Эпосы, легенды и сказания - Беовульф

Но время! – сядем
за пир, и сердце

тебе, воитель,
подскажет словом».

Тогда им дали
на скамьях медовых

места в застолье,
и гости-гауты

сели за трапезу,
ратники сильные,

храбросердые;
брагу медовую

в чеканные чаши
лил виночерпий,

песносказитель
пел о Хеороте;

и беспечально
там пировали

две дружины —
датчан и гаутов.

Тут Унферт,[36]
сын Эгглафа,

сидевший в стопах
у владыки Скильдингов,

начал прение
(морепроходец,

пришелец Беовульф,
его раззадорил:

неужто в мире
ему соперник

нашелся, воин
под небом славный,

его сильнейший),
и вот он начал:

«Не тот ли ты Беовульф,
с которым Брека

соревновался
в умении плавать,

когда, кичась
непочатой силой,

с морем спорили
вы, бессмыслые,

жизнью рискуя?
Ни друг, ни недруг,

ни муж разумный
не мог отвратить вас

от дикой затеи
соперничать в океане.

Пучин теченья
сеча руками,

взмахами меряя
море-дорогу,

вы плыли по волнам,
по водам, взбитым

зимними ветрами,
семеро суток.

Тебя пересилил
пловец искусный,

тебя посрамил он:
на утро восьмое,

брошенный бурей
к норвежскому берегу,

он возвратился
в свои владенья,

в земли Бродингов,
в дом наследный,

где правит поныне,
на радость подданным,

казной и землями.
Клятву сдержал

сын Бенстана
– был первым!

Вот почему я
предчую худшее

(хотя и вправду
ты крепок в битве,

в честной сече),
коль скоро, с вечера

тут оставшись,
ты встретишь Гренделя!»

Ответил Беовульф,
сын Эггтеова:

«Не чересчур ли
ты, друг мой Унферт,

брагой упившись,
о подвигах Бреки

тут разболтался?
На самом же деле

никто из смертных
со мной не сравнился бы

мощью на море,
выдержкой на океане.

Когда-то, поспорив,
мы вправду задумали,

жизнью рискуя
(а были оба

еще недоростками!),
взапуски плавать

в открытых водах.
Сказано – сделано:

кинулись в зыби,
клинки обнажив

ради защиты
от хищных тварей,

там обитавших.
Сил недостало

ему тягаться
со мной на быстринах,

но я не покинул
его над бездной:

вместе держались
в опасных водах,

рядом плыли
пятеро суток,[37]

покуда буря
и сумрак ночи,

северный ветер,
снег и волны

кипящих течений
не разлучили

нас в ненастье.
Со дна морского

нечисть восстала
– в пене ярились

полчища чудищ.
Рубаха-кольчуга

искусной вязки,
железной пряжи

мне послужила,
шитая золотом,

верной защитой,
когда морежитель,

стиснув когтистыми
лапами тело,

вдруг потащил меня
в глубь океана;

Судьбой хранимый,
я изловчился,

– клинком ужалил
зверя морского

канул на дно
обитатель хлябей.

Кишела нежить,
грозя мне погибелью

в бурлящей бездне,
но я поганых

мечом любимым
учил, как должно!

Не посчастливилось
злобной несыти

мной поживиться,
плотью лакомой,

пищей пиршественной
в глубоководье,

зато наутро
в прибрежных водах

всплыли распухшие
туши животных,

клинком усыпленных,
и с этой поры

стал безопасен
путь мореходный

над теми безднами.
Божий светоч

взошел с востока,
утихла буря,

и я увидел
источенный ветром

скалистый берег.
Судьба от смерти

того спасает,
кто сам бесстрашен![38]

Всего же девять
избил я чудищ

и, право, не знаю,
под небом ночным

случались ли встречи
опасней этой,

был ли кто в море
ближе к смерти,

а все же я выжил
в неравной схватке —
меня, усталого,
но невредимого,

приливом вынесло,
морским течением

к финским скалам.[39]
Но я не слышал

подобных былей
о подвигах ратных,

тобой совершенных:
ни ты, ни Брека —

в игре сражений
не смели вы оба

железом кровавым
творить, как должно,

дела достойные,
зато известно,

что ты убийца
своих сородичей,

братьев кровных,
– проклятье ада,

как ни лукавь ты,
тебя не минет!

Скажу воистину
тебе, сын Эгглафа:

не смог бы Грендель
бесчинствовать в Хеороте,

не смел бы нечистый
бесчестить владыку,

когда бы сердце
твое вмещало

столько же храбрости,
сколько бахвальства!

Но знает он,
что его не встретят,

противоборствуя,
мечами острыми,

и без опаски
враг набегает

на земли Скильдингов,
твоих сородичей,

и с Данов дань
собирает кровью,

и ест и пьет он
и не трепещет

при встрече с данами.
Дайте время,

на деле узнает он
доблесть гаутскую!

Завтра поутру,
когда над миром

зажжется Светоч,
солнце на небе

явится ясное,
– всяк без боязни

сможет на пиршестве
пить брагу в Хеороте!»

Пришлась по нраву
кольцедарителю,

седовласому
старцу-воину,

решимость Беовульфа:
он уверовал,

пастырь данов,
в близость спасения.

Громче смех
зазвучал и речи

среди воителей;
вышла Вальхтеов,[40]

блистая золотом,
супруга Хродгара,

гостей приветствовать
по древнему чину:

высокородная
вождю наследному[41]

вручила первому
чашу пенную,

да не грустил бы
в пиру властитель,

владыка данов,
– до дна он выпил,

радуясь трапезе,
добрый конунг;

затем гостей
обходила Вальхтеов

с полной чашей,
потчуя воинов,

старых и юных,
пока не предстала

жена венценосная,
кольцевладелица

с кубком меда
перед гаутским

войсководителем;
многоразумная

Бога восславила,
ей по молитвам

в помощь пославшего
рать бесстрашную.

Чашу воитель
принял от Вальхтеов

и ей ответствовал
жаждущий битвы,

молвил Беовульф,
сын Эггтеова:

«Дал я клятву,
когда с дружиной

всходил на ладью,
чтобы плыть за море:

или избуду я
ваши беды,

или сгину
в тугих объятьях

рук вражьих,
– зарок мой крепок!

добуду победу,
или окончатся

дни моей жизни
в этом чертоге!»

Пришлась по сердцу
хозяйке дома

клятва гаута.
Воссела властная

золотоносица
возле супруга,

и пир разгорелся,
как в дни былые;

застольные клики,
смех и песни

в хоромах грянули,
но сам сын Хальфдана

прервал веселье,
спеша укрыться

в ночных покоях:
он знал, что недруг,

дождавшись часа,
когда помрачится

закатное солнце
и с неба сумерки

призрачным облаком
сползут на землю, —

враг явится яростный,
жизнекрушитель,

в зал для пиршеств.
Повстала дружина;

воин воину,
Хродгар Беовульфу

сказал в напутствие,
благословляя