Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Судьба весь юмор свой явить желала в нем,
Забавно совместив ничтожество с чинами,
Морщины старика с младенческим умом
И спесь боярскую с холопскими стихами.

Ах! было время золотое,
Когда, недвижного застоя
И мрака разгоняя тень,—
Прогресса нашего ровесник,
Взошел как солнце «Русский вестник»,
Как в наши дни газета «День».

Ах! были светлые года!
Ах! было времечко, когда
У нас оракул был московский…
В те дни, когда Старчевский стал
Свободный издавать журнал
И в нем посвистывал Сенковский…

То были времена чудес:
Носился в воздухе прогресс,
Упал «Чиновник» и «Тамарин»
И уж под бременем годов
Вкушал плоды своих трудов
В смиренном Карлове Булгарин.

И как Москва в свои концы
Чертоги, храмы и дворцы
Победоносно совместила,
Там в «Русском вестнике» одном
Себе нашла и кров и дом
Литературы русской сила.

Сверкала мудрость в каждой строчке;
Все книжки были как веночки
Из ярких пальмовых листов
И лепестков душистой розы —
Из Павлова изящной прозы
И нежных Павловой стихов.

Вдруг журналистики Юпитер,
Во ужас повергая Питер,
Посредством букв X., Y., Z.
Как шар, попавший прямо в лузу,
Вооруженную Медузу,
Малютку гласность вывел в свет.

Вдруг, всю Россию ужасая,
Пронесся воплем в край из края
До самых отдаленных мест
Литературно-дружным хором —
И грянул смертным приговором
Противу Зотова протест.

Писавший спро́ста, без расчетов,
Склонил главу Владимир Зотов;
Да как же не склонить главы:
Чуть список лиц явился первый,
У Зотова расстроив нервы,
Вдруг — дополненье из Москвы!

Кто не участвовал в протесте?
Сошлись негаданно все вместе:
«Гудок» с «Журналом для девиц»,
Известный критик Чернышевский
И рядом с ним Андрей Краевский…
Какая смесь одежд и лиц!

Все литераторы в печали
Протест сердитый подписали,
Не подписал один «Свисток»,
За что и предан был проклятьям,
Как непокорный старшим братьям,—
Высоконравственный урок!

Так «Русский вестник» в дни движенья
Кружился в вихре увлеченья,
Отменно в спорах голосист,
В журнальных иксах видел дело,
Как самый юный и незрелый
Санктпетербургский прогрессист.

Иное выступило племя.
«День», «Русский вестник», «Наше время»
Струю Кастальскую нашли:
И князя Вяземского гений
Из них каскадом песнопений
Разлился по лицу земли.

Расставшись с милой и единой
Англо-московскою доктриной,
Забыв весь юношеский вздор,
Поэзии отведав неги,
Журналом жалостных элегий
Стал «Русский вестник» с этих пор.

«„Печально век свой доживая,
С днем каждым сами умирая,
Мы в новом прошлогодний цвет.
Сыны другого поколенья,
Живых нам чужды впечатленья“,—
Как древле говорил поэт.

Всё как-то дико нам и ново,
Звучит бессовестное слово —
Уж мы не рвемся в жизнь, как в бой,
А всё у моря бы сидели
Да песни слушали и пели,
На целый мир махнув рукой.

Зачем для них свобода мнений?
Где raison d’être[111] таких явлений?
Всё это гниль и фальшь кружков.
Мы, как начальники-поэты,
Ответим им: вы пустоцветы!
Вы прогрессисты без голов!

Явленье жалкое минуты!
Ведь вы одеты и обуты?
А вам, чтоб каждый был одет?
Так это зависть пешехода,
Вражда того, кто без дохода,
Как древле говорил поэт.

Нам нужны формулы для дела;
Чтоб жизнь созрела, перезрела,
Как с древа падшие плоды;
Хоть бы пожар случился дома,
Вы, без Ньютонова бинома,
Не смейте требовать воды.

Не вы, а внуков ваших внуки
Должны вкусить плоды науки
И фрукты жизни, — а пока
Пляшите прозой и стихами!..»
И «Русский вестник» с свистунами
Плясать пустился трепака.

Эх! надел бы шлем Ахилла —
Медный шлем на медный лоб,—
Да тяжел, а тело хило:
Упадешь под ним, как сноп!

Если б панцирь мне Пелида —
Не боялся б ничего;
Да ведь панцирь — вот обида! —
Втрое больше самого!

Щит бы мне, которым копья
Отражал в бою Пелид,—
Так натуришка холопья
Не удержит этот щит.

