Владимир Митин - Ужасный ребенок
— Приемничек, ВЭФ-12, — вконец растерялся Марк Евгеньич. — На батарейках.
— Состояние хорошее? — еще строже осведомился блондин. — Отвечайте громче! Сколько вы за него хотите?
— Я отдал за него сто девять. Но я не собираюсь его про...
— Даю вам сто, — прервал неизвестный. — А приемник что, дома? Едем! Вот такси.
Марк Евгеньич собрался сказать блондину, что никуда с ним не поедет, что он следует мимо магазина по совершенно неотложному делу. Кроме того, он отнюдь не намерен продавать что-либо неизвестному энергичному человеку, который уже усаживал его на заднее сиденье таксомотора.
— Николай Раков. Но вы можете звать меня просто Ник, — представился блондин, вытащил руку Марка Евгеньича, которую тот прятал в кармане, и сжал с такой силой, что Марк Евгеньич сморщился, но заставил себя улыбнуться и сказать:
— Марк Евгеньич.
— Как? — переспросил Раков, обнимая Марка Евгеньича за плечи. — Говорите громче!
— Хилинский, — бледнея от негодования, но приятно улыбаясь, крикнул бедняга. — Ма-рк Ев-гень-е-вич!
«Авантюрист, выскочка, — думал Марк Евгеньич, исподтишка изучая стершийся профиль Ракова. — Но, однако, как неприлично пристально я его разглядываю...» Правда, Раков этого не заметил, увлеченный собственной трескотней о каких-то грундигах, герцах и децибелах. Так они и подкатили к дому Марка Евгеньича.
— Радио интересуюсь, знаете ли, с детства. Эстетикой, — сообщил Раков, расхаживая в лыжных ботинках по чистенько убранной приходящей тетей Полей квартирке Марка Евгеньича. — Тю-тю-тю... — присвистнул Раков, глядя на стены. — Да вы, оказывается, фотограф... Как, вы сказали, вас зовут? Иван Палыч? А, да, Марк Евгеньич. Недурно, недурно... Любитель или профессионал? Да говорите вы громче! У вас что, ангина? Я недослышу!
Марку Евгеньичу не терпелось наконец выкрикнуть: «Убирайся вон из моей уютной квартиры, которую ты загадил своими грязными сапожищами и скверным табаком. Ничего я тебе не продам, вон!..»
— Это мое, — тихо сказал Марк Евгеньич, — хобби.
— Как? Хобби? Отлично. Кстати, Марк Евгеньич, у меня с собой только девяносто шесть с мелочью... Вот, держите: полтинник, семьдесять пять... Девяносто. Я подскочу завтра и подвезу остальные.
— Да что вы, — сказал Марк Евгеньич, у которого даже зашлось в душе. — Ничего. Завтра так завтра. А вообще... Вообще вы мне ничего больше не должны. Приемником я пользовался, — как вы это говорите? — на всю катушку. Так? Он ведь самортизировался.
— Ни за что! — Ник выпустил изо рта колоссальный клуб дыма. — С этой минуты запомните, Марк Евгеньич: слово Ракова — золото. Сказал — подскочу, значит, я подскочу. И, кстати, вы меня сфотографируете. Да, да. Мне очень нравятся некоторые ваши работы. Отличная идея. Правда?
— Ну, что вы, — задыхаясь от ненависти, пробормотал Марк Евгеньич. — Это все так, любительщина.
— Итак, — провозгласил Ник, — завтра. Какой ваш телефон? Как? 923-06-78. Даете слово, что в пять будете на месте? Да нет, в пять утра. Мы все вместе поедем на лыжах. Пофотографируемся. Лады?..
И тут Марк Евгеньич сказал Нику все, что он о нем думал: что Ник — нахал и чтобы он убирался к черту и больше никогда не появлялся на его ничем не омраченном холостяцком горизонте. «Завтра воскресенье, — продолжал бушевать Марк Евгеньич, — я люблю долго поспать, а потом буду делать песочный торт по рецепту, который подарил мне мой друг генерал Эристофанский, а сам я кандидат наук, доцент, а ты — жалкий выскочка и недоучка...»
Он проговорил эти замечательные слова мысленно, а вслух сказал:
— В пять так в пять...
Он весь день фотографировал Ракова, его бездарную супругу и прыщавое беззубое дитя их, упрямое и мстительное существо непонятного возраста. Раков и жена, улыбающиеся под скрещенными лыжами. Ник, дитя и супруга — на балюстраде ресторана. Раков — в профиль, один. В фас — наглый отпрыск, снова высокомерно щурящаяся подруга, и опять Ник без пальто, одетый, в снегу по пояс, у трамплина и на горизонте...
Денег Ник не отдал, сказал, что снова подскочит завтра.
— И, пожалуйста, Марк Евгеньич, не тяните с карточками, а еще лучше — сделайте к завтрему. А? Лады? Вот и Вася.
Дома Марк Евгеньич вынул кассеты и пошел было на кухню сжечь на газе все пленки до единой, как в ту же минуту затрещал телефон.
— Что снимочки, удались? — проквакал раковский голос. — Особенно прошу обратить внимание на ту, где мы все одевши и у фонтана...
