Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
Я перестал рассматривать всякие краны и краники и, обратившись к этому странному субъекту, слегка растянувшему свои пухлые губы, что должно было означать улыбку, заговорил с воодушевлением:
— Пан доктор, нет слов! Я видел много ванных комнат, но такое вижу впервые. Здесь есть от чего прийти в восторг. Представляю, скольких денег вам это стоило! Вот вы приходите из суда, смертельно усталый после процесса над убийцами или преступными матерями, или расстроенный, что проиграли дело в высших инстанциях и лишились, несмотря на весь свой авторитет, гонорара, спокойно запираетесь в этой комнате и, когда вам заблагорассудится — хоть ночью, хоть среди бела дня, садитесь в ванну. Потом вы поворачиваете рычажок, открываете кран, и сразу же вас охватывает теплая благодать: вода ласкает вас нежно, как возлюбленная, она улучшает кровообращение, разогревает суставы и приносит всему телу необыкновенное облегчение. И вы будто заново родились, очистившись от всякой мути вашей неблагодарной профессии. Потом вы растираетесь вот этими вот мохнатыми полотенцами, одеваете махровый халат, ложитесь на диванчик, накрываетесь мягким верблюжьим одеялом, и вашу душу охватывает райское блаженство, и вы готовы воспарить в небеса…
Поскольку доктор Жадак, устремив на меня добродушный и чуть насмешливый взгляд, слушал очень внимательно, не перебивая и только еще больше растянув свои негритянские губы, я продолжал в том же духе:
— Ну конечно! Такая ванная — это торжество культуры! Один мой друг, известный архитектор, сторонник нового конструктивистского стиля двадцатого столетия, сказал, что у народа, у которого на каждую тысячу человек приходится наибольшее число ванн, есть шанс повести за собой мир. И он прав, господин доктор! Да разве Рим добился бы мирового господства, если бы не его великолепные Каракалловы термы? {96}
Тут, похоже, его терпение иссякло. Он смял сигарету, встал, ласково потрепал меня по плечу и повел к дверям.
Сначала он осторожно повернул ручку, высунул голову в коридор и огляделся.
Сразу же после этого мы вышли.
Пани Мери все еще стояла в конце коридора.
Доктор открыл двери другого, еще более интимного помещения, потеснился, уступая мне дорогу, и пророкотал:
— Пррошу!
«Все ясно! — подумал я.— Комфортабельный дом Жадаков просто-таки идеально соединяет под одной крышей старинный рыцарский зал с самыми современными удобствами. И такое сочетание исторических достопримечательностей с достижениями технического прогресса очень даже целесообразно. Мы не должны отставать от цивилизованного мира, и в то же время должны оберегать все то ценное и прекрасное, что оставило нам прошлое. Наши деды и прадеды умели показать благообразный фасад своего бытия — салоны и гостиные, украшенные макартовыми цветами {97} да картинками с альпийскими видами, но что представляли собой подобные помещения? Вспомнить стыдно! Да здравствует эпоха, которая так заботится о бытовых удобствах! Слава ей, трижды слава!»
— Знаменательно,— стал я уже вслух развивать свою мысль,— что технически совершенное оборудование подобных помещений пробивает себе путь в нашу все еще отсталую, правда, лишь в этом смысле деревню! Вы — подлинный пионер цивилизации! Вперед, сквозь дебри и чащи!
Тут я вспомнил многих своих пражских знакомых, построивших себе комфортабельные виллы на Баррандове, в Трое, в Страшницах или На Бабе {98}. Они и знать не знают, что такое настоящие салоны. Дома их имеют уже иные, вполне современные визитные карточки.
Стоит прийти к ним в гости, как они сразу же ведут вас в уборную!
И у Жадаков я заметил всевозможные технические новшества. Я опробовал сливной бачок новейшей конструкции, под названием «Ниагара», или «Миссисипи», или что-то в этом роде. Тронешь хромированный рычажок — и сразу же с оглушительным шумом низвергается целый водопад. Эта энергия! Этот напор! И идеальная чистота без всяких там традиционных щеток! Но что я вижу! Да ведь это настоящая жилая комната, отделанная под орех, с кафелем и гладким голубым сиденьем, вокруг которого стены обшиты японской соломкой. А у сиденьица, не высоко и не низко, чтоб руке было удобно, пристроен фарфоровый ящичек с мягкой туалетной бумагой, изящной пепельницей и книжной полочкой, где стоит несколько романов — чтобы даже здесь, не теряя драгоценного времени, духовно обогащать себя.
