Автор неизвестен - Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро

Исповедуясь подушке,
В одиночестве лежу.
Это кто же там стучится?
«Отворите!» Вниз бегу.
«Я — Берналь Франсес, сеньора,
И вам верно послужу,
Ночью буду я в постели,
А с утра при вас в саду».
Простынь сбросила с постели,
Чуть прикрыла наготу,
Золотой взяла светильник
И скорее вниз иду.
Чуть я дверь приоткрываю,
Он светильник мой задул.
С нами дева пресвятая,
Отведи от нас беду.
Вдруг он жизнь мою погасит,
Как он погасил свечу!
«Не пугайся, Каталина,
Я не зря к тебе стучу.
Одного сейчас убил я
И попасться не хочу».
И она, чтоб этот рыцарь
Не попался палачу,
Привела в опочивальню,
Посадила на парчу.
И малисовой водою
Руки мыла беглецу.
Розами убрала ложе
И левкоями в цвету.
«Что, Берналь Франсес, не видишь
Ты земную красоту?
Ты боишься альгвасила?
Но его я не пущу.
Или слуг моих боишься?
Я молчать их научу».
«Не боюсь я правосудия,
Правосудья я ищу.
Не боюсь и слуг. Я сам им
За молчанье возмещу».
«Что, Берналь Франсес, случилось?
Я тебя не узнаю.
Или ты нашел другую
И забыл любовь мою?»
«Нет, другую не завел я,
Я одну любовь храню».
«Может, ты боишься мужа?
Он давно в чужом краю…»
«Дальний край стать может близким,
Потому я здесь стою.
Твой супруг пришел, сеньора,
Навестить жену свою.
А из Франции подарки
Для супруги я везу:
Есть карминовое платье
На малиновом шелку.
И такое ожерелье —
Не увидишь на веку:
Шпагой, словно ожерельем,
Твою шею облеку.
Пусть француз поносит траур
И изведает тоску».

Юный граф к любимой прибыл
Из-за моря-океана.
И коня поить повел он
В день святого Иоанна.
И покуда конь пьет воду,
Граф поет в тоске и в неге.
Птицы слушают ту песню,
Останавливаясь в небе;
Путник, слыша эту песню,
Забывает про усталость,
И моряк на этот голос
Поворачивает парус.
Вышивала королева,
Альба-нинья почивала.
«Поднимайтесь, Альба-нинья,
И откиньте покрывало,
И услышьте песнь русалки,
Лучшей песни не бывало».
«Что вы, матушка, ведь это
Не русалка распевает.
Это граф, в меня влюбленный,
Он от страсти умирает.
Как найти такое средство,
Что страданья умеряет?»
«Ах, проклятье этой песне!
Если королевну любит,
Прикажу его убить я,
И тебя он не погубит».
«Если вы его казните,
То и я умру при этом».
Б полночь он простился с жизнью,
Умерла она с рассветом.
И она, как королевна,
Под плитой лежит алтарной,
Ну а он, потомок графов,
Рядом с той плитой алтарной.
И над ней взрастает роза,
А боярышник над графом.
Куст растет, растет и роза,
Птицы песнь поют в кустах им.
Ветки тянутся друг к другу
И друг друга обнимают.
А которые не могут,
В одиночестве вздыхают.
Королева в дикой злобе
Вырубить кусты велела,
Юный рыцарь горько плакал,
Совершая это дело.
От нее взлетела цапля,
От него — могучий сокол,
И они летают парой
В небе вольном и высоком.

«Ах, цветка на свете, Альба,
Нет прекраснее, чем ты.
Даже солнце не сравнится
С блеском юной красоты.
Не снимаю я оружья,
Робко бодрствую в ночи.
Семь годов я сплю в доспехах,
Мне покоя не найти».
«Отдохните без оружья,
Страх ваш, рыцарь, пустяки.
Дон Альбертос на охоте,
Он в горах или в степи».
«Если впрямь он на охоте,
Пусть собъется он с пути,
Пусть погибнет его сокол,
Сбесятся от жажды псы,
Самого же мавр пусть пикой
С левой поразит руки».
«Спешивайтесь, граф дон Грифос,
Нынче жарко и в тени.
Ах, сеньор мой, как вы худы,
Руки ваши так тонки».
«Жизнь моя, не удивляйтесь,
Я страдаю от любви.
И не видел я награды
За  страдания  мои».
«Нынче вы ее добьетесь
За страдания свои».
Чуть ушли они в светелку,
А Альбертос сам в двери:
«Что случилося,  сеньора,
Почему вы так бледны?»
«Ах, сеньор, в ужасных муках
Протекают дни мои.
Вы все время на охоте.
Мы скучаем здесь одни».
«Ты кого-нибудь другого,
Моя нинья, обмани.
Чей там конь заржал в конюшне,
Ты мне это объясни?»
«Этот конь — отца подарок,
Вы принять его должны».
«Ну а чьи это доспехи
В коридоре у стены?»
«Их мой брат носил. И это
Вам подарок от родни».
«Ну а чье копье большое
Там поставлено, взгляни?»
«Это то копье, которым
Ты насквозь меня пронзи.
Жить я больше недостойна,
Смерть, скорей меня возьми».

