Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
Умывальник «Non plus ultra» придавал респектабельность каждой супружеской спальне.
И тут меня осенило!
До меня наконец дошел смысл предостережения добряка Отомара: ом мани падме хум! О, какое сокровище скрывал в себе цветок лотоса! Сокровище это — Будда, который прямо в нем и родился и всегда изображается — ах, ты моя дырявая башка! — сидящим в цветке лотоса.
А того, кто осквернит даже изображение этого священного цветка — места таинственного рождения Величавого,— должна постичь суровая кара.
Но мне некогда было раздумывать и предаваться скорби.
Я стал искать, чем бы устранить наводнение.
Ничего подходящего! Ни одной завалящей тряпочки. Обычно их всегда можно найти в каком-нибудь укромном уголке, где скапливается всякий хлам — старые платья, сломанные зонтики, шляпки, вышедшие из моды, рваные башмаки.
У Жадаков все углы были чисто выметены.
Нашел! Ура!
Я стал рассматривать плюшевые гардины. Они на сатиновой подкладке, и прекрасно впитают воду! Ничего не стоит влезть на подоконник и снять их. Времени достаточно. А потом их можно вывесить наружу, и они просохнут за час.
В раздумье я подержал в руках махровое полотенце с вышитой желтым шелком монограммой. Я бы выжимал его в окно. Но мне стало жалко полотенце, им так приятно вытираться, будто погружаешь лицо в пуховую перинку.
Взгляд мой упал на персидские ковры.
Когда через час, постучавшись, горничная принесла серебряный поднос с завтраком, она вскричала:
— Доброе утро, пан писатель! Господи Иисусе, разве мы вчера не постелили ковры?
И тут ее испуганному взору открылась следующая картина: большой афганский ковер был перекинут через подоконник, красный белуджистанский висел на спинке кровати, тегеранский, кирпичного цвета, покрывал кафельную печь, а с ширмы свисал нежный тебризский ковер.
— Бетушка,— начал я издалека,— сегодня мне снилось о вас столько хорошего — а, скажите, как у Жадаков чистят персидские ковры?
— Хозяйка сама терла их кислой капустой — она другим не доверяет!
— А когда их чистили в последний раз?
— Вчера, к вашему приезду — тут все проветривали, натирали паркет…
— Верно, кислая капуста — старое, испытанное средство. Но если вы хотите, Бетушка, освежить краски этих изумительных восточных орнаментов, то передайте хозяйке, что я очень рекомендую регулярно полоскать ковры в простой воде с добавлением аммиака.
Высказав это, я зевнул во весь рот, мол, все это ужасно скучно, и продолжал врать дальше:
— Совершенно случайно у меня с собой оказалась эта замечательная водичка — аммиак, по-чешски: «нашатырный спирт», его еще используют для оживления людей. Он без рецепта продается в любой аптеке. Жидкость эта великолепно выводит пятна, поэтому я всегда беру в дорогу пузыречек — могу вам показать — вдруг капнешь соусом на костюм, или еще что-нибудь в этом роде.
Держался я очень самоуверенно, хорошо зная, что Бетушки по природе своей существа застенчивые и робкие.
— Надо же! — искренне удивилась хорошенькая девушка в кокетливом белом чепчике, не по возрасту наивная, и быстро составила завтрак на стол.
— Я выстирал ваши ковры. Люблю по утрам вместо зарядки делать какую-нибудь домашнюю работу. Ну как, Бетушка? Правда, стало лучше? — ласково спросил я ее, с опаской поглядывая в сторону постели, возле которой мне пришлось особенно усиленно потрудиться, вытирая лужу.
— Ой, правда — очень здорово!
— Вот и я так думаю!
— А как они блестят!
— Этот блеск, Бетушка, называется шелковистым.
— Вот хозяйка-то обрадуется. Премного вам благодарны, пан писатель. А скажите, жидкость эта очень дорогая?
— Почему вас это интересует?
— Хозяйка у нас очень экономная. А хозяин хороший.
— Так и должно быть! Богатый да полюбит скупого,— произнес я, легонько щелкнув Бетушку по подбородку с ямочкой.— Нет, совсем не дорогая, но советую вам прийти в аптеку со своим пузыречком — так будет дешевле.
— И скажите, пожалуйста, еще, как это называется?
— Аммиак, по-чешски — «нашатырь», потому что от его запаха шатает. Чувствуете, как он противно пахнет?
Ноздри маленького курносого носика раздулись.
— Ой, правда, ужасный запах — мне прямо дурно от него. Хозяйка наша это не вынесет — придется всю неделю проветривать.
— Ну так по крайней мере оставлю о себе хоть какую-нибудь память! А у меня есть один секрет, но это потом, в следующий раз, когда приеду опять! — сказал я, ущипнул Бетушку за локоток и отпустил ее.
