Григорий Волчек - Дедушка русской авиации
— Не расстраивайся, Игорь. Я как чувствовала, что у тебя с этим делом проблемы, поэтому сегодня прихватила кое-что.
Люда, порывшись в сумочке, протянула Игорю пакет из черной бумаги. Полторацкий открыл пакет и вынул стопку фотокарточек. Это была порнуха, и весьма качественная. Каждую из этих фоток он мог бы загнать озабоченным солдатикам как минимум по пятерке. Вопреки легенде о радиоактивной ущербности, покоцанный Гошин агрегат выпрямился и напрягся. Тонкие пижамные штаны скрыть этого не могли. Не удовлетворившись визуальным осмотром, Люда пощупала Игорину промежность.
— Вот видишь, подействовало! А ты боялся — не стоит! Стоит как вкопанный!
— Люда, а подари мне несколько карточек — на память о нашей встрече!
— Подарю, но потом. Пошли!
Гоша покорно поплелся за Людой в ординаторскую. Принципы рушились. Вдруг в конце коридора раздались шаги. Из полумрака появилась сутуловатая фигура дежурного врача, в свое время принимавшего Полторацкого в госпиталь.
— Извините за беспокойство! Зуб у меня что-то заныл. А где облегчения искать, как не в стоматологии? Дайте чего-нибудь для успокоения!
Люда выдала страдальцу таблетку.
— Спасибо большое! Успешного дежурства!
Доктор удалился, а Люда снова потащила Гошу в ординаторскую.
— Да ты что, с ума сошла? А если этот кретин опять припрется — за новой таблеткой? Или у него еще что-нибудь заболит? Нет, я не могу! Я не могу подвергать такому риску и тебя, и себя!
Люда обиженно замолчала. Гоша выбрал из Людиной коллекции пять самых скабрезных фотографий и пошел спать.
Два удара в живот
Старостой стоматологического отделения был сержант Власенко, здоровенный хохол с зычным голосом. Служил он в роте охраны отдаленного гарнизона типа Кирк-Ярве. В госпитале Власенко задержался почти на три месяца — Кислицын не хотел отпускать такого замечательного старосту. И действительно, Власенко командовал жестко, любил распускать руки, а при злостном неповиновении стучал Кислицыну, который досрочно выписывал штрафника. Досрочное «изгнание из рая» было в госпитале самым жестоким наказанием.
Однажды Власенко зашел в палату и небрежно бросил Полторацкому:
— Щека, назначаешься завтра в наряд по столовой.
— Увы, мне нельзя работать по состоянию здоровья.
— Не е…и мозги! Припухать я тебе не дам! Завтра — в столовую, послезавтра — уборщиком!
— Кстати, а почему вы так грубо со мной разговариваете? Почему называете «Щекой»? У меня, между прочим, есть имя и фамилия. Смотрите, как красиво звучит — Игорь Полторацкий!
Власенко захохотал.
— Мало тебя пи…или, карасюга! Игорь! Полторацкий! Х…цкий! Не дорос ты еще до Игоря, призывом не вышел! Скажи спасибо, что «козлом» не назвал!
— Что же вам мешает, товарищ Власенко? Назовите.
— Короче — завтра идешь в наряд по столовой!
— Нет, не иду.
— Почему?
— Потому что западло.
Власенко набычился, утробно загудел и замахал перед Игорем огромным кулаком.
— И что же, товарищ Власенко, по-вашему, я должен восхититься этим экспонатом? Да, действительно, я вижу пухлый подушкообразный кулак. Ну и что? И кулак дрянь, и его обладатель — тоже.
Власенко горой надвинулся на Игоря. Нехилый Полторацкий потерялся на фоне громадного сержанта. Пресловутый власенковский кулак с медленно описал широкую дугу. Ой как медленно! За это время можно получить не менее двух увесистых ударов в живот. Власенко их как раз и получил. Булькнув горлом, он медленно сложился пополам. Еще один удар сверху по шее — и Петя у ног Полторацкого.
— Мужики, поднимите эту кучу дерьма.
Ребята с большим трудом посадили Власенко на табуретку.
— Слышишь меня, дистрофик?
Петя моргнул в знак того, что слышит (говорить ему было трудно).
— Про наряды и работы — забудь! Полторацкий этими грязными делами не занимается! Застучишь Кислицыну — изувечу. Пошел вон!
Власенко, пятясь, покинул палату.
Базар-вокзал, помывка в душе
Вызванный Кислицыным Браташ приехал в субботу. Подниматься на этаж он не стал, вызвал Полторацкого в вестибюль.
— Здравствуйте, товарищ капитан!
— Привет, воин! Выкладывай, что у тебя стряслось?
