Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
— А почему бы и нет? — осмелился возразить Грозната.— Коли уж будет радуга, почему бы ей, паралик ее разрази, не появиться именно там?!
— Окстись, пан казначей! — Существенный чуть не подскочил.— Ведь этак и спятить недолго! Ясно ж как божий день — радуга всегда стоит против солнца!
— Как дважды два,— подтвердил мыловар Доубек, вышедший в этот момент из своей лавки, что рядом с аптекой. Хоть был он запросто в синем полотняном фартуке и в нарукавниках, но щедро вышитая золотом феска да толстая золотая цепочка, свисавшая из верхней петли жилетки в нагрудный карман, свидетельствовали, что перед нами состоятельный ремесленник, или, иначе говоря, «промышленник».
Все ремесленники почитались в Цапартицах промышленниками и фабрикантами, а те, кто владел еще и земельными угодьями, удостаивались звания эконома или владельца недвижимости.
— Видали вы когда-нибудь, чтобы солнце садилось под радугой? — продолжал Существенный, наступая на Грознату.
— Под радугой? — пропел своим тенорком Грозната, точно курица в рассказе Райса {22}.
— И этот осел написал подобную чушь?
— Ну, не то чтобы прямо, но как будто вы сами не знаете, что Чмертов лежит к западу отсюда. Не так ли?
— Вот уж что называется сел в лужу! — постыдно предал Корявого Грозната.
— Что с него, Матея, возьмешь?
Учитель Глупка, тоже принадлежавший к обществу, сидевшему перед аптекой, молчал, словно язык проглотил. Только побагровел до самых корней рыжеватых волос. Это он был автором статьи в последнем номере «Ч. л.», он, пока еще лишь стажер, но уже как-никак преподаватель физики в цапартицкой гимназии!
— Все это глупости,— послышался голос городского врача, чем-то напоминавший жужжание огромного шмеля,— меня бы тут ничто не смущало, если б не одно обстоятельство…
Кадык на тощей шее долговязого лекаря, с каждым словом подпрыгивавший почти до подбородка, вдруг остановился, и все напряженно ожидали, что же это за обстоятельство.
— Подумайте сами,— продолжал д-р Ройт басом, исходившим словно бы из-под мостовой,— ведь сей субъект категорически заявляет, что собрание окружного сельскохозяйственного товарищества не состоится. Это напечатано жирным шрифтом!
Когда говорил д-р Ройт, на него стоило посмотреть. И не только на его подпрыгивающий кадык, но и на его необычайно занятную мимику. Он говорил, будто выталкивал каждый слог откуда-то из желудка, помогая себе энергичным движением подбородка, тонкие щеки при его невероятной худобе дрожали, как некие акустические перепонки.
Все потянулись за печатным органом К. М. Корявого, покоившимся в грубых, как у каменотеса, ручищах Грознаты. Но, точно на грех, оказалось, что этот экземпляр «Ч. л.» начисто утратил способность служить средством информации. В лапах Грознаты он так измялся и пропитался потом, что даже д-р Пазоурек, прославленный венский реставратор древнеегипетских папирусов, был бы не в силах восстановить по этим комкам текст оригинала.
— А если бы вам в руки, да еще в летнюю жару, попала государственная облигация стоимостью эдак в тысячу гульденов? — иронически поинтересовался Существенный, двумя пальцами держа останки духовного детища К. М. Корявого.
— Тут что-то набрано жирным шрифтом, но прочесть это способен один дьявол!
— Смотрите-ка, бургомистр! — вдруг ухнул, как из бочки, д-р Ройт.
— Верно! — подтвердил мыловар.
И был совершенно прав — на площади старинного королевского пограничного города и впрямь появился бургомистр. А когда он там появлялся, не заметить его было невозможно. Он обладал необычным талантом обращать на себя внимание. Всякий бы отличил его среди сотен других людей по манере величественно и резко вскидывать голову, надменно поворачивать ее сначала вправо, потом влево и, наконец, так же величественно, резким кивком склонять долу.
От внимательного наблюдателя не могло ускользнуть, что пан бургомистр, собственно, отсчитывает головой такт на четыре четверти. Когда он эдак выступал по площади, направляясь от верхних ворот к нижним, его шаги словно бы сопровождала неслышная музыка некоего торжественного марша. По самой середине площади проходит немощеное императорское шоссе, на которое Цапартицы нанизаны словно бусинки на нитку. Хотя эта дорога честно служила всем проезжающим через город повозкам и экипажам, она все же почиталась via principalis [15] и, подобно какой-нибудь аллее княжеского парка, предназначалась исключительно для бургомистра. Отважься кто другой пройтись по ней под вечер, он был бы просто смешон.
