Александр Немировский - Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим
Оставаясь один, Эней все равно не покидал Дидоны – у него перед глазами всегда были ее лицо, ее руки. Не в силах сдержать в груди стон, он бежал к бухте, служившей укрытием для кораблей. Друзья уже сдвинули их в воду. Они покачивались на волнах. Из города же по одному и группками тянулись все, кому снова предстояло стать скитальцами. В их лицах, в движениях ощущалось нетерпение: «Скорее, скорее в море!»
«Счастливы же вы, не ведающие любви! – думал Эней, закрывая лицо ладонями. – Не знающие любви не знают и ее мук».
Всю ночь перед отплытием Эней метался на ложе. Не раз он уже готов был изменить свое решение и вернуться во дворец. Но, выбегая на палубу, остужаемый холодным ветром и презрительно перемигивающимися в небе звездами, тотчас возвращался назад на свое ложе, к своим страданиям.
И этой же ночью на площадке посредине дворца Дидона втайне от всех складывала дрова и смолистые ветви. Нет, она не захотела встретиться с Анной. На этот раз сестра не поймет, что без Энея ждет старость, одиночество, брак с Ярбой. На ветви Дидона положила милые сердцу вещи Энея – его одеяния, меч, что он оставил, убегая, его образ из воска. Распустив волосы, стояла царица перед зажженным ею костром и произносила слова проклятия своей великой любви:
– Ты, Юнона, кому я боль души доверяла, ты, Геката, госпожа теней запредельного мира[75], Диры мстящие[76] и вы, духи-спутники смерти моей! Покарайте Энея, обреките его на скитанье и гибель! Пусть не насладится он ни властью, ни миром, ни счастьем, ненависть пусть идет за ним по пятам, не давая покоя потомкам.
На рассвете Эней приказал обрубить канаты, соединявшие корабли с сушей. Едва остался позади берег, как возникло поднимавшееся над кровлей дворца пламя. Смутное предчувствие беды сжало грудь Энея, но он не мог и думать, что женщина в исступлении способна подняться на костер.
Внезапно полнеба охватила радуга. «К чему этот знак? – мелькнула мысль. – Что несет Ирида[77] на увлажненных росою крыльях?» И не дано было ведать ему, что сама Юнона послала Ириду к Персефоне – передать ей золотую прядь, облегчая ей смертные муки. Зажженное пламя любви, разгораясь, приобретало кровавый оттенок грядущей вражды между двумя городами – между колонией Тира и колонией Трои, какую воздвигнут потомки Энея. В этом пожаре через тысячу лет сгорит Карфаген.
III Книга игр
Игра идет уже который век,
Еще с эпохи саблезубых тигров.
Природу победивший человек
Остался зверем в древних римских играх.
И выходил на бой с самой судьбой
В амфитеатре Рима гладиатор,
В кровавой схватке жертвуя собой,
Провозглашал он: «Ave, imperator!»
Как выяснено современной наукой, игровой элемент культуры присущ всем человеческим обществам, начиная с отдаленной и темной первобытности. Лучше всего известны и изучены в своей первоначальной магической, а затем политической подоплеке игры античного мира. Возникшие по подтвержденному археологией преданию в эгейскую эпоху, а затем с 776 г. до н. э. возобновленные и приобретшие регулярный характер знаменитые Олимпийские игры стали частью и нашего бытия. В городах древней Италии существовали игры, подобные Олимпийским, вобравшие в себя разнообразные культовые действия.
На латинском языке понятие «игра» передавалось словом ludus, созвучном этнониму lydoi – «лидийцы». И хотя это созвучие случайно, оно подкрепляло уверенность в этрусском происхождении игр, ведь этруски считались выходцами из Лидии. В Риме ежегодно отмечались Римские (или Великие), Таурийские, Таларийские, Троянские и другие игры этрусского происхождения.
Характер зрелища в Риме приобрели заимствованные у этрусков гладиаторские игры, первоначально связанные с человеческими жертвоприношениями во время тризны.
Вергилий в «Энеиде» не раз называет своих предков лидийцами, но происхождение игр он связал не с лидийцами, а с их соседями фригийцами или с троянцами. Пятая книга «Энеиды» целиком посвящена играм, перенесенным троянцами (т. е., в понимании поэта, этрусками) на италийскую почву. Однако первым местом этих игр Вергилий делает не Италию, а Сицилию, и сами игры связывает с тризной на могиле похороненного в западной части острова Анхиза.
В Гигиновом каталоге игр, восходящем к неизвестным нам, но, разумеется, в той или иной мере использованным Вергилием эллинистическим источникам, игры, устроенные Энеем, занимают заключительное, пятнадцатое место. Им предшествуют игры Приама в Трое на могиле Париса (в них он, оказавшийся живым, становится победителем) и знаменитые игры Ахилла на могиле Патрокла. По образцу последних и созданы сицилийские игры.