«Когда бы я снял доспехи
И раздетым уснуть посмел,
Увидела б ты, сеньора,
Что я, словно солнце, бел.
Но семь лет я в броню закован,
Семь лет я сражаюсь в ней,
И кажется мое тело
Чернейшей сажи черней».
«Ложись, мой сеньор, не бойся,
Доспехи тяжкие сняв,—
Охотиться в горы Леона
Надолго уехал граф».
«Пусть орлы заклюют его сокола
И псы его взбесятся там,
Пусть конь его сбросит и волоком
Притащит домой по камням!»
Внезапно с охоты в замок
Вернулся граф в эту ночь:
«Что ты делаешь, Бланка-нинья,
Отца-предателя дочь?»
«Сеньор, перед сном я косы
Расчесывала, скорбя,
Ведь ты отправился в горы,
И я одна без тебя».
«К чему притворяться, Бланка,
Язык твой проклятый лжет;
Чей это конь, скажи мне,
Внизу под стеною ржет?»
«Сеньор, это вам подарок,
Его прислал мой отец».
«А чьи доспехи в прихожей,
Признайся мне, наконец?»
«Сеньор, и это подарок,
Он прислан братом моим».
«А чье там копье, я вижу,
Блестит острием стальным?»
«Возьмите его, возьмите,
Вонзите его в меня,
Увы, мой граф, я виновна,
И смерть заслужила я».

Вот начинают французы
Против мавров сражаться,
А мавров столько, что просто
Не дают отдышаться.
Тут сказал Бальдовинос,
Внимайте его словам:
«Ах, кум дон Бельтран, не сладко
Приходится нынче нам;
Не с голоду — так от жажды
Я богу душу отдам;
Конь изнемог подо мною,
Рука устала рубить,
Давайте дона Рольдана
Попросим в рог затрубить;
В испанских горах император
Услышит далекий зов,
Подмога сейчас важнее
Ярости храбрецов».
Сражаясь, Рольдан ответил:
«Вы слов напрасно не тратьте,
Об этом уже просили
Двоюродные мои братья;
Просите лучше Ринальда,
Чтоб он за сигнал тревоги
Не попрекал меня после
Ни в городе, ни в дороге,
Ни в Испании, ни во Франции,
Ни с умыслом, ни ненароком,
Ни при дворе императора
На пиру за столом широким:
Я гибель предпочитаю
Постыдным его попрекам».
Тут дон Ринальд отозвался,
Рубившийся неподалеку:
«О, недостойны французы
Сынами Франции быть,
Когда перед кучкой мавров
Просят в рог затрубить!
Коль разъярюсь, как бывало,—
За мавров, грозящих нам,
Будь их столько и вдвое столько,
Я и хлебной корки не дам».
И, разъярен, как бывало,
Во вражеские ряды
Он входит, как жнец умелый
В хлеба во время страды;
Он головы так сшибает,
Как сборщик яблок — плоды;
И мавры по Ронсевалю
Бегут, бегут от беды.
Тут выскочил мавр-собака,
Родившийся в час недобрый:
«Назад, — закричал он, — мавры,
Чума на ваши утробы!
О, горе королю Марсину,
Что послал вас на славное дело,
Горе ей, королеве мавров,
Что войску платить велела,
Горе вам, получившим плату
За то, чтоб сражаться смело!»
Услышали это мавры,
Повернулись лицом к врагу,
Ударили неудержимо,
И вот уж французы бегут.
Но Турпина-архиепископа
Послышался голос тут:
«Назад, французы! Спешите
Сердца ваши ожесточить,—
Лучше погибнуть с честью,
Чем дальше в бесчестье жить!»
И повернулись французы,
И бросились в бой опять,
И столько сразили мавров,
Что словом не рассказать.
Не на коне — на зебре,
Среди угрюмых теснин,
Убегает по Ронсевалю,
Убегает король Марсин;
Кровь из ран его хлещет,
Окрашивая траву,
Вопли из горла рвутся
В небесную синеву:
«Магомет, от тебя отрекаюсь!
Я тебе, не жалея добра,
Члены — из кости слоновой,
Туловище — из серебра,
Из золота голову сделал;
И неустрашимых в борьбе
Я шестьдесят тысяч
Рыцарей отдал тебе;
Абрайма, моя супруга,
Двадцать тысяч тебе отдала,
И дочь моя Мателеона
Тридцать тысяч тебе отдала;
Никого я вокруг не вижу —
Изрубили их всех враги,
Только я в живых и остался,
Да и то без правой руки:
Мне ее, волшебством хранимый,
Отрубил Рольдан-паладин,—
Если б не был он заколдован,
Я бы справился с ним один;
Я в Рим ухожу — хочу я
Умереть, как христианин,
Пусть крестным отцом моим будет
Этот Рольдан-паладин,
И пусть окрестит меня этот
Архиепископ Турпин…
Но нет, Магомет, с досады
Кощунствую я, прости!
Я в Рим не пойду — от смерти
Хочу себя сам спасти».