Павел Мартынов - Пограничное состояние (сборник)
Потому что снег и лед — это жуткий аллерген, это страшная, практически непреодолимая фобия нашего командования. Ну не могут они спокойно взирать на это «безобразие». Они, наше командование, от этого как-то сразу покрываются красными пятнами, срываются на крик, начинают судорожно подрагивать, подергивать головой и задыхаться.
И только вид серых шинелей, с упорством муравьиной семьи носящихся за окном с лопатами наперевес, выводит их из истерично-спазматического состояния. Все озадачены, озабочены. Снежинки еще в полете выстраиваются в шеренги, колонны, чтобы плотно и управляемо залечь в пирамиды, кубы, параллелепипеды практически совершенной формы. Наше командование излечимо только контролируемой, хорошо и, главное, быстро организованной имитацией бурной деятельности широких, но серых курсантских масс. Плевать, что через пять минут после отбоя ровные грани будут стерты метелью. Это уже не важно. Потому что с раннего утра все начнется сначала, опять и снова. И так без конца. Важен процесс! Однако я отвлекся…
— Пятая рота!!!
Что-то вечер начинает складываться напряженно… Столько металла в голосе и пунцовости в лице нашего «главкома» мы еще никогда не видели. И кстати, что это за голая баба на доске нарисована?
— Пятая рота пропилась!! Вопреки воинскому уставу, вопреки железной воле командиров всех степеней. Тридцать семь зафиксированных пьянок за два месяца. Я так думаю, что могло быть и хуже. Ладно. С этим уже все понятно. И вам, и мне уже все популярно объяснено. Неоднократно. Бог с вами, золотые рыбки. Хотите пить — будете. Но за «забором». После того как дослужите маме-Родине то, что положено. Воля ваша.
Это у нас такое лирическое вступление. Прелюдия, фа-мажор. Еще не вокал, но уже эскиз к нему. Этим нас уже не удивить. Странно другое — по данным «ротной разведки», сегодня пьяных не обнаружено. Тогда зачем эта ария? К чему такое эмоциональное начало? Партия ВрИО командира роты исполняется не впервые. Но…
Товарищ капитан, продолжайте, мы уже заинтригованы! Хм-м, а баба, между прочим, нарисована довольно неплохо, чувствуется, с душой. Со всей, так сказать, нерастраченной любовью. Даже, л бы сказал, с настроением и не без таланта.
— Но я собрал вас сегодня не по этому поводу…
Ну, это мы уже догадались. Дальше, дальше…
Тьфу, блин, интересно, какая сволочь эту голую бабу здесь нарисовала? Невозможно сосредоточиться, невозможно внимать начальству со всем почтением при таком отвлекающем факторе. Грудь очень хорошо прорисована, бедра. «Изгиб бедра, облитый лунным светом…» Неплохо, неплохо… Пропорции соблюдены, есть изюминка…
— А собрал я вас, товарищи курсанты, чтобы еще раз восхититься вместе с вами тому многообразию творческой мысли и «криминальных» талантов, которые нас окружают Кобылинский, встань, расзвездяй! Иди сюда, драгоценный мой пусть товарищи на тебя посмотрят…
Шура Кобылинский, почти двухметровый мальчик с повязкой дневального по учебному корпусу, понурившись, вышел к трибуне.
— У товарища Кобылинского, пятая рота, неожиданно проснулся талант изобразительного искусства. Вот так внезапно взял и проснулся! Он у нас художник, оказывается! Юное дарование! Кобылинский, вы не Суриковское училище случайно заканчивали? Нет? Странно… Может, у вас это наследственное? В роду художники были? Ну, там пейзажисты-портретисты различные? Графики, сюрреалисты?
Вон оно что! А мы то думали — откель здесь баба-раскрасавица?
— Ну что вы, как рыба об лед, молчите? Расскажите же, будьте любезны, поведайте товарищам, как дошли до жизни такой.
— А чего такого? Я ж так… Кто ж знал, что так получится? Я ее только стереть хотел, а тут…
— Тут, там!!! Кобылинский, лучше б вы водки напились и упали прямо на КПП лицом в снег! Или в самоволке попались бы патрулю, что ли… Вундеркинд вы наш недостреленный! Художник-передвижник! Шишкин-пышкин-залупышкин-хворостин-звездин-гвоздин! Ван Го-ог, мать вашу..
А дело было так. Шуркина дневальная служба уже подходила к концу. И надо же! Домывая пол в лектории, увидел Сашенька мелок. И как-то само собой поперло вдохновение. Рука летала над доской, оставляя на ней уверенные штрихи. И вскоре с классной доски на Сашеньку уже смотрело божественное создание во всей своей сексапильной наготе. Удовлетворенно хмыкнув, Шура побежал поменять воду в ведре, чтобы домыть последний кусок лектория. И уже возвращаясь, увидел входящую в лекторий плотную спину в папахе с красным верхом на голове. А еще через секунду раздался грозный рык начальника училища:
— Дневальный!!!
