Григорий Волчек - Дедушка русской авиации
Обзор книги Григорий Волчек - Дедушка русской авиации
Григорий Волчек
Дедушка русской авиации
Издание второе, исправленное и дополненное
Посвящаю незабвенной С.А.[1]
Предисловие к первому изданию
Эта книга была написана в славном городе Перми летом 1988 года всего за 45 дней (и ночей). Потом пару месяцев рукопись печаталась на машинке в «Бюро добрых услуг». Потом я размножил листы в одной солидной нефтяной организации (на весь миллионный город было всего с десяток мощных копиров, но мне повезло — тогда как раз отменили их обязательную регистрацию в ГБ и жесткий контроль за «посторонними» ксерокопиями), красиво переплел два тома книги и начал рассылать их в различные толстые журналы.
Естественно, через некоторое время красивые тома мне были возвращены с коротенькими приписочками от редакций: «Спасибо, не подходит, не отчаивайтесь, дерзайте, желаем новых творческих успехов». А из журнала «Урал» пришло разгромное письмо на трех машинописных страницах плотного текста. Рефрен был примерно такой: «Ну и гадость же ты написал! И мерзость! И все это совершенно беспомощно и антихудожественно! А главный герой совершенно отвратителен! И никакой он вообще не герой!».
Ого, подумал я — значит, заело. И дал почитать книжку нескольким неглупым людям. Люди сказали: «Если ты это опубликуешь, то будет настоящая бомба! Но ты это не опубликуешь».
Люди, как всегда, оказались правы. Ни стране, ни мне было не до книг. Рукопись пролежала «в столе» 18 (!) лет (я и думать-то о ней почти забыл), а потом, достигнув призывного возраста, подверглась придирчивому редактированию.
Вот, читайте.
17 января 2008 года
Предисловие ко второму изданию
Первое издание «Дедушки…» вышло в Перми в начале 2008 года мизерным тиражом, на средства автора. Ружье, висевшее на стене почти два десятилетия, наконец, выстрелило. Увы, этот выстрел мало кто услышал — и тираж невелик, да еще и книготорговая фирма, взявшаяся за реализацию издания, успешно обанкротилась, не дожидаясь всеобщего кризиса.
Сейчас, конечно, запал посильнее, да и у меня литературного опыта немного прибавилось, в связи с чем я решил провести «апгрейд» рукописи: сделал общую редактуру и добавил к основному тексту краткий глоссарий — расшифровку армейских аббревиатур, терминов, идиом и прочих вербальных примет позднесоветского периода (некоторые из них, признаюсь, стерлись и из моей памяти — все ж таки почти четверть века прошло).
Читайте на здоровье.
9 июля 2009 годаМетель
Военнослужащие действительной срочной службы имеют обыкновение издавать во сне самые разнообразные звуки — стоны, крики, несвязные обрывки слов, могучий храп, глухое бульканье, грудное клокотание, судорожные всхлипы, урчание диафрагмы, сипение носоглотки, и, чего уж греха таить, хлопки метеоризмов.
Рядовой Игорь Константинович Полторацкий никаких звуков не издавал, ибо бодрствовал. Обычно в это время, глубокой ночью, кубрик[2], за редким исключением, замирал. Бывали, конечно, авралы, тревоги и сверхнормативные гонки, но сегодня все проходило по плану — последний карась вернулся с трудовой вахты около двух часов ночи и сейчас, сжавшись в комочек под жидким одеялом на койке второго яруса, пребывал почти в коматозном забытье. Впрочем, это не мешало ему время от времени вздрагивать всем телом и, поскуливая, мелко сучить захолодевшими ногами.
Трехэтажная казарма спала. «Отдыхали лежа, без сапог, со снятым поясным ремнем» свободные от нарядов военнослужащие солдатского и сержантского составов, дрыхнула измотанная камбузная команда, «отрабатывали сон-тренаж» дневальные на тумбочке, «давили на массу» дневальные за дежурных, подняв воротник шинели и касаясь носом тумблера громкой оперативной связи, «мочил харю» дежурный по полку. Люди восстанавливали силы, поистраченные за тяжелый, длинный, серый и невзрачный армейский денек — отчасти рационально-деловой, отчасти идиотско-бестолковый.
Игорь еще вечером почувствовал желание уединиться, собраться с мыслями, и вышел прогуляться. На вечерней поверке дежурный по роте, видя отсутствие Полторацкого в строю, скромно обошел его одиозную фамилию молчанием, а старшина «не заметил» означенного пропуска. Такая ситуация часто повторялась в последние недели. Прогулка перед сном — далеко не самая вредная привычка казарменного бугра, и особенно заострять на ней внимание действительно ни к чему.