Грязь — не грязь, а пан бургомистр шагал исключительно по шоссе. Делать это он мог когда угодно. Свой трактир он сдал в аренду, и времени у него было предостаточно. Но если он появлялся на площади до восьми часов вечера, в непривычную для себя пору, на то всегда имелись какие-либо особо важные, волнующие причины. Это значило, что городу предстоят тяжкие испытания. Тут высокое чувство долга, неотступное сознание собственной ответственности, а также великая нравственная сила вели его на площадь, и оная же сила побуждала бургомистра продемонстрировать жителям Цапартиц, которые в решающие минуты имели обыкновение терять голову, что он, глава города, бдит и бодрствует.
И в этот достопамятный день появление его успокоительно подействовало на подданных, сбившихся в кучки почти под каждым сводом окаймляющих площадь аркад. Все граждане города, возбужденные грядущими событиями и сгрудившиеся вокруг своих номеров «Ч. л.», тотчас перестроились во фрунт, обращенный к пану бургомистру, который вышагивал по чуть возвышающейся середине площади,— и все отдавали ему честь словно члену правящей династии.
В каждой из преданно взирающих на бургомистра паре глаз отражались его парадные брюки, сиявшие белизной в жарком блеске июньского дня. Высший сановник цапартицкой «речи посполитой» не пренебрег ни одним приветствием, ни одним реверансом, от кого бы они ни исходили. С равной долей благосклонности кивал он мукомолу Пацлу, выглядывавшему с чердака своего дома, куда его работники при помощи подъемного блока поднимали в ношах сено; перчаточнику Слоупу, почтительно сдернувшему шапку в окне второго этажа; бабке, продававшей ржаные булочки, которая кричала из-под аркады через всю площадь: «Целую ручку, милостивый пан!»; и часовщику, что выбежал на улицу со своим рабочим моноклем над глазом,— всем этим членам многочисленных цехов, представителям разных общественных слоев, мещанам в сюртуках с фалдами, ремесленникам в рубахах с засученными рукавами, торговцам в зеленых, подпоясанных латунной цепочкой передниках, парикмахеру с кожаной сумкой на боку, спешившему к своим клиентам, городскому дурачку Роулу…
Размеренное, на четыре четверти, качание головы сменилось более быстрым, на шесть восьмых. Бургомистр словно бы торопился подставить лицо всем летящим к нему изъявлениям преданности. Он шел, приподняв над головой шляпу и всем видом выражая уважение к собственной персоне. Вероятно, так выглядел повелитель заштатного княжества с несколькими дюжинами счастливых обывателей, которого на прогулке заботило одно — как бы ненароком не преступить границ своих владении.
Не доходя Нижних, а согласно официальной терминологии — Нижнеположенных ворот, пан бургомистр окружного города Цапартицы с лихостью бывшего вахмистра сделал поворот через левое плечо кругом и, по-прежнему держась середины площади, двинулся к Верхнеположенным воротам.
Его гордая голова, покачиваясь, опять отсчитывала такт на четыре четверти, ибо все доказательства уважения и предписанной почтительности к своей особе он уже благосклонно принял. Меж тем кучки обывателей под аркадами растаяли. Подобно пчелам, которым было продемонстрировано бдительное присутствие матки улья, они, довольные и успокоившиеся, возвращались в свои ячейки, где усердно занялись привычным трудом. Ведь до восьми еще далеко — сейчас всего пять часов пополудни.
И лишь ареопаг прогрессистов перед аптекой, для которых провизор как раз принес новый номер враждебного печатного органа, продолжал горячо дебатировать ранее поднятый вопрос и строить догадки, что означает набранный жирным шрифтом категорический императив {23} Корявого, согласно коему воскресное собрание окружного сельскохозяйственного товарищества не состоится.
В остальном же площадь опять обрела мирный и совершенно обыденный вид. Лишь из редакции и типографии К. М. Корявого непрестанно выбегали рассыльные со все новыми пачками «Ч. л.». Предприятие Корявого преуспевало и значительно расширилось. Экспедиция была переведена под аркаду, в мелочную лавку его мамаши, а поскольку в одиночку редактор с делом уже не справлялся, он нанял помощника пивовара, чтобы тот раз в неделю крутил ручку печатного станка.