Взял бы меч его победный
И пошел бы!.. Да ведь вот:
Меч поднять — так нужно, бедно,
Мирмидонов штук пятьсот.

Тщетны оханья и стоны,
Справедлив и мудр Зевес!
Там бессильны мирмидоны,
Где уж рухнул Ахиллес!

Над цензурою, друзья,
Смейтесь так же, как и я:
Ведь для мысли и для слова,
Откровенно говоря,
Нам не нужно никакого
Разрешения царя!

             Если русский властелин
             Сам не чужд кровавых пятен —
             Не пропустит Головнин
             То, что вычеркнул Путятин.

Над цензурою, друзья,
Смейтесь так же, как и я:
Ведь для мысли и для слова,
Откровенно говоря,
Нам не нужно никакого
Разрешения царя!

             Монархическим чутьем
             Сохранив в реформы веру,
             Что напишем, то пошлем
             Прямо в Лондон, к Искандеру.

Над цензурою, друзья,
Смейтесь так же, как и я:
Ведь для мысли и для слова,
Откровенно говоря,
Нам не нужно никакого
Разрешения царя!

Читатели, являясь перед вами
             В четвертый раз,
Чтоб в Новый год и прозой и стихами
             Поздравить вас,
Хотел бы вам торжественно воспеть я,
             Да и пора б,
Российского весь блеск тысячелетья —
             Но голос слаб…
Читатели, серьезной русской прессе
             Оставим мы
Всё важное, все толки о прогрессе
             И «царстве тьмы».
Довольствуясь лишь неизбежно сущим
             И близким нам,
Поклонимся во здравии живущим
             Родным отцам.
Пусть юноши к преданиям спесивы,
             Не чтут родных,—
Но бабушки и дедушки все живы,
             Назло для них.
Не изменив себе ни на полслова,
             Как соль земли,
Все фазисы развитья векового
             Они прошли.
Понятья их живучи и упруги,
             И Новый год
По-прежнему в семейном тесном круге
             Их застает.
Привет мой вам, старушка Простакова!
             Вы всех добрей.
Зачем же вы глядите так сурово
             На сыновей?
Порадуйтесь — здесь много Митрофанов
             Их бог хранит;
Их никаким составом химик Жданов
             Не истребит.
Их детский сон и крепок и невинен
             По старине.
Поклон тебе, мой друг Тарас Скотинин,
             Дай руку мне!
Свинюшник твой далек, брат, до упадка;
             В нем тьма свиней.
Почтенный друг! В них нету недостатка
             Для наших дней.
По-прежнему породисты и крупны,
             А как едят!
Нажрутся так, что, братец, недоступны
             Для поросят.
От поросят переходя к Ноздреву,
             Мы узнаем,
Что подобру живет он, поздорову
             В селе своем.
Всё так же он, как был, наездник ражий
             Киргизских орд,
И чубуки его опасны даже
             Для держиморд.
Берет в обмен щенков и рукоделья,
             И жрет и врет,
Но уж кричит, особенно с похмелья:
             «Прогресс! Вперед!»
— Прогресс! Прогресс! Ты всем нам задал дело!
             Никто не спит.
Коробочка заметно отупела,
             Но всё скрипит.
Уж Чичиков с тобой запанибрата.
             На вечерах
Он говорит гуманно, кудревато
             Об мужичках,
Про грамотность во всех посадах, селах,
             По деревням,
И, наконец, — детей в воскресных школах
             Он учит сам.
Замыслил он с отвагою бывалой,
             Трудясь как вол,
Народный банк, газету, два журнала
             И общий стол.
Об нем кричит публично Репетилов;
             Его вознес
До облаков чувствительный Манилов
             В потоках слез:
Мол, Чичиков гуманен! Идеален!
             Ведет вперед!
С Петрушкою знакомится Молчалин,
             На чай дает.
Все бегают, все веселы, здоровы,
             Движенье, шум —
Особенно заметны Хлестаковы,
             Где нужен ум.
На раутах, на чтениях, по клубам
             Свои стихи
Тряпичкины читают Скалозубам
             За их грехи.
Абдулины усердно бьют поклоны
             Своим властям.
Пошлепкины и слесарские жены —
             Все по местам.
Как человек вполне великосветский,
             Мильоном глаз
Везде Антон Антоныч Загорецкий
             Глядит на нас.
От Шпекиных усердьем в службе пышет
             И болтовней,—
И Фамусов, как прежде, всё подпишет —
             И с плеч долой!