После прогулки и отбоя Игорь крепко и безмятежно заснул, спал без сновидений, а теперь почему-то проснулся со смутной тревогой. Развеять тревогу он решил холодным северным ветром, ввиду чего оделся и вышел из казармы. На улице была классическая февральская заполярная погода — «тридцатчик» с метелью. После очередного сильного порыва ветра Игоря чуть не сбило с ног. Мороз пробирал до костей, мешал сосредоточиться. Хотелось спокойно подумать о чем-то важном, но мысли сбивались на второстепенные вещи.
Возле котельной копошились солдатики. Работа у них была важная, жизнеобеспечивающая — бомбить ломом замерзшую груду угля, кидать куски в тачку, завозить ее в кочегарку, сваливать груз у топки. Сто пятьдесят тачек — и всю ночь казарма может спать относительно комфортно: 10 градусов Цельсия ей обеспечено.
— Как служба, бойцы?
— Служба медом, Игорь!
— Молодцы, военные!
— Рады стараться!
— Вольно! Расслабиться, оправиться, курить! Сколько сделали?
— Примерно половину.
— Медленно работаете. Почему вас трое? Где четвертый?
— Черпак Мельников в кочегарке.
— Сюда его!
Вышел разомлевший Мельников. Он был в одном кителе — пригрелся, значит. Незлобивый взгляд Игоря скользнул по дородной фигуре черпака, его туповатой физиономии, пухлым щекам со следами повидла.
— Что происходит, Мельников? Твои товарищи пашут, а ты кайф ловишь?
— Так… это… вроде… По уставу не положено! — заученно выпалил Мельников чрезвычайно популярную среди черпаков фразу.
— Ах, вот оно что! Объяснением удовлетворен.
Окончание длинного слова совпало с легким движением Гошиной руки. Черпак молча согнулся, хватая губами морозный воздух. Последовавший удар ногой в живот опрокинул его на кучу угля.
— Встать!
Мельников, кряхтя, поднялся в четыре приема.
— Народ в казарме мерзнет, поэтому на работу даю час. Сто семьдесят тачек. Впрочем, можно и больше — не ограничиваю. Лично долбишь эту кучу, от лома практически не отрываешься!
Мельников вырвал у близстоящего бойца увесистый «карандаш» и стал конвульсивно крушить угольную гору. Полторацкий пошел в кочегарку. Два дежурных кочегара рубали в подсобке. На небольшом обитом клеенкой столике стоял чайник, рядом — ломти белого хлеба, сахар — рафинад, кружочки масла, банка повидла.
— Расселись, п…юки, а кто печь топить будет? А ну-ка брысь отсюда!
Один из кочегаров направился к топке. Второй продолжал сидеть.
— В чем дело?
— А сейчас его очередь уголь шуровать!
— Что ты сказал?
Кочегар не стал повторять сомнительный тезис, поднялся и вышел.
Гоше нравилась эта комнатка в котельной. Днем здесь дежурила Надя, жена прапорщика Колесника. В самое первое свое дежурство она привела помещение в порядок и с тех пор постоянно поддерживала здесь идеальную чистоту, которую не могли нарушить даже два ее замурзанных сменщика. Игорек частенько наведывался к мадам Колесник в гости — одесситка Надя была приятной и остроумной собеседницей. Впрочем, не только собеседницей. Еще четыре месяца назад Игорек склонил Надежду к супружеской измене (надо сказать, что изменница сопротивлялась вяло), и с тех пор они регулярно совокуплялись.
Игорь сел на скамью, оперся локтями о столик и вперился взглядом в большое цветное фото какой-то полуголой дивчины. Он должен подумать о чем-то важном… О чем? Красотка с умело подчеркнутыми формами отвлекала от мыслей. Да и обстановка не способствовала мыслительному процессу: теснота, жара, духота.
На полке лежала растрепанная книжка — из тех, что Надя читала на дежурстве. Гоша взял томик в руки. Гюстав Флобер, «Воспитание чувств». Полторацкий был начитанным человеком, знавал и «Госпожу Бовари», и «Саламбо», но эту книгу видел впервые. Рассеянно пролистав страницы, Игорь незаметно для себя начал читать с середины.
Читая, Полторацкий, как правило, не замечал ни времени, ни происходящего вокруг. Читал он очень быстро и почти ничего из прочитанного впоследствии не забывал. При этом Игорь очень не любил, когда его отвлекали от любимого занятия. «Полторацкий читает», — шепотом неслось по кубрикам и в казарме сразу становилось тише.