«Сейчас я покажу тебе такой фонтан, жалкий негодяй, — стремительно пронеслось в голове кандидата, — что ты у меня надол...»
— Да, и вот еще что, Маркуша, — добавил Раков, — мой дед, большой, между прочим, полиглот, жаждет с вами общнуться. Затвердили на завтра? О'кейчик!
Назавтра вечером Раковы, захватив с собой дедушку-полиглота, прибыли к кандидату, пили чай, ходили смотреть выложенный плиткой санузел и сломали торшер, когда Марк Евгеньич фотографировал дедушку, держащего вверх ногами газету «Форвертс». Во вторник они повели кандидата смотреть фильм «Пробитое сердце», перед чем Марку Евгеньичу пришлось полдня простоять в очереди за билетами; в среду — на выставку карликовых пинчеров, а в сентябре Раковы затеяли ремонт и переехали пожить у Марка Евгеньича, который отныне спал на раскладушке в прихожей и все время фотографировал и фотографировал без конца раковскую чету, ансамбль и соло. В июне Раков сказал, что все они вместе поедут на его машине в Ялту. Там, мол, прекрасная натура, и фон, и подводная ловля.
Но тут Марк Евгеньич в конце концов взбунтовался, заявил действительно вслух, что никуда не поедет, что и так запустил докторскую и море ему в это время решительно противопоказано...
Они выехали, как всегда, в воскресенье, и, конечно же, в четыре утра, в «Победе» Ракова, где на крыше было устроено нечто вроде этажерки для скарба, отчего «Победа» напоминала маленький катафалк.
В Ялте Марк Евгеньич, лиловый от холода, ухитрился снять Ракова даже под водой, когда тот целился из ружья в бородатую рыбу с вытаращенными глазами. Марк Евгеньич стал плох. Экономные Раковы останавливались ночевать в полях, и на Марке Евгеньиче лежала обязанность ставить палатку и разжигать костер. «Победа» никак не хотела заводиться. Марк Евгеньич в дым разбил очки, крутя рукоятку, и все снимал Раковых и в Ореанде, и в Ласточкином гнезде, и на скалах Севастополя, и стоя, и сидя, и все мечтал снять Ракова только в одной позе: лежа. И чтобы у изголовья было много цветов...
Бандероль
Не так давно мой старый добрый друг Юрий провожал меня на Север. Перед отлетом мы зашли на некоторое время в аэропортовский буфет и очень мило посидели там до самого отправления серебристого красавца. Очевидно, впрочем, не все было так просто, ибо, придя в себя на подлете к пункту назначения, я обнаружил очки Юрия на своем собственном носу.
Надо вам тут же сказать, что по сравнению с Юрием крот обладает зрением орла. «Бедный Юрий, — с тревогой подумал я. — Ты страдаешь, но твоему горю нетрудно помочь. Я тебе помогу немедленно».
С этой мыслью я отправился на главпочтамт. «Не беда, — думал я, прогуливаясь по гудящему залу, — сейчас я положу очки в бандероль, пошлю ее авиапочтой, и уже к утру Юрий обретет не только зрение, но и веру в своего друга».
— Вашему горю действительно нетрудно было бы помочь, — сказала бандерольная начальница, — если бы у нас были хоть какие-нибудь ящики или твердые футляры. Поскольку же их нет, пусть ваш друг купит себе новые очки.
— Не выйдет, — кисло ответил я. — У него минус двенадцать диоптрий. Такие стекла можно достать только по заказу. Попробуйте с ходу достать такие сильные стекла.
— Тогда, — сказала дама-почтмейстер, — купите ящик для посылок, набейте его ватой и вложите в него эти драгоценные окуляры. Хотя ваты вы сейчас нигде не достанете.
Я медленно побрел к выходу. «Бедный Юрий, — нежно думал я, — как-то там сейчас... Мужайся, крепись. Твой друг идет на помощь».
— Эй! — крикнула из окошечка начальница бандеролей. — Я придумала. Купите пенал в ближайшем магазине канцпринадлежностей, вложите в него очки, и дело, то есть очки, в шляпе, то есть в пенале!..
Окрыленный, я кинулся в магазин канцтоваров. Разумеется, в ближних магазинах пеналов не оказалось. Пенал нашелся, конечно же, в самом дальнем, и я с трепетом привез милый моему сердцу предмет в гостиницу, предварительно истратив кучу денег на такси. «Держись, Юрий, — мысленно подбадривал я друга. — Еще какой-то день, и ты получишь свои очки».
Я сел, отодвинул деревянную крышку и вновь ужаснулся: пенал был полон каких-то перегородок и отделений.
— Чепуха! — утешил меня сосед по номеру, бывалый командировочно-разъездной волк. — Пойдите в ближайший магазин хозтоваров, купите там молоток, стамеску и выбейте к черту перегородки в вашем пенале!
...Разумеется, ни в одном ближайшем магазине не нашлось ни молотка, ни стамески. Я купил их за городом и притащил в номер. Опять-таки на такси, для быстроты. Мои суточные и гостиничные таяли на глазах.
