В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1
Беллини, прибыв в Париж в 1835 году, написал для Гризи, Лаблаша и Тамбурини «Пуритане», одно из лучших своих произведений. Все любители с восторгом вспоминают о Лаблаше в партии Джиорджио и о прекрасном дуэте с Тамбурини: «Il rival salvar tu dei!» Доницетти также написал для него оперу «Marino Falieros» и «Don Pasquale»; когда Лаблаш в 1850 году посетил Лондон, Галеви написал для него оперу «Буря», и все долго помнили огромный эффект, произведенный артистом в партии Колибана. Композитор, восхищенный успехом своей оперы, обратился к артисту, который наиболее содействовал успеху, и просил его написать ему что-нибудь на память в альбом. Лаблаш тут же взял перо и написал следующие строки:
«Quanto dell’altre varia
D’Halevy la tempesta!
Quelle fan’piover grandino
Oro fa piover questa!»
В те времена, когда у Лаблаша не было еще тех трех миллионов франков, которыми он владел впocлeдcтвии, он скитался вечером по Парижу, отыскивая себе квартиру, потому что хозяин дома, в котором он жил, поссорился о ним за неплатеж. Входит он на лестницу одного дома в итальянском бульваре, вглядываясь в подписи квартир, где отдавались внаймы огромные номера для холостых, и слышит звуки музыки. Он обратился к привратнику, который его сопровождал: «Что это такое?» – спросил он у него. – «Это во втором этаже парижские артисты дают концерт в пользу бедных», – «Ну, и концерт должен быть беден: ни одной кареты не видно у подъезда». – «Неудивительно: вечер, как вы видите, превосходный; публика гуляет по бульвару, и ее не заманишь слушать музыку никакими именами». – «Но я слышу итальянские apии»… Что ж делать! Я сам прибивал афишки к столбам бульварных фонарей и очень хорошо помню, что в афишах сказано: «Будут петь арии, которые на днях пел Лаблаш!» и посмотрите, ничто не помогло – во всей концертной зале не болee двадцати человек слушателей, да и те, большею частью, родные артистов! Нет, добрый господин, нашей публики ничем не приманишь. «А постой, дай-ка я попробую!» – сказал Лаблаш своему провожатому, – давай мне билет!»
Через десять минут бульвар опустел, и публика ломилась в двери концертной залы. Билеты за тройную и четверную плату были все распроданы. Привратник начал впускать публику без билетов за упятеренную цену. Лаблаш, стоя на бедной дощатой эстраде, с нотами в руках, среди двух рядов сальных свечей, пел, и публика, за четверть часа перед тем беспечно гулявшая по бульварам и невнимательная, осыпала теперь артиста рукоплесканиями.
* * *Музыка к «Суду Мидаса», сочиненная Гретри, была освистана при дворе и одобрена в Париже. По этому поводу Вольтер послал этому знаменитому композитору следующее четверостишие:
«La cour dénigre tes chants
Dont Paris disait merveilles,
Gretry, les oreilles des grands
Sont Bouvent des grandes oreilles».
Известно, что Клеопатра, чтоб избегнуть стыда следовать в Рим в триумфе, заставила аспида ужалить себя в грудь. В трагедии Мармонтеля[113] «Клеопатра» был представлен этот момент, и аспид, которого употребляла в дело актриса, исполнявшая роль Клеопатры, был превосходный автомат работы Вокансона, сделанный до того хороню, что когда он выпускал жало, то слышался легкий свисть. По окончании спектакля у кого-то спросили его мнение о пьесе. Он отвечал так же тонко, как и ядовито: «Я разделяю мнение аспида».
* * *На Берлинском театре давали оперу «Олимпия». В торжественном марше второго действия выходит на сцену слон, в ногах которого запрятаны были четыре статиста. Левая задняя нога слова маршировала не в такт, забегала вперед и даже делала престранные скачки и кабриоли[114]. – «Да что ты там разбушевался, – сказала правая задняя нога, – иди в такт, а не галопируй». – «Эх, братец, я отсюда через дырочки в ляжках слона вижу мою подругу в райке: ей ведь интересно видеть, как я могу разнообразно играть мою роль». – «Роль левой задней ноги слона, – сказала опять правая нога, – а все-таки иди смирнее и не пляши для твоей любезной. А то ей-ей пожалуюсь режиссеру, и ты не получишь условленной платы, на которую мог бы знатно угостить твою подругу пивом и кровяной колбасой».
