Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Откуда ты, с твоей статьею,
Вступивший с временем в борьбу,
Панглосс, обиженный судьбою,
Но слепо верящий в судьбу?
Как ты сберег свои сужденья?
Как ты не умер, о Панглосс!
И в «Библиотеку для чтенья»
Какой Вольтер тебя занес?

Ну да, мы на́ смех стихотворцы!
Да, мы смешим, затем что грех,
Не вызывая общий смех,
Смотреть, как вы, искусствоборцы,
Надеть на русские умы
Хотите, растлевая чувства,
Халат «искусства для искусства»
Из расписной тармаламы.

Ну да! мы пишем на́ смех людям;
Смешим, по милости небес,
И до тех пор смешить их будем,
Пока задерживать прогресс
Стремятся мрака ассистенты,
Глупцов озлобленная рать,—
И на́ смех критики писать
Дерзают горе-рецензенты.

Мы всё смешное косим, косим
И каждый день и каждый час…
И вот добычи новой просим
У «Иллюстрации» и вас.

Две параллельные дороги
Пройти нам в жизни суждено:
Мы снисходительны — вы строги;
Вы пьете квас — мы пьем вино.

Мы смехом грудь друзей колышем;
Вы желчью льетесь на врагов.
Мы с вами под диктовку пишем
Несходных нравами богов;

Мы — под диктовку доброй феи;
Вы — гнома злобы и вражды;
Для нас — евреи суть евреи;
Для вас — евреи суть жиды.

Мы к сердцу женскому, робея,
С цветами, с песнями идем;
Вам — их учить пришла идея
Посредством плетки с букварем.

Для нас — забавны ваши вздохи;
Для вас — чувствителен наш смех.
Увы! Мы с вами две эпохи
Обозначаем вместо вех.

Что ж спорить нам? Простимся кротко
И станем по своим местам,
Вы — с букварем своим и плеткой,
А мы с запасом эпиграмм.

Друг мой, вот тебе совет:
Если хочешь жить на свете
Сколь возможно больше лет
В мире, здравьи и совете —
Свежим воздухом дыши,
Без особенных претензий;
Если глуп — так не пиши,
А особенно — рецензий.

Семь тысяч триста шестьдесят
             Девятый год,
Как человек ползет назад,
             Бежит вперед;
Семь тысяч триста с лишком лет
             Тому назад
Изображал весь белый свет
             Фруктовый сад.
Мы, господа, ведем свой счет
             С того числа,
Когда Адам отведал плод
             Добра и зла.

Семь тысяч лет пошли ко дну
             С того утра,
Как человек нашел жену,
             Лишась ребра;
С тех пор счет ребрам у друзей
             Мужья ведут,
Когда в наивности своей
             Их жены лгут.
И всё обман и всё любовь —
             Добро и зло!
Хоть время семьдесят веков
             Земле сочло.

Потом мудрец на свете жил,—
             Гласит молва —
За суп он брату уступил
             Свои права.
Потом заспорил род людской,
             Забыв урок,
За призрак власти, за дрянной
             Земли клочок;
За око око, зуб за зуб
             Ведет войну —
За тот же чечевичный суп,
             Как в старину.

Прошли века; воюет мир,
             И льется кровь —
Сегодня рухнулся кумир,
             А завтра вновь
Встают неправда и порок
             Еще сильней —
И служит порох и станок
             Страстям людей.
И спорят гордые умы
             Родной земли:
«Что нужно нам? Откуда мы?
             Куда пришли?

Должны ли мы на общий суд
             Тащить всё зло
Иль чтоб, по-старому, под спуд
             Оно легло?
Крестьянам грамотность — вредна
             Или добро?
В семействе женщина — жена
             Или ребро?
Созрел ли к пище каждый рот?
             Бить или нет?»
Так вопрошают Новый год
             Семь тысяч лет.

Видеть, как зло торжествует державно,
Видеть, как гибнет что свято и славно,
И ничего уж не видеть затем —
             Лучше не видеть совсем!

Слышать с младенчества те же напевы:
Слышать, как плачут и старцы и девы,
Как неприютно и тягостно всем,—
             Лучше не слышать совсем!

Жаждать любви и любить беспокойно,
Чтоб испытать за горячкою знойной
На́ сердце холод и холод в крови,—
             Лучше не ведать любви!

Знать и молитвы и слез наслажденье,
Да и молиться и плакать с рожденья —
Так, чтобы опыт навеки унес
             Сладость молитвы и слез!

Каждое утро вверяться надежде,
Каждую ночь сокрушаться, как прежде,
И возвращаться к надежде опять —
             Лучше надежды не знать!

Знать, что грозит нам конец неизбежный,
Знать всё земное, но в бездне безбрежной
Спутать конец и начало всего —
             Лучше не знать ничего!

Мудрый лишь счастлив; он смотрит спокойно,
И над его головою достойной
Свыше нисходит торжественный свет…
             Да мудрецов таких нет!

Литературой обличительной
             Я заклеймен:
Я слышу говор, смех язвительный
             Со всех сторон.
Еще добро б порода барская,
             А то ведь зря
Смеется челядь канцелярская
             И писаря!

А мне всего был дан родителем
             Один тулуп,
И с ним совет — чтобы с просителем
             Я не был глуп,
Что «благо всякое даяние»
             Да «спину гни» —
Вот было наше воспитание
             В былые дни.

В уездный суд судьбой заброшенный
             В шестнадцать лет,
Я вицмундир купил поношенный —
             И белый свет
С его соблазнами, приманками
             Мне не светил
Между обложками и бланками,
             В струях чернил.

Я не забыл отцовы правила,
             Был верен им:
Меня всегда начальство ставило
             В пример другим.
Сносив щелчки его почтительно,
             Как благодать,
Я даже мысли возмутительной
             Не смел питать.

Я в каждом старшем видел гения,
             Всю суть наук,—
И взял жену без рассуждения
             Из старших рук.
А как супруга с ребятишками
             Пилить пойдут,
Так я ученого бы с книжками
             Поставил тут!

Я им опорой был единою.
             Всё нужно в дом:
И зашибешься — где полтиною,
             А где рублем.
Дорога торная, известная:
             Брал — всё равно,
Как птичка божия, небесная
             Клюет зерно.

Клюют пернатые, от сокола
             До голубков,
Клюют, клюют кругом и около:
             На то дан клёв.
За что ж, когда так умилительно
             Мир сотворен,
Литературой обличительной
             Я заклеймен?