Вынув из ночного столика листок, я приписал к замечаниям пострадавших:
Ом мани падме хум,
С вами ум зайдет за разум,
Разум же — за ум.
«Хоть и не слишком остроумно, но пусть будет!»
Потом я сочинил на клочке бумаги записку, где сердечно благодарил хозяев за гостеприимство и извинялся, что, ввиду неотложных дел, вынужден уехать пораньше.
Я спешил на вокзал по утреннему морозцу, по темным безлюдным улицам.
В нетопленом вагоне местного поезда я был один. Лязгал зубами от холода и пытался хоть немного согреться, энергично размахивая руками.
Пересев в переполненный пражский экспресс, попав в общество бодрых крестьянок из Моравской Словакии {136}, сидя среди мешков, гусей и кудахтающих кур, я прежде всего извлек на свет божий выстиранный карман брюк, от которого было очень холодно, потом разул башмаки.
— Хозяюшка, подвиньтесь немного! Вот так, прекрасно — большое спасибо!
Я вытянул ноги, сунул их под скамейку напротив, расположив по обеим сторонам от черной юбки в складочку, и стал сушить на горячей трубе носки и брюки.
— А чего это вы такой мокрый?
— А я кожемятничал!
Женщины недоуменно переглянулись.
— Идешь на пруд, когда лед тонкий,— принялся я объяснять своим соседкам,— пробиваешь каблуком дырку, прыгаешь, лед прогибается, а в дырку фонтаном бьет вода. Это и называется кожемятничать.
— Ой, да ведь так робють малые хлопцы!
— Иисусе Христе, такой солидный господин, а забавляется как мальчишка!
— А что тут такого!
Я пожал плечами. Вытирая время от времени мокрый нос, я задремал под монотонное гудение поезда. В голове мелькали самые разные картины.
«Жадаки вам этого не простят!» — повторял пан Гимеш, и я видел его студентом архитектуры в кабинете мэра, который был мясником и колбасником, членом правящей партии мелких промышленников, ибо в этом городке по давней традиции обязанности мэра исполняли колбасники и фабриканты, а в других городах — адвокаты и учителя. «В этом здании,— говорил молодой человек,— будут размещены все волостные, уездные и государственные учреждения, и все залы — концертный, выставочный, лекционный и гимнастический, а кроме того, все школы и бани».— «А крыша не потечет, вон она какая ровная, без наклона?» Молодой человек презрительно усмехнулся: «Современные железобетонные и асфальтовые конструкции…» — «Но, вы знаете, решаю не я один!» — мэр подал руку и пожелал успехов. Мамаша Гимешова вместе с соседками ждала сына на улице. «Ну как?» — «Все в порядке, мама, вопрос будет рассматриваться в муниципальном совете!» — «Слава богу! — обрадовалась матушка Гимешова и повела сына домой.— Пойдем, кофе уже на плите!» Потом появилась молодая пани Мери и целовалась при волшебном свете полярного сияния с красавцем боярином Тоцилеску, героем ее сновидений; вдруг я увидел, как она заметает мои грязные следы, потом, как следит за установкой домашнего органа, чтобы профессор Грегер {137}, когда в соборе опять будет концерт духовной музыки, мог играть ей на дому, на ее собственном органе. Потом, потом — почти совсем засыпая — мне показалось, что я лежу на кушетке в каморке Отомара… дамы и господа… я чокаюсь с дядюшкой Сейдлом… с очаровательной Властичкой и ее парнем… чум, чум, чумбурум.
Пшш! Проклятье!
Я посмотрел в окно. Мы были где-то за Пршелоучей. Я высморкался и вспомнил про бутылочку медовухи, приготовленной по старочешскому рецепту времен славной памяти Карла IV {138}.
Наклонившись, я подал ее женщине напротив.
— Вкусно! Франциска, глотни-ка скорей, ну, хватит! А то все высосешь, хозяину не оставишь.
— Ничего, передавайте дальше!
— Ну и ладно! За здоровье паныча! Чтобы и жинка ваша, и детки были здоровенькие,— смеялась молодица.— Ух, хорошо!
— Премного благодарны! Да вознаградит вас господь! Такой, ей-богу, добрый паныч!
«Ах, эта Властичка! — я снова задремал под журчание женских голосов, и в моем представлении возник образ румяной и статной девушки с густыми светлыми волосами и огромными голубыми глазами.— Ах, эта Властичка. Нет ничего на свете прекраснее девушки в пору расцвета!»
А-а — пшш! Господи Иисусе, да что это со мной творится? Я проснулся и, выпрямившись, дотронулся рукой до лба, почувствовав там что-то мокрое и скользкое. Посмотрел наверх, на корзину.