— Я бы не хотел муссировать подробности. Скажем так — конфликт с подчиненными.
— Из-за чего?
— Дележка власти всегда порождает конфликты.
— Говори конкретно — кто и за что тебя бил?
— Конкретно я могу сказать вам только одно — я не хочу огласки всей этой истории.
— Стучать начальству я не собираюсь.
— Мое начальство — это вы. Вы офицер, у вас соответствующая психология. Думаю, вы меня не поймете.
— Пойму.
— Что вас интересует?
— Кто и за что тебя бил?
— Ответ очень простой. Метелили меня практически все бойцы ТЭЧ, находившиеся в казарме в ночь на 31 декабря. За что? За то, что я главный. Знаете, у людей иногда возникает острое желание замочить главного.
— Кто был зачинщиком?
— Такового не было. Кто-то крикнул: «Ату!», толпа побежала, накинулась и смяла. Потом от удара табуреткой по голове я потерял сознание. Все.
— Ты ведь будешь мстить, Полторацкий.
— Всей ТЭЧ не отомстишь. Обещаю, товарищ капитан, что массовых репрессий не будет.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
— Чем занимаешься здесь?
— А чем в госпитале можно заниматься? Сон, еда, чтение, базар-вокзал, помывка в душе.
— Когда выписываешься?
— Послезавтра, наверное. Тут обычно по понедельникам выписывают.
— Возможно, ты здесь задержишься. Санитарная машина сломалась, да еще и водила заболел, так что, забирать тебя пока некому.
Сладкая жизнь в рембате
Вечером Игорь впервые за все время не смог заснуть — сказался переизбыток сна. От нечего делать Гоша ввязался в традиционный вечерний разговор о бабах и коротенько изложил пикантный любовный сюжет из гражданской жизни. Самым заинтересованным слушателем был матрос Деревянкин.
— Гоша, а правда классно, когда баба замужем? Все знает, все умеет, ничего не боится. Кроме мужа, конечно.
— Есть такие, что и мужей не боятся.
— Да, вот у нас в рембате служит Васька Никитин, так он тоже сдвинут на замужних. Целку ему не надо — замужнюю подавай! Короче говоря, в итоге наш Вася злое…чий жахнул жену самого командира!
— А командир Ваську не жахнул?
— Нет, он не узнал! Прикинь — весь батальон знает, а командир — нет!
— Это называется «феномен обманутого мужа».
— У нас вообще в рембате кайфово служить. Настоящий бардак, в натуре! Наша рота однажды целую неделю сразу трех б…й у себя прятала!
— Вот это уже интересно. Поподробнее, плиз.
— Мы в казарме живем на четвертом этаже, а шмарам выделили «квартиру» на чердаке. Навели там порядок, поставили три койки. Пайку им носили из столовой. Короче, е…ли и кормили! В жизни я столько не трахался!
— А как распределяли ценный ресурс?
— Очень просто. Духам, карасям, чуханам и стукачам не давали — не положено! Авторитетные деды (ну и я, конечно, в их числе) драли самую молодую и симпатичную. Очередь формировали тоже по авторитету. Я, например, подходил третьим.
— И сколько же человек приходилось на одну женщину?
— Первую мы драли вдесятером, а на остальных — человек по двадцать.
— Ничего себе! Несчастные телки!
— Да никакие не несчастные! У них же там ведро со свистом! А как трахались, стервы, как подмахивали! Красотища!
Переполненный приятными воспоминаниями, Деревянкин зажмурился и сглотнул слюну. Полторацкий предполагал развить интересную тему дальше, но вдруг с противоположного конца палаты подал голос матрос Сарычев:
— Эй, урод, ты чего там расперделся? Сними тельняшку, говно! Ты не моряк! Протащился полтора года в вонючем рембате, скоро домой пойдешь, будешь там п…еть о флотской службе! Тварь позорная! Шлюх водил и водку жрал — служил, называется! Тебя бы к нам на точку! Тебя бы самого там грохнули как козла!
Сарычев захлебывался от ненависти. Тянуть лямку ему пришлось на морской навигационной радиоточке, расположенной на краю земли — на мысе Канин. Из десяти матросов, служивших на дальней точке, он был единственным духом, а затем единственным карасем и единственным черпаком. Соответственно, и пахать ему приходилось за десятерых, и по морде получать в десятикратном размере. Так Сарычев прослужил два года, пока не загремел в госпиталь с остеомиелитом нижней челюсти — результатом бесчисленных жестоких избиений. Ему сделали уже три операции на кости, но ощутимого эффекта они не дали. Скорее всего, в перспективе у матроса была ампутация челюсти. Ходил он постоянно в плотной повязке, был хмур, молчалив и озлоблен.
