашего обрезования, обрезанного и укороченного со всех сторон), так напугали демокрада, что еле до аптеки добежал. Просит чего-нибудь крадиологического. А ему говорят: вы что, с луны свалились? В целом городе нет ничего крадиологического, да и вообще ничего логического.
Чувствует демокрад: пришел ему конец. Кое-как дотащился до крадбища. А там гробовщики давно уже стали грабовщиками: грабить грабят, а хоронить отказываются. Нет места, говорят. Да и времени нет: сейчас по телевизору как раз начинаются лясозаготовки.
И вскричал партокрад: «Что ж это за страна такая? Что ж это за крадиология, при которой человеку не жить и не помереть? Что ж это за темнота беспросветная?»
Темнота, конечно. А кто парты крал? Кто дал народу такое обрезование, что только обрез в руки – и вперед, к полной победе мрака над разумом?
Лег партокрад на чужую могилку, за неимением своей, и заплакал.
Великая сумагонная сказка
В некотором царстве, некотором государстве жили люди царственные и государственные. Царственные жили хорошо, а государственные – плохо. Они для того и жили плохо, чтоб царственные жили хорошо. Им говорили: этого требуют интересы государства. И они соглашались. Потому что они были государственные.
В центре государства возвышался большой сумагонный аппарат – чтоб сгонять людей с ума. если их ум приобретал опасные для государства размеры. По всему государству рыскали секретные сотрудники аппарата, тайные сумагонщики, которые внешне ничем не отличались от простых людей, поэтому никто не мог сказать о себе с уверенностью: сумагонщик он или не сумагонщик. И увидев, что кто-то взялся за ум, все начинали его гнать, хотя многие ему сочувствовали и даже завидовали.
Кончилось тем, что в стране воцарилось полное безумие. «Да что ж это за страна такая!» – восклицали многие про себя, но вслух сказать не решались, потому что это было бы слишком умным высказыванием.
Но однажды в сумагонном аппарате что-то испортилось, и царственных людей сверху согнали, а на их место поставили государственных, у которых оказался государственный ум, утаенный на государственной службе.
Вот было радости! Население стекалось со всех концов страны, чтоб посмотреть, как новые руководители государства по-новому вершат государственные дела. Но сумагонная система продолжала действовать, и, придя наверх, государственные люди начинали чувствовать себя царственными, а потому первым делом – что бы вы думали?
Ну конечно: принимались чинить сумагонный аппарат.
Верно сказал один спившийся сумагонщик, попросивший в вытрезвителе политическое убежище: если перевернуть кверху дном бутылку водки, которая сверху была пустой, то она останется сверху пустой, и не было еще случая, чтобы она сверху стала полной.