Покинув этот роскошный кабинет, мы прошли по коридору налево, остановившись возле корзины с войлочными туфлями.
— Переобуйтесь, пожалуйста,— сказал доктор и снял свои башмаки.
Потом он нажал ногой на какую-то кнопку у порога, раздался скрип, дверь приоткрылась, и мы вошли в детскую. Только когда доктор опять наступил на медную кнопку и дверь закрылась, я заметил, что она без ручек и открывается с помощью электромотора.
Худенький подросток, с завязанным горлом, по имени Адамек, и миниатюрное созданье женского рода по имени Евочка, оба в черных очках, сидели на полу, покрытом линолеумом, и играли в кубики. Увидев нас, они, как по команде, поднялись и, встав рядышком, поздоровались по-французски:
— Бонжур, месье!
Гувернантка в белом халате с поклоном сказала:
— Гутен таг!
Потолок и стены детской были покрыты белой масляной краской, как в операционной. Окна без перекладин и занавесок, чтобы ничто не препятствовало проникновению благодатных солнечных лучей, струили яркий свет, усиленный лампами горного солнца, низвергавшего свое чудодейственное сияние на детей, игравших посреди комнаты.
Гувернантка выключила рефлекторы.
Волоча ноги в шлепанцах, я поспешил к ней, собираясь поздороваться за руку.
— Bitte vielmals um Verzeihung [65] — сказала она на своем родном языке, подняв ладони, как бы отстраняясь, и улыбнулась. У нее было молодое, не по возрасту бледное лицо.
— Aus hygienischen Gründen — nicht wahr? [66] — сказал я, сообразив что к чему.
— Jawohl, Herr Meister! [67]
Я посмотрел на доктора, который стоял рядом с видом полнейшего равнодушия. Ухмылка исчезла с его лица, и нижняя губа отвисла, как у сонного мерина.
Хорошо вышколенная гувернантка стала рассказывать о достоинствах этой детской, начав с пола, покрытого линолеумом, который, как было доказано одним ученым, доктором Леманом, способствует быстрой гибели всех бактерий.
Пригласив меня поближе подойти к окнам, она пояснила, что вместо стекол в них вставлен плексиглас, который пропускает ультрафиолетовые лучи, способствующие выработке витаминов в организме.
Глядите, пожалуйста! Да ведь это настоящие школьные парты, оснащенные к тому же всевозможными рычагами, и педалями, и никелированными колесиками, чтобы у детей не было искривления позвоночника. И на каждой парте отточенный на точилке карандаш и золотое перо: стоит протянуть руку — и упражнение напишется само собой.
А сколько в этом углу дорогих игрушек! Куклы, железная дорога, машинки!
— Les lunettes! [68] — крикнула гувернантка детям, с любопытством устремившим на меня две пары темных стекол. Дети послушно сняли их со своих носиков, бережно отложили в сторонку и опять согнулись над своими кубиками.
— Стены, окна, полы, мебель, игрушки, sehr geherte Herr [69], ежедневно подвергаются дезинфекции,— поясняла гувернантка.
Я подошел к изящным весам, которые позволяют установить прибавку веса у детей, потом к ингалятору — на случай, если бы у мальчика или у девочки заболело горлышко.
А вот железный шкаф, выкрашенный белой краской, как в поликлинике, да еще с красным крестом на матовом стекле.
Мне показали пузырек с йодом — вдруг бы ребенок порезался; баночки с гормональными препаратами, бинты, гоффманские капли — если бы разболелся животик; присыпки, коробочки с пургеном для нормализации стула; пинцеты — не дай бог, в глаз попадет соринка.
Стоя у окна, откуда вся комната была видна как на ладони, я увидел, как доктор Жадак, согнув в три погибели свою фигуру, опустился на корточки на расстоянии нескольких шагов от детей и, обнажив лошадиные зубы в улыбке, вытянул костлявые руки к сыночку Адамеку и доченьке Евочке.
Дети прервали игру и растерянно стали смотреть на отца — они как будто не были уверены, что он не причинит им вреда.
Первой опомнилась девочка. Изобразив на бледном личике какое-то подобие улыбки, она сделала к нему несколько шагов. И в ту же минуту в соседней комнате скрипнул паркет.
Воспитательница испуганно оглянулась и, увидев, что Евочка, улыбаясь, идет к отцу, а Адамек имитирует его нескладную позу, подскочила к доктору Жадаку и зашептала умоляюще:
— Nein, nein, Herr Doktor, bitte, nein! [70]
Дети так и не посмели дотронуться до отца, который был — чему я охотно верю — рассадником всевозможных микробов.