До Вергилия об Энее в Сицилии рассказывали греческие историки, мифографы и поэты. В их произведениях появляются сицилийские герои Эгест, Элим, Эрикс, которых Вергилий вводит в «Энеиду» и делает участниками древнейших этрусских игр. Во времена Августа эти игры, считавшиеся «римскими», отмечались с особой пышностью на императорском уровне как секулярные (вековые) игры. С ними связывалось представление о возрождении творцов нового политического режима, древнего «золотого» века Сатурна (этрусского Сатре). Древние игры, задолго до Вергилия бывшие предметом исследования римских антикваров, стали орудием политической пропаганды.
И снова Тринакрия
Едва берег ливийский скрылся из виду, как небосвод затянули тяжелые тучи. С каждым мгновением море становилось темней и гневливей. Волны грозно плескались о борт. И корабль гудел от могучих ударов. Эней, объятый тревогой, прошагал к корме и стал рядом с кормчим, опершись на его плечо.
– О, Нептун! – воззвал Палинур. – Что ты нам готовишь?
Приказав мореходам спустить снасти и поставить парус наискось ветру, он продолжал:
– Если бы сам Юпитер вдруг поручился, что мы при такой погоде достигнем Италии, и то бы я поостерегся оставаться в море. Видишь, как набирают мощь враждебные ветры, как сгущаются тучи. Нам не под силу ни против ветра идти, ни вынести натиска бури. Один у нас выход – двигаться к суше. Справа от нас берег сиканов, уже нам знакомый.
– Что ж! – подхватил Эней. – Вижу и я, что нам ветер велит уклониться с пути, какой нами избран. Разверни корабли. Они, утомленные, отдыха просят.
С силою кормчий повернул весло. Описав дугу, «Колесница Кибелы» двинулась вправо. Этот маневр повторили и другие суда. Мореходы развернули паруса, и корабли радостно полетели. Вскоре показалась громада горы, нависшей над плоским берегом.
– Эрикс! – сказал Палинур, вытирая лицо, мокрое от пены. – Под нами земли, какими владеет Акест[78], для нас сбереженный судьбой.
Вот уже волны белой каймой обозначили бухту, и едва в нее вошли корабли, как стал виден седовласый муж. Его могучие плечи покрывала шкура ливийской медведицы. В руке его было копье.
– Я – дарданец Акест. Я надеялся на встречу с тобой, – обратился незнакомец к Энею, когда тот спрыгнул на берег. – Могила Анхиза на моих землях. Отныне можешь считать их своими.
Затем показались люди Акеста. Они помогли троянцам втащить корабли на песок и повели их к плоским холмам, где виднелись среди деревьев кровли домов.
Наутро, едва лишь на востоке появилась заря, Эней со всего побережья собрал троянцев и обратился к ним с такими словами:
Хочу вам напомнить, потомки Дардана, что с той поры, как скончался мой отец и прах его в землю опущен, лун исполнился счет и годичный круг завершился. Горек и свят этот день для меня, и отныне, куда бы меня ни пригнала судьба, его посвящать я буду Анхизу. Ныне же мы, с соизволенья Всевышних, у могилы, нам ставшей святыней, среди друзей. Давайте же с ними вместе справим тризну по обычаям общих нам предков. Когда же воздвигнем новую Трою, этот обряд ежегодно мы будем справлять близ храма Анхиза. Мне Акест обещал выделить на каждое судно по два быка, чтобы достойно почтить мы могли душу Анхиза, а также богов и пенатов, которые чтимы Акестом. А на девятый день после тризны я состязанье устрою для всех, кто гордится силою рук и проворством. Сейчас же давайте обовьем наши головы миртом и в молчанье проследуем к алтарям близ отцовской могилы.
И тут же Эней обвил вокруг головы венок, сплетенный из цветов, угодных Венере. Сделали то же Акест и его провожатый Элим[79], а также Асканий и другие троянцы. Вслед за Энеем все безмолвно двинулись к могиле Анхиза. И вскоре пролил Эней на могильный холмик две чаши вина, столько же чаш молока и жертвенной крови. Могилу осыпав цветами, Эней обратился к Анхизу:
– Ты, мой родитель святой. Тебя из пылающей Трои я вынес. Но не дано было нам вместе с тобой берег увидеть, что нам богами обещан. Праху привет твоему, твоей тени и духу[80].
Едва он эти слова произнес, как, раздвигая цветы, с шипеньем показалась головка змеи. И вот уже вышло на свет упругое тело в темных разводах, тысячью разных цветов играя на солнце. Оползла змея все алтари, извиваясь между жертвенных чаш и кубков, и исчезла в могиле.