Шура, совершенно естественно, не стал проявлять героизм и не вышел к генералу с открытым забралом. Это было бы глупо. Лишним бы это было. Наша «Красная Шапочка» могла бы сгоряча тут же вызвать кадровика — пять минут, и готов приказ на отчисление. Но Шура не желал отчисляться. Это никак не входило в его планы. Шура страстно хотел учиться. Именно поэтому он поступил проще — он спрятался, затаился, залег. И наблюдал из-за укрытия. Как учили.
Генерал, не дождавшись нашего героя, вызвал дневального с другого этажа, поставил его возле двери в лекторий со строгим наказом никого не впускать и пошел в батальон. «Строить» комбата и чинить разбор полетов.
Тут-то Шура черной тенью метнулся к лекторию. Дневальный, курсант-первокурсник, бледный как полотно, вцепился в него дрожащими руками и не пускал.
— Не могу я, меня отчислят, начальник училища приказал…
А Шура орал, как раненый бегемот:
— Пу-у-сти, зара-а-за! Мне бы ведь только трусы ей пририсовать!
«Хенде хох!»
Однажды в училище должна была приехать делегация представителей пограничников ГДР. Знакомиться с бытом советских курсантов.
Наш генерал, наша «Красная Шапочка», почему-то решил, что немцев надо удивить. Удивить замечательным бытом и офигительным внутренним порядком. Непременно удивить. Настоящим образом. Немцев. Бундосов. Педантов и аккуратистов.
Уязвить их арийское самолюбие. Сбить холодную спесь. Поразить в самое их тевтонское сердце. Чтоб они поняли — такая армия непобедима! Чтоб они, в конце концов (из конца в конец!), помнили! И Брестскую крепость, и Сталинградский котел, и Курскую дугу, и штурм рейхстага…
Немцы. Гансы… Забавно, правда?
— Вопросы, товарищи офицеры?
— Вопросы, товарищи курсанты?
«Битте шон!»
* * *Гена, командир взвода «уродов», ну в смысле курсантов первого курса, толстенький и кругленький старлей — между прочим, мастер спорта по самбо — любил вкусно и часто покушать. Поэтому любимой службой у него было дежурство по столовой.
Задница в протертых на «глютеусах» галифе возвышалась над варочным баком. Дело в том, что после обеда в баке на самом дне всегда оставался компот. Или, точнее, сухофрукты, из которых он сварен. А остатки — сладки! Но то ли бак был высоковат, то ли ноги у задницы коротковаты — только она, задница то есть, ерзала по краю бака, а ножки в хромовых сапожках болтались на весу.
— Ну куды залез, засранец! Обалдуй бессовестный! — взвизгнула проходившая мимо бабка-уборщица и с размаху опустила мокрую тряпку на лоснящиеся «батоны», — А ну, вылезай, кому говорю!
Из бака, пыхтя и отдуваясь, вылез… Гена. Лицо у него было красно-фиолетового от натуги и смущения цвета, а изо рта торчал кусок недоеденной груши.
— Вот, блин, ведьма бабка. Пожрать не даст.
Так обычно проходило дежурство по столовой старшего лейтенанта Царева. Но в этот раз Гене было не до жратвы.
Училище ждало немцев. С раннего утра все были на взводе. Генерал со штабом — в состоянии сексуальных маньяков, возбужденных предстоящими «оргиями». Дежурные службы, командование дивизионов, рот и взводов — все запасались терпением и мылом, готовясь к «вставлению» между «булок». Внимание! Вынимание… Пространство было наполнено шипящими звуками, орущими и бегущими людьми, сверлящими, буравящими и испепеляющими взглядами.
Наряд по кухне тоже не миновала чаша сия. После завтрака Гена непрестанно мотался как «электрический веник» от коридора учебного корпуса, ведущего в столовую, до обеденного зала. От спального помещения своего взвода (дежурство дежурством, а за бардак в спальном комдив не пожалеет не только красного словца!) до мусорной камеры столовой, где привычно сортировал отходы «король параши» курсант Жолнерович.
— Жолнерович, подарок из Занзибара, как тут?
— Все будет в ажуре, товарищ старший лейтенант.
— Смотри, если что — за-кор-чу-ю-ю!!!
Мы все «шуршали», как «жители Виллабаджо», отскребая засохшую кашу со столов. Шутка ли — немцы! Прусская дисциплина, железный порядок! Жизнь по линеечке! В ресторан — с калькулятором, на прогулку с собакой с собственным совочком. К тому же ожидались-то «наши» немцы — славные представители не менее славного соцлагеря. Тут, братцы мои, вопрос на контроле! Тут никак нельзя проявить «инициативную тупоголовость», «полную безнадежность» или, что еще хуже, «идеологическую недальновидность». Или, что уж совсем не дай бог, «политическую близорукость»!