* * *На сцене театра Бомарше давали однажды водевиль, в котором должен был являться осел, разумеется, искусственный, но приводимый в движение двумя человеками, заключенными в его туловище. Один заставлял действовать передние ноги, а другой задние и так как в начале пьесы осел должен долгое время стоять смирно, фигурантам наскучила такая стоянка и ради развлечения они шепотом начали беседовать. В это время всю Европу занимал итальянский вопрос, и наши двигатели ослиных ног принялись рассуждать о необходимости войны; но мнения их были совершенно противоположны, завязался спор, противники горячились и, забыв в каком месте находятся, они вступили в рукопашный бой, отчего все четыре ноги осла пришли в такое неестественное движение, что вдруг шкура лопнула, и глазам удивленных зрителей представились два раскрасневшиеся как вареные раки бойца. Их с трудом могли разнять, но директор также подал на них жалобу за разорванную шкуру осла; но к сожалению, неизвестно чем кончилось это дело.
* * *Очень знаменитый английский танцор, приехав в Париж, явился с визитом к славному танцору Марселю и сказал ему: «Я явился к вам, чтоб засвидетельствовать вам то почтение, которым вам обязаны все люди вашего ремесла; позвольте мне протанцевать, пред вами и воспользоваться вашими советами». – «С удовольствием», – отвечал ему Марсель. Англичанин тотчас начинает выделывать труднейшие па и бесчисленные антраша. Марсель долго смотрел на него и вдруг воскликнул: «Я вижу, милостивый государь, что во всех странах скачут, но танцуют только в Париже».
* * *Актриса Клерон[115], знаменитая Фретильон, славившаяся на французской сцене XVIII века, отказавшись показаться на сцене с актером, который ей не нравился, была приговорена к месячному тюремному заключению. Когда ей объявили это решение, она отвечала с совершенно театральным достоинством: – «Король может располагать моею свободой, моим имуществом, даже моею жизнью. Но он не имеет ни малейшего права на мою честь». – «Вы правы, – отвечал придворный, которому она давала этот блестящий ответ, – потому его величество будет иметь осторожность не касаться вашей чести, так как он хорошо знает, что пароль теряет свои права там, где нечего взять».
* * *Представления театра Водевиль, после пожара 1838 года, возобновились в зале Кооре-Спектакль, на бульваре Бон-Нувелль. В одной сцене, где оба действующих лица должны были присесть, на сцене оказался один только стул. Арноль нашелся и, подавая стул своему собеседнику, сказал: – «Извините, мы переезжаем».
* * *Новая актриса, играя в Лондоне роль леди Анны в трагедии «Ричард III» и забыв свою роль, несколько раз повторяла слова: – «Ах, когда я успокоюсь?» – «Никогда, если не заплатишь тридцати шиллингов, должных мне!» – закричал из партера один из ее заимодавцев.
* * *Мецетин, старинный актер итальянской комедии, пришел, как говорят, в театр, спрятав что-то под плащом. Арлекин спрашивает его: – «Что несешь?» – «Кинжал», – отвечал Мецетин. Арлекин обыскивает его и, видя, что это бутылка вина, осушает ее и, отдавая Мецетину, говорит: – «Я тебе дарю ножны».
* * *В парижском театре лакей вошел в одну ложу и сказал сидевшей в ней даме:
– «Сударыня, ваш муж поражен апоплексическим ударом».
Дама встала и по спешила выйти из ложи. Вдруг она вернулась и сказала капельдинеру:
– «Боже мой! в испуге я совсем забыла взять контрамарку».
* * *Известный в Англи своими остротами граф Дорсей, будучи однажды с графиней Блессингтон в театре, увидел в одной ложе писательницу мисс Ландон, на голове которой был черный ток с белым пером. «Посмотрите, – воскликнул граф, – против нас сидит мисс Ландон с чернильницей и пером на голове».
* * *Раз как-то знаменитая певица Каталани[116], собираясь петь в одном концерте, в зале Итальянского театра в Париже, сказала своему мужу г-ну Валабриту: – «Надобно понизить фортепиано, а то я не могу петь; но прошу вас, чтобы это было сделано к сегодняшнему вечеру». – Наступал вечер, и г-жа Каталани явилась перед публикой, но уже при первых звуках заметила, что строй фортепиано заставляет ее петь гораздо выше обыкновенного. Нисколько не смутившись, она, как искусная певица, удачно преодолевает это затруднение и кончает арию среди страшного грома рукоплесканий восторженных слушателей. Сойдя со сцены, она с сердцем говорит своему доброму мужу, совершенному профану в музыке: – «Я вас просила понизить фортепиано, а вы нисколько не позаботились об этом». – «Как не позаботился? Я сам был при том, когда его понижали и готов вам это доказать». Г-н Валабрит посылает за машинистом и спрашивает его: – «На сколько вы понизили фортепиано?» – «На полтора вершка», – отвечаете машинист. – «Ну кто прав, сударыня?» – торжественно спрашиваете муж. Г-жа Каталани пожала плечами и, обратясь с тому же машинисту, приказала сделать под укороченные им ножки подставки, во вместе с тем послала за своим настройщиком и велела ему понизить тон своего инструмента.
